Его исповедь перед историей-2

Окончание. Начало читайте «День» № 3-4

Первое из этих двух «крайних» течений — это, как их называет Гетман, «українські кола» (очевидно, радикальные). Вот как Скоропадский объясняет свое несогласие с ними (здесь его взгляды, выраженные еще до укрепления собственной политической платформы как державника, разумеется, можно отрицать): «Разница между мной и этими кругами в том, что последние, любя Украину, ненавидят Россию, у меня этой ненависти нет. Во всем этом угнетении, которое было так резко проявлено Россией относительно всего украинского, нельзя обвинять русский народ (прошло 100 лет после написания этих слов и здесь есть о чем спорить. — И.С.); это была система правления; народ в этом не принимал никакого участия (если бы так. — И.С.); поэтому мне и казалось, да и до сих пор кажется (напомним: это писалось в 1919—1920 гг. — И.С.), что для России никакой опасности не представляет федеральный уклад, где бы любая ее составляющая могла свободно развиваться; в частности, в Украине существовали бы две параллельных культуры, когда бы все особенности украинского мировосприятия могли свободно развиваться и достигать определенного высокого уровня...».

Гетман уточняет свою позицию на то время: «Я люблю русский язык (на котором, напомним, были написаны и «Воспоминания». — И.С.), украинцы его терпеть не могут, по крайней мере, делают вид, что не любят его: я люблю среднюю Россию, Московщину — они считают, что эта страна отвратительна; я верю в большое будущее России, если только она перестроится на новых началах (очень существенная обмолвка, мы знаем, как получилось в действительности. — И.С.), где бы все ее части имели одинаковый голос в решении вопросов и где бы не было того, что есть теперь, например, когда в Москве в определенных кругах смотрят на Украину так, как хозяин смотрит на своего подчиненного; украинцы в такое будущее России не верят и т.д. Нет ни одного пункта, в котором я по этим вопросам с ними (то есть оппонентами-радикалами с украинской стороны. — И.С.) соглашался, — резюмирует Гетман.

Но еще острее оказались принципиальные расхождения Скоропадского с представителями великодержавного русско-имперского лагеря. Вот как он оценивает их взгляды: «С другой стороны, великороссийские круги в Украине являются нестерпимыми, особенно в настоящий момент, когда за время моего гетманства туда собралась чуть ли не вся интеллигентная Россия: все прятались под мое крыло и до комичности жалким является то, что те же люди рубили ветку, на которой сидели, стремясь всячески подорвать мое значение вместо того, чтобы укрепить его, и дошли до того, что меня свергли... Великороссийские круги интеллигенции были одними из главных факторов моего свержения» (важное мнение Гетмана — у нас обычно обвиняют в этом лишь «левых» Директории: впрочем, это никоим образом не освобождает последних от исторической ответственности — нужно же было знать, что творишь и кому объективно это выгодно. — И.С.).

Главным для Гетмана было то, что «эти великороссы вовсе не понимали дух украинства», считая, что «выдумали украинство немцы и австрийцы ради послабления России». Это глупость, по меньшей мере, наивный взгляд, считал Скоропадский. «Вот факт: стоило центральному русскому правительству ослабеть, как немедленно со всех сторон появились украинцы (! И.С.), стремительно охватывая все большие круги народа» (лексика своеобразная, но если ее откорректировать, то перед нами — точное достоверное воссоздание реальных событий. — И.С.). Гетман развивает свое мнение дальше: «Так же является неправильным, что к украинству народ не тяготеет, в действительности народ очень быстро его воспринимает, без какого-либо привлеченного к нему (украинского движения. — И.С.) социальной идеи ( если бы это на 100 процентов было так, никакой большевизм в Украине не утвердился бы, Гетман сохранил бы власть. Но, к сожалению... — И.С.). Скоропадский убежден: «Когда великороссы утверждают, что народ не хочет Украины, но воспринимает ее только потому, что украинские деятели вместе с украинством обещают этому народу разнообразные социальные блага, потому народ через эти социальные обещания поддерживает украинство — то это тоже неправда: в народе есть любовь ко всему своему украинскому, но он пока не верит в возможность осуществления этих желаний». Подытоживая свои рассуждения и трагический опыт политического руководства, Гетман пишет так: «Вообще это возмутительно пренебрежительное отношение к украинству, его культуре и языку основывается исключительно на невежестве, на незнании украинской литературы и полном нежелании ее знать». И дальше — обобщающий вывод: «Великороссы говорят: «Никакой Украины не будет», а я говорю: «Пусть будет как-нибудь, Украина в той или иной форме состоится. Не заставишь реку течь назад, так же и с народом, его на заставишь отказаться от своих идеалов. Теперь мы живем во времена, когда одними штыками ничего не сделаешь». Здесь уже заметным является вектор дальнейшей политической и духовной эволюции взглядов Павла Петровича Скоропадского в 20-30— те годы прошлого века.

