Искусство жить и творить

13 декабря выдающийся скульптор отмечает юбилей. С Николаем Павловичем мы познакомились шесть лет назад, когда я пришла к нему в мастерскую брать интервью — и мы вместе проложили «Маршрут Рапая» («День», № 229, 14.12.2012). С тех пор часто бывала у него, и каждая встреча приносила редкую радость — видеть и слушать удивительного человека.

«Я ОТДЫХАЮ В МАСТЕРСКОЙ»

Удивляет многое. Однажды Николай Павлович спел... мне по телефону арию Фауста. А как-то раз зашел разговор о Конче Заспе. «Да, это прекрасные места, мои друзья там каждое лето отдыхают в санатории» — «А вы?» — «Зачем? Я отдыхаю в мастерской».

Всякий раз, когда прихожу, вижу на столе карандаши, лист бумаги. Николай Павлович рисует. Весной — ландыши, ирисы и сирень, летом — розы и пионы, осенью — хризантемы и яблоки. Рядом — десяток уже готовых работ. И всегда — раскрытая книга. Имена авторов менялись — Плутарх, Геродот, Лукиан, Тацит, Светоний, Фукидид. И вдруг возникали неведомые мне современные новинки. О книге Лосева «Платон. Аристотель» сказал: «Прочел с наслаждением». И познакомил меня с Бетховеном — героем романа Эрика-Эмманюэля Шмитта. Помню его рассказы о Древней Греции, Шекспире, Нероне. И о природе своего детства — как они с друзьями пасли и объезжали лошадей в целинной степи, а в небе звенел жаворонок.

А сколько было историй о путешествиях: Западная Украина и Вергрия, Грузия и Узбекистан, Австрия и Израиль. О том, что в Гобустане, рядом с древними наскальными рисунками стоит камень с латинской надписью, оставленной в I веке римским легионом. А в Ферапонтовом монастыре они с друзьями смотрели на фрески Дионисия и увидели вечность.

Мастер скульптуры, автор серии пастелей на евангельские сюжеты «Поиск истины», знаток мировой поэзии, музыки, истории, Николай Павлович владеет искусством создавать невидимое, но абсолютно реальное поле светлых энергий творчества и добра.

Как человек становится скульптором? Вообще-то он мечтал — художником. И юный Коля Рапай в 1947 году приехал из родного села Новоукраинка, что на Кубани, в Одессу, потому что знал — там есть Художественное училище. Но не знал, что вступительные экзамены уже закончились, а секретарь сказала: «Приезжай через год».  Но вмешался случай или судьба — в приемную вошел директор. Расспросил юношу и предложил пойти на отделение скульптуры, где еще были места...

Сегодня работы Николая Павловича одухотворяют Киев, волнуют и греют. Это памятники Лесю Курбасу, Анатолию Соловьяненко, Михаилу Булгакову, Сержу Лифарю (в Академии танца), мемориальные доски Александру Вертинскому, Борису Пастернаку, Максимилиану Волошину, Сергею Параджанову, Лесю Курбасу, Михаилу Гришко, Олегу Антонову, Николаю Стражеско. Всю жизнь создавал скульптурные портреты близких друзей, и в его чудесной галерее — Даниил Лидер, Сергей Параджанов, Георгий Якутович, Сергей Данченко, Дмитрий Затонский, Георгий Товстоногов, Сергей Юрский, Лариса Кадочникова, Людмила Сморгачева, Людмила Скирда, Александр Шалимов, Валерий Борзов, и это неполный перечень славных имен.

По словам легендарного сценографа Даниила Лидера, «Когда Рапай сделал мой портрет, я понял, что он меня открыл для меня: так все достоверно и прекрасно... Постепенно я понял, что он сам — личность магическая». Магию излучают созданные им образы Тараса Шевченко, Николая Гоголя, Уильяма Шекспира и Вольфганга Амадея Моцарта.

В беседе с «Днем» Николай Рапай рассказал о родителях, друзьях приключениях, книгах и о своей мечте.

ФОТО НИКОЛАЯ ТИМЧЕНКО / «День»

«КУДРЯВСКАЯ ВИА ДЕЛЬ КОРНО»

— Николай Павлович, правда ли то, что вы служили «министром тайной республики»?

