«Потерянный рай»

В начале месяца часть наших сограждан отмечала траурную (только для них) дату — 46-ю годовщину со дня смерти Иосифа Сталина. Его вспоминали по большей части те, чья молодость пришлась на страшные военные и послевоенные годы. Как не парадоксально, но именно эти люди жили тогда так бедно и голодно, в таких унизительных условиях, как можно жить только в огромном концлагере. Причин тому много, они известны. Важно напомнить, что главной была не послевоенная разруха, а упрямая закладка фундамента мировой коммунистической империи — сваи этого фундамента забивались на всех континентах. В жертву же господству над миром, как известно, можно принести кого и что угодно.

Не знаю, как кого, но в той эпохе меня более всего поражает — уже ретроспективно — другое. Та всеохватывающая идеологически-информационная среда, в которой, как в воздухе, все мы жили и за границы влияния которой смогли выглянуть только немногочисленные ясные головы (я к ним не принадлежала). Трудно вообразить более совершенную, продуманную и плотную систему, которая бы не только отгораживала миллионы людей от мира, но еще и убеждала их в нашей непревзойденности. Сегодня слышим много разговоров о различных психотропных средствах «деструктивных сект», о «печати» идентификационных кодов и тому подобное. Это все игрушки по сравнению с тем зомбированием, которое имело место за железным занавесом. Как глубоко копали, как тонко следили за якобы незначительными деталями, за наименьшим «винтиком», которым был каждый из нас! Пустяков тут не было. Вся Система — это творение коллективного коммунистического гения, который достоин записи в Книгу рекордов Гиннесса. Чтобы проиллюстрировать плотность того сита, через которое просеивали все, что происходило на любом уровне, приведу два простых, совсем не драматических, примера из своей тогдашней жизни.

В научно-исследовательский институт, где я работала, приехали американские ученые (не часто, но такое случалось). Институт долго готовился к этому экстраординарному событию — ремонт, «марафет», новые лабораторные халаты; даже заменили кое-что из устаревшего оборудования. Гостей водил по институту сам директор-академик, большая толпа экспертов «вешала на уши американцев лапшу». Они были внимательны, заинтересованы, улыбчивы. А несколько позже я прочитала в американском журнале, который чудом получал наш институт, статью одного из гостей, посвященную визиту к нам. Оказалось, что гости увидели все — устарелое оборудование для экспериментов, несоответствие количества научных работников той продукции, которую они выпускали, низкий уровень научных результатов. Заметили также и «лапшу», которую автор статьи описал весьма юмористически. Я показала журнал своему руководителю, — просто так, как курьез или шутку. Тому, однако, было не до шуток. Схватил журнал и красный, как рак, побежал с ним к директору. Что там было, не знаю. Журнал из библиотеки срочно «конфисковали» и передали в сейфы Первого отдела. Меня, тоже срочно, вызвали в тот же отдел, где я дала подписку о «нераспространении данных, которые порочат советскую науку». Понятно, Система тщательно заботилась о том, чтобы как можно меньше людей пользовались иностранными журналами и другой литературой. Для чего в школах и вузах иностранные языки изучали по соответствующим методикам, которые, очевидно, были частью «железного занавеса».

Совсем другая мизансцена. Я с друзьями отдыхала на горном Кавказе. И как-то на привале высоко в горах, около тлеющего костра, под большими, словно яблоки, звездами мы с двумя старыми товарищами целую ночь обсуждали «мировые проблемы». Говорили обо всем и все, что думали, — кого бояться в этом месте? А позже, уже дома, один из собеседников рассказал мне (потом я поняла, как трудно ему было решиться на этот разговор), что по приезде из отпуска его вызвали в компетентные органы и попросили подтвердить «факт» — некоторые мысли, высказывания, которыми я делилась под теми кавказскими звездами. Он великодушно предупредил меня и очень вовремя. А ответить на вопрос «кто?» было, к сожалению, весьма просто — нас было только трое.

Вот так мы и жили тогда — в середине непревзойденно-совершенной информационной системы, где даже заснеженные горы подслушивали. Кто-то вспоминает это с удовольствием?