Украина как пространство души

(Окончание. Начало читайте в №199-200)

Подруга Леси, Людмила Старицкая-Черняховская, дочь великого украинского писателя, в 73-летнем возрасте зверски уничтоженная большевиками, вспоминая свое и Лесино детство, писала так: «Наше поколение — исключительное поколение: мы были первыми украинскими детьми. Не теми детьми, которые вырастают в селе, в родной сфере стихийными украинцами, — мы были детьми городскими, которых родители воспитывали впервые среди враждебных обстоятельств сознательными украинцами с пеленок». Отношение людей, именовавших себя «русскими интеллигентами», к детям, которые воспитывались и разговаривали по-украински, с болью признавалась Людмила Старицкая, «в лучшем случае» было насмешливым, словно к «блаженненьким» — дурачкам». Ответом на желание детей-дворян разговаривать на родном украинском языке были «глумление, насмешка, презрение». И — горькое резюме пани Людмилы: «О, много пришлось принять нашим маленьким сердцам горьких обид, незабываемых... Мы были первыми, у нас не было маленьких предшественников».

Задача этих коротких строк — не пересказывать более-менее известный (есть в учебниках) набор фактов, событий, имен, связанных с детством Леси Украинки — Ларисы Косач. С нашей точки зрения, интереснее другое: что побуждало родителей Леси (прежде всего ее мать) продуманно, системно и сознательно воспитывать своих пятерых детей (не только Лесю, хотя очевидно было родителям, что именно этот ребенок исключительно одарен Богом) в украинском духе? Несмотря на все тернии, все трудности, все преграды. Ведь это было не только морально сложно, о чем вспоминала Людмила Старицкая, но и технически непросто (какие там печатные украинские учебники — родителям и наставникам все приходилось писать буквально от руки!), даже больше, политически опасно.

Не будем забывать: Леся родилась через восемь лет после издания тайного Валуевского циркуляра, который провозглашал: «никакого особого малороссийского языка никогда не было, нет и быть не может». Девочке исполнилось пять лет, когда царь Александр ІІ подписал Эмский указ, согласно которому запрещались печатание оригинальных и переводных текстов на украинском языке, а также театральные представления, публичные декламации и изучение каких-либо школьных дисциплин на украинском языке. Ввозить в Российскую империю из-за границы украиноязычные произведения тоже не разрешалось. Художественные произведения должны были печататься «ярыжкой» — русской прописью. До какого абсурда (чтобы не сказать — циничного идиотизма) доходило имперско-шовинистическое издевательство над украинцами, рассказала в своих воспоминаниях Олена Пчилка. По ее свидетельствам, украинские народные песни во время публичных выступлений, концертов приходилось исполнять... на французском (если, конечно, удавалось найти приличный перевод).

Она же, Лесина мама, оставила нам объяснение, почему же, собственно, так стремительно, непреодолимо стремилась видеть своих детей украинцами — не малороссами. Вот что писала Ольга Драгоманова, вспоминая свои детские годы: «В гостях, при гостях, вообще с чужими надо было говорить по-московски, даже с таким обществом маленьким, как и мы сами... Казалось нам, что, возможно, те Гриши или Анюты не могут хорошо говорить по-нашему, возможно, им так неудобно было. Зачем же их связывать! Это такая якобы доброта, деликатность к чужим из руки ребенка украинского; а между тем ребенок чужой никогда не хочет проявить такую же деликатность к ребенку нашему, не хочет уступать ему своим... Так начинается с лет малых, так ведется и дальше, и, напоследок, язык украинский остается с той деликатностью в стороне, а в дальнейшем и совсем из обихода выходит. Отбудешь, бывало, гостей... да и снова окажешься в своем домашнем окружении или побежишь себе под гору со своим обычным обществом, с детьми своих дворовых (это — дворянская дочь, как и брат ее, Михаил Драгоманов; на это стоит обратить внимание. — И.С.); отряхнешься от этого принудительного течения — и так свободно, утешительно чувствуешь себя!»

Интересно, что Ольга Драгоманова писала письма своей матери, пани Елизавете, Лесиной бабушке, на русском языке. Однако первые же письма совсем маленькой пятилетней Леси к дяде Михаилу — уже написаны естественно, как дыхание, как воздух, на украинском («були у нас ужачі яйця; ми хотіли, щоб вони вивелись, та закопати в землю, та нічого не зробили»; «Я дуже скучила за вами всіми»; «Мене перезвали в Лесю (а раньше была «Лосей». — И.С.). Мама купить мікроскоп»; «завтра мої роковини народження і мені мама щось подарує»; «Ми ходили гулять і ліпили баби»; «Мені дуже хочеться, що Ви до мене написали, бо я до вас написала»). Обычная, очаровательная, наивная девушка? Да, но крошечные искорки Божьего огня уже слышны.

