Рейс «Киев – Тбилиси» – с посадкой в порту «любовь»

Ольга Петрова в особом представлении не нуждается. Живописец, график, кандидат искусствоведения, доктор философских наук, автор нескольких монографий и сотен статей (в том числе, напечатанных в «Дне») по истории и теории изобразительного искусства, она всегда — в зоне внимания тех, кто занимается или интересуется творчеством. И сегодня многие помнят ее выставку «Тбилиси — любовь моя», что экспонировалась почти два года назад, в сентябре 2013-го,  в столичной галерее «Триптих АРТ». Было много гостей, свечи, море цветов. И колорит древнего Сакартвело, обманувший физические законы и вырвавшийся с полотен художника в шумный, многоголосый, почти по-грузински, зал галереи. И слова воодушевленной успехом Ольги о том, что эта экспозиция в ближайшее время будет передана в дар одному из тбилисских музеев.

Но завтра была революция, война, и, по правде говоря, мало кто задумывался, как сложилась судьба картин. Лишь недавно, с содроганием читая новости о страшном наводнении в Тбилиси, я случайно узнала, что в те дни там находились Ольга Петрова и директор галереи «Триптих АРТ» Таня Савченко, которые полетели в Грузию осуществить задуманную два года назад акцию. Этот  факт и стал поводом для нашего разговора.

«Я ОБРУЧЕНА С ГРУЗИЕЙ НАВЕЧНО»

— Ольга, ваша выставка называлась «Тбилиси — любовь моя», вы выпустили книгу с таким же названием, на обложке которой — картина с парящим над городом Сергеем Параджановым. И всегда подчеркиваете, что он сыграл главную роль в вашем становлении как художника, как личности? Как вы познакомились?

— С Сергеем Параджановым меня познакомил в начале 1960-х годов Миша Сенин — трагическая личность. Сын заместителя председателя Совета Министров при Хрущеве.  Трагедия его  (при таком отце!) состояла в том, что Миша  был в близких отношениях с Параджановым, который ненавидел советскую власть. Сенин боготворил Сергея как культурный феномен, а тот третировал его. Даже в тот день, когда  Миша впервые   привел меня к Параджанову, тот  хорошо нас  принял, но завел будильник и сказал ему:  «Ты должен уйти, когда услышишь звонок,  а друзья останутся».

Сергей иногда бывал жестоким. Сегодня из него делают ангела, но это неправда.  Я Параджанова  обожаю, но гений не может быть небожителем. Он был разным. После первой же встречи я, естественно, оказалась во власти обаяния Сергея. К нему в дом можно было свободно приходить, и меня всегда тянуло туда. В то время шла подготовка к съемкам фильма «Тени забытых предков», в доме постоянно находились потрясающая Лариса Кадочникова, от которой просто дух захватывало, Юра Ильенко, Георгий Якутович, Иван Драч — вся тогдашняя интеллектуальная элита Киева. Я приходила, садилась на лавку для гостей, и с восторгом созерцала происходящее в этой необыкновенной квартире. А Параджанов, когда видел восхищенные глаза, принимал человека. Так он принял и меня.

Позднее, когда Сергей уже жил в Грузии, мы приехали с первым  мужем в Тбилиси и пришли к нему в гости. У Параджанова было застолье, но он обрадовался нашему визиту, познакомил с друзьями, с мамой — Сиран Давыдовной. В какой-то момент пришел художник Николай Игнатов, и Сергей с порога сказал ему: «Кока, покажи моим киевским друзьям Грузию!» Слово Параджанова было законом, и этот Кока, которого мы знали пять минут, посадил нас в машину, заехал за своим приятелем, и мы отправились  в Кахетию. По дороге я влюбилась в Коку, а он —  в меня. В общем, в Киев я вернулась уже без мужа, которому сразу же во всем призналась...  В книге «Тбилиси — любовь моя» я  описываю эту поездку.

Так что  выставка фактически была посвящена щедрому гению, умеющему дарить счастье, Сергею Параджанову и самой большой любви  моей жизни — художнику Коке Игнатову.

Из книги «Тбилиси — любовь моя»:

«Когда, после ночной трапезы дом погрузился в глубокий, предрассветный сон, мы с Кокой танцевали какой-то вакхический танец под гроздьями винограда в саду, о каком могли мечтать разве что царь Соломон с Суламифью. Юра Евреинов (муж Ольги. — Авт.), вкусивши без меры вина «Ахмета», спал по сценарию Бокаччо».