— Да, это была потрясающая игра. Я окончил Художественный институт, и мы с женой жили на ул. Кудрявской: частный дом стоит над обрывом, а впереди — большая горка. Это место издавна называлось Большой Кудрявец. Юра и Ася Якутовичи нам выделили комнатку и прописали. И мы придумали Кудрявскую республику Виа Дель Корно (название взяли из книги Васко Пратолини «Повесть о бедных влюбленных»). Юрий Якутович — президент, Ася — пани президентова, я был министром обороны, Оля — министром по национальностям (жена Ольга Рапай-Маркиш (1929—2012 гг.) — скульптор-керамист, создатель волшебного мира скульптуры малых форм. — О.С.). График Саша Губарев жил внизу и, поднимаясь к нам, появлялся, как «черт из табакерки»: дверь открывается — явление! Поэтому у него была кличка «Пан Люциус». Он был министром тайной полиции. Гриша Гавриленко входил в нашу республику как министр культуры, а Саша Данченко — министр без портфеля.

Юра защитил диплом по книге Михайла Коцюбинского «Fata Morgana», сделал великолепные гравюры, книгу напечатали. Он был удивительно талантливый человек, и дальше пошли работы одна другой лучше. Гриша Гавриленко и Саша Губарев тоже оформляли книги, виртуозно компоновали, в разных техниках. Гриша — совесть республики, индикатор, отличался очень высокой планкой изысканного вкуса (друзья Н. Рапая — Георгий Якутович, Григорий Гавриленко, Александр Губарев, Александр Данченко — известный художники-шестидесятники. — О.С.).

— А как проходили ваши заседания «кабмина»?

— Весело! Собирались вместе, каждый показывал свои работы, мы восхищались, радовались, аплодировали или делали замечания. Как раз тогда вышла книжка французского философа Роже Гароди «Реализм без берегов». Мы подхватили идею реализма как широкого понятия — ведь соцреализм ограничивал смысл этого термина. А Гароди расширил понятие реализма, включив туда и Пикассо, и современных реалистов. Мы взяли книгу за основу, обсуждали ее. И жили высоким накалом служения искусству. Постижением высокого мастерства. Никаких уступок — искусство и только искусство, все остальное отметается.

А когда все получили отдельные «гнезда», наша республика распалась, но мы остались единомышленниками — до конца. Много путешествовали вместе с Юрой и Сашей: Армения, Украина, Западная Украина, Соловки. Обожаю путешествия, меня всегда тянуло вдаль — увидеть, открыть что-то новое.

ПУТЕШЕСТВЕННИК, ЧИТАТЕЛЬ, СПАСАТЕЛЬ

— Какое самое необычное открытие совершили?

— Однажды зимой я возвращался из Одессы домой на теплоходе, и мы попали в шторм, перешедший в тайфун. Оказалось, там существует природная аэротруба: турбулентность воздуха складывается так, что скорость ветра — ошеломляющая. Я стоял, держась за леер...дикий ветер, волны поднимались выше корабля, захлестывали, улетали в небо, а небо слилось с морем. Передо мной творилось какое-то чудо, оно было страшное, и вместе с тем дух захватывало от восторга, что я это вижу — стихия, грохот, адское кипение. Я еле удерживался, могло смыть волной, но все равно стоял, чтобы наблюдать. И вдруг матрос выскакивает: «Ты чего тут, пацан, а ну марш отсюда! Сейчас сорвет тебя!»... Я благодарен судьбе, что это увидел и убедился, что я лишен чувства страха.

— А приходилось вам еще попадать в такие экстремальные ситуации?

— Да, в моей жизни были моменты, когда убеждаешься, какова у тебя психика. На Соловках — мы шли на Анзерский остров, у баркаса заглох мотор, и нас понесло на скалы. У друзей психика начала сдавать: они жутко испугались, побледнели. Голые скалы, шторм, а вода плюс шесть градусов. Две-три минуты — больше ты не выдержишь в этой воде. Что делать? Хозяин баркаса все время дергал шнур. Я говорю: «Спокойно, сейчас заведется». И за три-четыре метра до скал мотор завелся, и мы вдоль стены вырулили. Если бы мотор не завелся, мы погибли бы. Но я не боялся.

— Откуда у вас тяга к путешествиям?

— Может быть, из книг. В детстве перечитал всю приключенческую литературу — Майн Рид, Вальтер Скотт, Марк Твен. Наша хуторская школа была в помещичьем белокаменном доме, с кафельными изразцовыми печами, и сохранилась чудная библиотека. Библиотекарь видела, что я очень любознательный, и постоянно предлагала мне книги. Я захлебывался от восторга, читая их, и это будоражило душу. Понимаю, что значит хорошая литература в детстве и в подростковом состоянии, как много она может дать душе и чувствам в отличие от окружающей каждодневной жизни, серой, монотонной, не блещущей событиями. А тут в книгах ты открываешь мир! Бесконечно благодарен женщине-библиотекарю, которая меня образовала. Помню, как я читал «Путешествие на берег Маклая» и мечтал побывать в жарких странах, грезил, представлял пальмы, жизнь папуасов, растительность дивную, животный мир. Мне жутко хотелось попасть в Полинезию. Читаю, а за окном свистит вьюга, мороз до 40 градусов.