Олена Пчилка вспоминала об общении с соседкой, которая жила рядом с Косачами в период их пребывания в Луцке (с весны 1879 года): «Она, соседка, выражала свое большое удивление от первого знакомства с нашей семьей. Говорила она: «Как-то минувшей весной проходила я мимо вашего дома. Я еще не знала ваших детей. Вижу, в садике прохаживаются двое деток в украинском наряде (Леся и ее брат Михась. — И.С.), девочка-волынянка и мальчик, остриженный словно по-простому и тоже в волынской свите, вышитой на волынский же манер. Это меня удивило. Я стала прислушивались, что те дети говорят между собой. Когда это девочка обратилась к мальчику: «Чуєш, як півень співає?». Что это такое? Говорят тоже по-хлопски? На воротах стояла девушка-служанка. Я, удивляясь, спросила у нее: «Чиї це діти?» — «Наші, — сказала она. — Це діти предсідателя». Я еще больше удивилась». Добавим только, что лет через тридцать Леся, уже великий художник, воспоминания об этом случае прочитала и, с присущей ей неповторимой иронией, сказала: «Если бы я знала, что «попаду в историю» таким вот образом, то выбрала бы тему для разговора с Михасем более романтичную, чем тот прозаичный петух...»

А еще — воспитание историей. Стихотворения Шевченко о казацких героях, путешествие вместе с братом (Лесе было лет девять) на поле Берестецкой битвы 1651 года; мать рассказала обоим детям о кровавой трагедии тех далеких июньских дней, о несокрушимости духа украинских рыцарей (это поражало даже врагов — ни один не согласился с предложением сложить оружие и сдаться в плен в обмен на сохранение жизни), об отступничестве крымского хана, который внезапно оставил поле боя, о том, что значит поражение и как добывается победа. Этот рассказ Леся запомнила на всю жизнь. Как и ответ седовласого волынского крестьянина, который встретил молодую «пани» Ольгу Драгоманову с детьми по дороге близ поля битвы и на вопрос, как ему живется, ответил так: «Трудно пахать на костях!»

А еще — народные песни, обряды, обычаи. Уже взрослая Леся призналась: «Я воспитана на фольклоре, как англичанин на Библии». Веснянки, купальские забавы, нимфы и другие сказочные волшебные существа (как интересно было слушать мамины рассказы о них во время прогулок по волынским лесам и селам — вот где истоки «Лісової пісні»!), рождественские колядки. Родственница Косачей вспоминала: «Леся пела уже немножко со мной и мамой свои украинские песни. И песни эти я тоже еще помню, песни местные, песни другие, как те, что пела на Полтавщине: «Виступцем тихо йду», «Бувайте здорові, шляхи та пороги», а дальше «Звягельські люди». Вот так-то сидит маленькая Леся, держит веночек и поет с нами тихим голосом. А вокруг волшебный летний украинский вечер, на краю леса тихо угасает огонь...

Но это еще не все! Это — половина дела — вспомним призыв Шевченко «і чужому навчатися, і свого не цуратися». Очень важно отметить, что Леся с самого начала была не только погружена в украинское духовное народное пространство, но и свободно ориентировалась в мировой культуре, легко «плавая» в этом Океане. И еще показательно: все Лесины братья и сестры окончили гимназию, высшие учебные заведения. Только Лариса Косач самостоятельно, практически без посторонней помощи получила блестящее образование, удивляя впоследствии своей утонченной эрудицией всех, кто общался с ней (да, были занятия с репетиторами, организованные отцом, прекрасным педагогом и широко образованным человеком, но основное — Лесина заслуга, ее победа). Источником знаний были почти исключительно книги, книги, книги — не университетские профессора. И понятно почему — смертельная болезнь, туберкулез костей, поразившая 10-летнюю Лесю зимой 1881 года, не оставляла другого выбора. А за системностью образования и чтения следили родители.

Это гармоничное сочетание абсолютно органической украинскости и «вписанности» в мировой духовный контекст (история, искусство, политика) безгранично много значило для становления гения Леси. Оно исключало какую-либо провинциальность, хуторянство, «малороссийскую» этнографическую шароварщину — все то «неугрожающее» для империи, что она в итоге согласна еще была терпеть. Для понимания того, как, собственно, воспитывались дети Косачей, интересно посмотреть на домик в селе Колодяжном на Волыни, где эта семья жила с 1882 года. Внутри — никаких роскошеств. Простые комнаты. На полу — две-три дорожки с украинским орнаментом. В уголке, под пальмой, диван, рядом — столик, покрытый вышитой скатертью. На стенах — семейные портреты. Напротив входных дверей — портрет Шевченко, украшенный рушником и венком из ветвей дуба. Под стенкой, справа от входа, огромная книжная полка с терракотовыми бюстами Аристотеля, Сократа и Данте.