Но и книга, и выставка случились более чем через 50 лет после моей первой поездки в Грузию. Тогда же, в тот волшебный вечер, я ничего не знала об Игнатове. Кроме того, что он — художник. В нашей жизни была одна ночь в Кахетии, которая перевернула мою судьбу. Когда  муж уходил от меня, он сказал: «Откажись от памяти об Игнатове, и я останусь». Я не сделала этого. Не могла же  я вычеркнуть из жизни сумасшедший  танец в чужом винограднике, храм  Дзвели Шуамта (он был первым, который Кока показал мне),  величественные (хоть и заброшенные в то время) монастыри   Грузии.  Помню, как поразилась, увидев, что от некоторых церквей у него были ключи. Оказалось, Кока  проходил там    практику как монументалист. И в храмах все еще  лежали его палитры. Можете себе представить: VI век и кисти современного художника,  и красавца-грузина, который стоит рядом с тобой!..  Так началось мое знакомство с Грузией.

А потом Игнатов  исчез. Не писал, не звонил. Позднее выяснилось, что он попал в автокатастрофу, его друг погиб, у самого Коки было несколько переломов позвоночника, и свою фреску он дописывал, загипсованный в корсет и привязанный ремнями к строительной люльке. Такой у него был характер. Кроме того, он  был женат, и у него росла дочка. Наши жизни пошли по разным дорогам.  Встретились мы лишь через 12 лет. Кока развелся с женой, был в очередной раз влюблен, и мы просто общались, как друзья.  Затем —  еще несколько встреч, каждую из которых помню, будто она произошла вчера. Однажды, в Киеве, он даже сделал мне предложение, но мне  что-то не понравилось в его тоне, и я отказала ему. Дело было накануне 8 Марта, еще лежали сугробы.  Мы шли около Бессарабки, Кока купил корзину фиалок и уставил букетиками дорогу до моего дома (жила я на Госпитальной, в районе улицы Бассейной)...

В 2002 году Кока Игнатов умер от рака мозга. На его могилу я пришла лишь два года назад, когда вновь приехала в Тбилиси. И еще в поездке решила написать  «Грузинскую тетрадь» — нахлынули воспоминания.  Параджанов, художники, с которыми он меня познакомил, — Елена Ахвледиани, Ладо Гудиашвили, вдова Давида Кабакадзе. Тбилисская богема, в которую входили и представители старой традиционной школы, и молодые художники того времени.

Из книги «Тбилиси — любовь моя»:

«Тбилиси. Пантеон Дидубе. Тут покоятся Эличка Ахвледиани, Софико Чиаурели и еще многие, кто был и остался цветом нации, ее творческого совершенства в XX веке. Близ церкви, на квадрате земли, огороженном низким бордюром, плита: «Кока Игнатов. 1937 — 2002». Чувство растерянности, смешанное с протестом и бессилием отменить очевидное, охватило меня при виде куска гранита. Вокруг него — тишина, а что с ней делать — неизвестно!»

Тогда же  возникла идея сделать выставку, посвященную Грузии. Сразу задумала ее как подарок одному из тбилисских музеев. Как мою признательность Грузии за то, что она есть в моей жизни.  Я написала портреты Сергея Параджанова («Тбилиси — любовь моя. Сергей Параджанов») и Коки Игнатова («Мне все твоя мерещится работа...»), картины «Джвари. Автопортрет», «Серные бани», «Тихая молитва», «Виноградарь», «Сапожник», диптих «Вардзиа» — всего 15 работ. Презентация выставки состоялась в сентябре 2013 года, после чего я должна была лететь в Тбилиси. В то время  никто не предполагал, что этот путь окажется таким долгим — революция, война в Украине, смерть мужа. 

«ТБИЛИСИ — ЛЮБОВЬ МОЯ». СЕРГЕЙ ПАРАДЖАНОВ, 2013 /  ФОТОРЕПРОДУКЦИЯ ПРЕДОСТАВЛЕНА АВТОРОМ

В Тбилиси я попала лишь в июне нынешнего года. В Государственном  музее искусств Грузии  состоялось открытие вернисажа. Присутствовал министр культуры Грузии Михеил Гиоргадзе,  экс-посол Украины в Грузии Василий Цыбенко, известные художники Теймураз Мурванидзе, Зураб Нижарадзе, Лоретта Абашидзе-Шангелия. Но самым важным и волнительным для меня моментом было то, что выставку посетила дочь Коки Игнатова — Кетован, которой мои работы, и в частности портрет ее отца, понравились. Атмосфера на открытии была торжественной и искренней. Мне хочется сказать добрые слова послу Грузии в Украине Михеилу Уклеба и его советнику Зурабу Топурия, без помощи которых это мероприятие не состоялось бы вообще — мы элементарно не смогли бы перевезти такое количество картин из Киева в Тбилиси. И, конечно, куратору выставки Леле Цицуашвили, взвалившей на себя все организационные проблемы.