Но кроме политической несовместимости, была еще одна черта, которая отталкивала Гетмана от определенного типа людей: это неправдивость в поступках, неумение держать слово, жадность к материальным благам (сам Гетман, профессиональный военный, был очень непритязательным в быту), словом, беспринципность. Или же, как это формулировал Скоропадский, «полное отсутствие воспитанности» (черты сугубо элитарной, если только понимать «элитарность» в духовном, этическом, а не «имущественном «смысле слова. — И.С.). «Это касается многих деятелей, вспоминал Гетман, — жаловались, что при старом режиме много крали, но нельзя себе представить, во сколько раз все это увеличилось в настоящий момент, во времена революции». И вот еще один яркий пример: когда после прихода к власти Гетман с семьей поселился в Мариинском дворце Киева, то проживал там в верхних помещениях, по сути даже «комнатках», достаточно тесных и некомфортных. Однако не видел в этом ничего ненормального. А вот когда власть перешла уже к Директории, в частности, ее руководитель Владимир Кириллович Винниченко, то здесь требования к удобствам и комфорту были уже совсем другими — существенно более высокими. Это относительно воспитанности. Еще одним важным показателем наличия именно этой черты у Гетмана и его движения был тот факт, что уже после декабрьского поражения 1918 года, эмиграции и отхода от власти гетманцы категорически уклонялись от предложений сотрудничать со структурами иностранных государств, особенно их спецслужбами. И никогда не уничтожали своих — зато вспомним трагедию полковника Болбочана, период УНР в 1919 году. Так вели себя преемники Гетманата. И, наконец, еще кое-что о Владимире Винниченко. Гетман пишет: «Винниченко говорил (не мне, но мне передавали), что для создания Украины он считает необходимым, чтобы по ней прокатилась волна большевизма. Я этого не слышал, но охотно верю, потому что знаю взгляды таких людей. Разве можно было мне идти вместе с подобными людьми?». Вопрос, как говорят, риторический.

Скоропадский не только вспоминает, рассказывает, анализирует — он еще и предостерегает. Яркий пример — такие его слова: «У украинцев есть ужасная черта — нетерпимость и желание достичь всего сразу, в этом смысле меня не удивит, если они окончательно провалятся (опять напомним: это было написано в 1919—1920 гг. — И.С.). Кто хочет все сразу, тот в конечном итоге ничего не получает. Мне постоянно приходилось говорить с украинцами об этом, но для них это является неприемлемым. Например, относительно языка: они считают, что русский язык необходимо окончательно вытеснить. Помню, сколько слов пришлось потратить в разговоре с депутацией, которая настаивала на украинизации университета Святого Владимира. Причем интеллигенции в Украине почти нет: это все полуинтеллигенты» (понятная вещь, читать вот такое нам сегодня, после всех трагедий ХХ века, не только досадно, но и страшно, однако думать над этим мы обязаны. — И.С.). И дальше Скоропадский предупреждает: «Если они, то есть Директория, не опомнятся, опять выгонят всех русских чиновников, посадят своих безграмотных молодых людей, то из этого выйдет хаос, не лучше того, который был при Центральной Раде. Когда я говорил украинцам: «Не спешите, подождите, создавайте свою интеллигенцию, своих специалистов по всем отраслям государственного управления — они сразу же просто неистовствовали и отвечали «Это невозможно».

Вот это и есть трагическая дилема нашей украинской истории, и сто лет, которые прошли после Второго Гетманата Скоропадского, жестоко подтвердили это: чтобы осуществить настоящие, необратимые преобразования (украинизация является важной, но никоим образом не единственной составляющей этих превращений) — необходимо Время, потому что иначе результатом будет трагикомическая, фейковая имитация жизненно необходимых реформ. А объем этого Времени, в свою очередь, беспощадно сокращается в случае стремительного наступления врагов (мы их хорошо помним — и в 1919 году, и сегодня), отсутствия реального, конкретного, не на уровне деклараций, «глубокой обеспокоенности» и «призывов» о помощи извне (после падения Кайзера и враждебной позиции Антанты так было с Гетманом; в какой-то степени так есть и в настоящий момент, невзирая на то, что циничные «острословы» объявляют даже простую констатацию этого объективного факта «теорией измены»). Однако объем этого времени несоразмерно увеличивается в случае консолидации усилий всего народа, консолидации на почве единения украинской политической нации на принципах не «левацкой», а реально сбалансированной социальной справедливости и понимания неотложной необходимости рассчитывать прежде всего на собственные силы. Потому что сильная Украина нужна, в первую очередь, украинцам! И при этом условии Время станет нашим союзником.

Читая «Воспоминания» сегодня, чувствуешь самое глубокое уважение к Гетману, при всех его ошибках, о которых нам нужно говорить вслух и которые он сам никогда не скрывал и не отрицал. Те принципы государственности и порядка, которые он смог заложить только по истечении семи месяцам, отведенных Историей, в условиях страшного хаоса Центральной Рады (Скоропадский так характеризует сложившуюся ситуацию: «Там внутри Рады господствовало полное несогласие, и сама Рада стремилась под страхом большевистской опасности признать любую власть, только бы она была «украинской»), в условиях масштабных крестьянских беспорядков и погромов «барских» имений, развала армии и страшного дезертирства на фронте, еще с 1917 года (Гетман вспоминает, как уже тогда он должен был дать жестокий приказ: «Не уговаривать нужно дезертиров, а расстреливать!»), в условиях откровенной враждебности Антанты, особенно французов (Скоропадский рассказывает, как еще в январе 1918 года, во время провозглашения ІV Универсала, «данный документ крайне не понравился французам, они мне заявили, что самостоятельная Украина никогда Антантой признана не будет») — вот в таких условиях Гетман, невзирая ни на что, утверждал государственность.

И когда Скоропадский пишет: «Вообще, возвращаясь в прошлое, скажу, что если бы мне опять пришлось стать во главе правительства Украины, я лично ни на йоту не изменил бы своих убеждений в том, что является необходимым для народа Украины», — это слова не приспособленца-конъюнктурщика, которых множество в нашей сегодняшней политике, а человека, который не только искренне желал Украине добра, но и очень много сделала для этого. И без анализа тех немногих месяцев 1918 года, когда Гетман был при власти, мы обречены вслепую повторять те же ошибки. Так как знание некоторых принципов позволяет не углубляться в изучение избыточного количества некоторых неблагоустроенных фактов. Ведь когда ты знаешь, что огонь обжигает, зачем каждый раз протягивать к нему руку.