Школьный, заеложенный штамп — «с детства Леся много болела, но, будучи мужественной девочкой, рано научилась преодолевать боль». А вот конкретика, которая создает реальную картину: письмо ее к бабушке зимой 1883 года, когда все больше становилось ясно, что необходимо делать тяжелую операцию, — Леся пишет о том, что у нее до сих пор болит левая рука, так, что ничего невозможно сделать: ни вышивать, ни играть, ни что-нибудь держать в руке, и именно поэтому ее почерк такой «ломаный», некрасивый. Раньше она была совсем слабенькой, а теперь чувствует себя якобы лучше, однако «никогда не бывает совсем здоровой», потому что рука всегда болит, ежедневно. Раньше Леся смазывала руку йодом и окунала ее в соленую воду. Но после этого сильно повреждается кожа на руке, и как, пишет Леся, она прекратила это делать.

Диагноз беспощадный — у 12-летней девочки туберкулез костей. В 1883 году, осенью — первая операция на руке (не последняя в жизни Леси). Лариса Петровна не любила слишком много говорить и писать о своих страданиях (только иронически вспоминала о том, что ведет «30-летнюю войну» с болезнью, болезнью неумолимой и, как, к сожалению, оказалось, неизлечимой: туберкулез впоследствии охватил уже ногу, а в последние годы Лесиной жизни поразил почки, что и привело к фатальному концу летом 1913 года). Однако поражает Лесина несокрушимость духа в борьбе с болезнью (здесь, похоже, даже слово «мужество» слабовато). И, возможно, еще в большей степени ее гордость — вероятно, именно она давала поэтессе силу держаться непокорно и прямо, смотреть на мир трезво и без иллюзий (черта, которая так нужна нам сегодня), презирать людей «с гибким позвоночником» и с полным правом заявлять: «Хто вам сказав, що я слабка?». Эти строки написаны живым человеком — не иконоподобной «співачкою досвітніх вогнів», как ее преподносило официальное советское литературоведение. И именно потому, что она была живым человеком, находим в ее письмах строки, от которых и сегодня становится жутко: Лариса Петровна со стоном признает, что сейчас она «не человек» (письмо к Михаилу Павлику, июнь 1899 года), что ее жизнь — жизнь в тени в «Дантовом аду, — с плачем и скрежетом зубовным» (письмо к брату Михаилу, ноябрь 1889 г.). Но незачем сетовать на судьбу, несмотря на то, что она, судьба, как писала Леся, не дала ничего... кроме пера в руке, а рукам не дала даже столько сил, чтобы всегда твердо держать перо, да и сказала: «Пиши». Люди тоже говорят: «Пиши» (письмо к Ольге Кобылянской, июль 1899 года).

Когда она значительно позже обнародовала знаменитые строки:

«Я на гору круту крем’яную

Буду камінь важкий підіймать

І, несучи вагу ту страшную,

Буду пісню веселу співать.

Я співатиму пісню дзвінкую,

Розганятиму розпач тяжкий, —

Може, сам на ту гору крутую

Підійметься мій камінь важкий»

(Contra spem spero)

— то здесь же, в письме к брату Михаилу, с трезвой иронией спросила: как ты думаешь, сдвинется? Вряд ли — не такой это камень. Однако, ясно понимая действительное состояние дел (не только свое личное — но и Украины!), Лариса Петровна Косач непрестанно придерживалась принципа: «Делай, что должен — и пусть будет, что будет». И в этом залог величия этой непобедимой духом поэтессы.

И прежде всего во впечатлениях детства Леси, в образе Украинского Мира, заложенного с детства в ее сознании, — истоки стального мужества гениального мастера слова, которая знала о чести своего рода, рода рыцарей, воинов, гордых людей, «рода украинских джентльменов», чудом сохраненных нашей трагической историей. Это ощущение гордости и чести давало Лесе чувство безграничного презрения к «народу рабов», чувство тщетности, неуместности слез (океана слез), которые проливали украинцы. Потому что бессилие — позорно; потому что

«Сліз таких вже вилито чимало,

Країна ціла може в них

втопитись;

Доволі вже їм литись, —

Що сльози там, де навіть

крові мало!»

Недаром эти строки любил и часто цитировал Олег Ольжич. Вот — связь времен.