Мое желание исполнилось. Часть моего ремесла, таланта, если хотите, души остались в Грузии навсегда. А еще я завещала развеять мой прах из окна монастыря Джвари, и даже показала место, откуда следует это сделать. Пусть, конечно, это случится,  как означено судьбой,   но к такому  решению я пришла давно. Так что   теперь я обручена с Грузией навечно.

«КНИГА «ТОЧКИ ИНТЕНСИВНОСТИ» — О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ»

— Вы познакомились с Сергеем Параджановым совсем юной девушкой, и сразу вошли в узкий круг приближенных к Мастеру людей, что удавалось далеко не всем.  Почему так произошло — вы с детства были целеустремленной, привыкшей добиваться своего?

— Вовсе нет. Я росла обычной советской школьницей, троечницей, звезд с неба не хватала. Более того, была мастером  спорта по фехтованию.  Так что жизнь моя могла сложиться совсем по-иному. Но в  юности  судьба свела меня с Григорием Порфирьевичем Кочуром — литературоведом и переводчиком, недавно вернувшимся из ссылки (это были хрущевские времена). Он поселился в Ирпене (черта оседлости — за пределами Киева). Это был потрясающий интеллектуал! Перед  арестом Григория Порфирьевича его  родственники спрятали часть  уникальной библиотеки, которую он собрал,  — зарыли  в огороде. Когда Кочур вернулся, раскопал ее. На этих книгах  учились и Виталий Коротич, и Иван Драч, и Мыкола Винграновский, и Лина Костенко — все ездили к нему в Ирпень. Там образовался негласный университет.

Однако советская власть, КГБ  не оставляли Григория Порфирьевича  в покое. Был период, когда его предупредили: если хотите, чтобы внук был жив-здоров, прекращайте всякую переписку с иностранцами. И многие стали бояться навещать его. Я ездила всегда. Поэтому у меня с юности, буквально с 18 лет,  были сложности с властью.

Затем —  общение с Параджановым. С переводчиком и литературоведом Мыколой Лукашем — удивительным человеком, который, когда арестовали  Ивана Дзюбу, написал письмо в ЦК КПСС с просьбой позволить ему отсидеть срок за Дзюбу, поскольку тот, больной туберкулезом, не выдержит такого испытания. Письмо ему вернули, он отослал его вновь. Тогда Лукаша выгнали из Союза писателей — он голодал, зарабатывал деньги  как придется. Человек, который знал 23 языка, перевел «Декамерон» Бокаччо, «Дон Кихот» Сервантеса.

Так что мое воспитание, становление личности проходили в кругу людей, вернувшихся из ссылок 30-х годов. Я сейчас пишу книгу «Точки интенсивности»  (называю ее «мемуарами») о своей жизни,  о  времени, в котором жила. Уже закончила разделы «Дети войны», «Тбилиси», «Страсти по Данте» — там речь идет о 1970-х годах. Не могу назвать себя диссиденткой, наверное, в силу молодости просто не была готова к этому — ни интеллектуально, ни психологически. Но, тем не менее, находилась под подозрением у властей.  Закончилась эта история в  1974 году, когда Павлычко опубликовал мою иллюстрацию к «Божественной комедии» в журнале «Всесвіт», где он  тогда был главным редактором.  Журнал попал в  отдел идеологии ЦК КПСС, иллюстрации квалифицировали как сюрреализм, передо мной закрылись двери всех издательств.  Я была вынуждена уехать в Москву, где  поступила в аспирантуру, стала работать над диссертацией «Божественная комедия» Данте Алигьери  в истолковании художников XIV — XX столетий».

— Неужели в Москве 1970-х легче дышалось, чем в Киеве?

— Нет, конечно. Просто там был шире круг настоящей интеллигенции. Это сейчас в Москве никого не осталось. А тогда — «Таганка», «Современник»... Я дружила  с пианистом и композитором Геннадием Рождественским, со скульптором Максом Исааковичем Гельманом, с княгиней Крузенштерн, правнучкой Ивана Федоровича Крузенштерна, родственницей шведского короля и английской королевы.  Очень любила общаться с людьми старшего возраста — у меня был талант слушать их.  Пожилые люди ценят это. Меня даже дразнили: «Сусанна и старцы»! (Смеется) Никогда не была тусовщицей — «считывала» информацию и уходила.

Московско-ленинградский период — отдельная страница моей жизни, скоро приступлю к его описанию.

Из книги «Тбилиси — любовь моя»:

«1970-е  годы в Украине были временем, наполненным драматическими событиями. Относительный либерализм отшумевшей хрущевской оттепели, в атмосфере которой поднялась талантливая генерация «шестидесятников», был позади. Идеологическая власть Киева — прислужница Кремля — теперь пыталась уничтожить ростки свободы 60-х годов. Погибли в ссылке О. Тихий, В. Марченко, Ю. Литвин, В. Стус. В застенках находились И. Светличный, Е. Сверстюк и иные патриоты Украины. Арестован С. Параджанов».

— Насколько я поняла, «Точки интенсивности» — те вехи, люди, события, которые «сделали» Ольгу Петрову такой, какой сегодня ее знает Украина.  Кроме названных имен, какие личности еще сыграли свою роль в вашей судьбе?

— На мне есть отпечаток драматической влюбленности в Ивана Драча. В молодости он был, как шаровая молния. На вечера поэзии в Киеве, где  Драч читал свои стихи, ходили, как на Маяковского когда-то, как в Политехнический музей в Москве. В Большом зале Красного корпуса университета яблоку негде было упасть, когда он читал: «Я — цинкова форма. А зміст в мені — вишні...» или «Ти — ворожа мені/Ти — вельможна/Ти — орлиця, гаряча й вертка...» Драч был невероятным, обаятельным и сумасшедше популярным! Ему требовалось поклонение, восторженные глаза. Важно было, что я — художник, более ничего.  Мы бродили по снегу, заходили в Кирилловскую церковь, грелись там у икон, возле батарей, Иван читал мне свои стихи. Это была настоящая драма — его, и моя. Но я жила с ней, и если так можно сказать, вдохновлялась  негативом, драматической любовью. Продлилась эта история всего три месяца. Когда мы расстались, мне было лет 25. И где-то до 37-38, то есть,  более 10 лет, я рисовала Данте.  Кстати, «Страсти по Данте» — это глава о Драче.

Затем, конечно, мой третий муж  — Евгений. Он — сын поэтессы Татьяны Волгиной и Вадима Охрименко, журналиста, работавшего в «Правде». В определенный момент на него началась травля, бесконечные ночные телефонные звонки — он не выдержал террора  и застрелился. Вадим Охрименко был очень дружен с Максимом Рыльским, крестным отцом моего мужа, тот  и занимался   Женей  после гибели друга.

Евгений  был гениальным — от бога — детским врачом, ортопедом-травматологом. Увлекался  фотографией — его снимки необычайно интересны.  Мы прожили вместе 33 года. Много путешествовали. Кроме того,  муж был  образованным, с обширными филологическими знаниями, безупречно  грамотным человеком,  редактировал все мои книги. В июле исполнился год, как его не стало, и я очень тяжело переживаю эту потерю.

«Я УМЕЮ ЛЮБИТЬ, И СЧИТАЮ, ЧТО ЛЮБОВЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ЖЕРТВЕННОЙ»

— Откуда в вас столько внутренней силы, Ольга?

— Я умею любить. Считаю, что любовь — основа всего. Недаром в Библии сказано: «Бог есть любовь». А если любишь по-настоящему, любовь всегда жертвенна. Если это не так — это уже не любовь.

— Простите, если вопрос покажется бестактным. Каково вам живется сегодня, когда вы потеряли мужа — друга, единомышленника, с которым прожили много лет; давно нет человека, о коротких встречах и долгих расставаниях с которым можно слагать поэмы, — Коки Игнатова? Конечно, остаются  друзья,  студенты,  живопись, книги, путешествия, но ведь, возвращаясь домой, вы оказываетесь наедине с самой собой? Не боитесь одиночества?

— Я привыкла. Моя жизнь вынудила меня часто бывать одной. И теперь я уже люблю это состояние, потому что знаю, что с ним делать.