ЭСКИЗ ПАМЯТНИКА ВЫДАЮЩЕМУСЯ ТАНЦОВЩИКУ И ХОРЕОГРАФУ СЕРЖУ ЛИФАРЮ / ФОТО НИКОЛАЯ ТИМЧЕНКО / «День»

И вот однажды зимой сильно закрыли вьюшку в печке, и вся семья угорела, кроме меня. Мой топчан стоял близко к двери, поступал свежий воздух. Я почему-то проснулся часа в 4 утра, кричу: «Мама! Папа!», никто не отвечает. Они уже были без сознания. Я сообразил, выскочил полураздетый, а рядом была хата маминых родителей, по снегу добежал к ним, постучал в окно, рассказал. Дедушка и бабушка быстро вытащили их на снег, и они пришли в себя...

— Ваш круг чтения невероятно широк — от античных авторов до современных бестселлеров. Поделитесь недавними книжными впечатлениями.

— Неделю назад  впервые прочел несколько ранних вещей Булгакова: «Вьюга», «Ханский огонь», «Я убил», «Морфий». Изумительные рассказы — написано просто и выразительно. Как матеро он начинал, буквально с первых шагов это были не пробы, а большая литература — сразу, навсегда и всерьез. А потом перечитал роман «Мастер и Маргарита» — и было впечатление, что читаю впервые. Написано так, что ни одну строчку нельзя пропустить, изумительные сравнения, ход мыслей. Как виртуозно Булгаков все это создавал! «Я наблюдаю и правдиво излагаю, мой читатель!», «За мной, мой читатель!» — постоянное обращение к читателю, гениальный прием. Его образованность поразительна, он приводит имена авторов прошлого, вставляет цитаты — начитаннейший человек был, знал античную историю и литературу. Он все постиг так рано.

МОЦАРТ В КИЕВЕ

— О чем вы мечтаете?

— Мне бы хотелось поставить в Киеве памятник... Моцарту. Это было бы благородно — поставить именно в Киеве монумент мировому музыкальному гению. Эскиз уже готов, мне он нравится, по-моему, там есть Моцарт. Это была бы камерная скульптура, два метра. Я даже  место нашел, при подходе к Филармонии, пока это мой секрет.

— Хорошо, если среди читателей «Дня» найдутся люди, желающие помочь вашу мечту в реальность.

— Писатель Владимир Киселев ходил к властям, убеждал, что нужно поставить, не получилось. Мы с Володей дружили, а его очень любил Дима Затонский, они близкие друзья были, оба фронтовики. Они с Затонским часто приходили ко мне, и это всегда был праздник. Юрский мне недавно звонил, говорит: «Коля, помнишь Затонского?». Я отвечаю: «Да, Серж, какой был человек!». Юрский его обожал, знал его работы, они у меня встречались. Дима — удивительный критик, дарил мне свои книги, я читал с упоением его глубокие размышления об искусстве, они мне очень многое открывали. Один американский автор написал: «В СССР единственный свободный человек, который может сказать о литературе все, что думает, это Затонский».

— Не случайно вашу мастерскую называли «Салон-шинок-исповедальня», куда приходили люди-легенды.

— Очень многие перебывали здесь, масса друзей, знакомых, приятелей... Давайте расскажу не о «легендах». Я всегда относился к людям априори хорошо, к любому человеку. У меня во дворе были знакомые слесари, электрики, и они заходили ко мне поговорить. Знали, что здесь — мир интересных людей, и спрашивали: «А это кто? Он к тебе приходил! Боже, как интересно!». Для них это был недоступный мир грез — а тут вдруг «и этот был!». И я с удовольствием им рассказывал. Отношения между людьми — как нити жизни (укр. — нитки життя), и от человека должно идти очень много таких нитей. Все они питают человеческую душу, чем больше их, тем лучше. А если они обрубаются — человек хиреет. Заноситься, мнить о себе что-то — это чепуха, каждый человек зачастую несет в себе массу интересного. Для меня интересного. Такое отношение к людям очень выручало в жизни, они меня поддерживали, вовремя подставляли плечо, и я помогал им.

ПОМОГАТЬ СВОЕЙ СУДЬБЕ

— Что вас радует?

— Все, кроме печальных вещей. Абсолютный оптимист.

— А ваши родители тоже такими были?

— Мой отец, Павел Семенович, не умел ни читать, ни писать. Он был большой хохмач, иронист, очень остроумный человек. Шутил с невозмутимым выражением лица. Все его уважали, часто приходили гости, собирались вместе за столом. А папа любил подтрунивать, мягко, легко, изящно: рассматривал гостей, улыбаясь, потом отпускал шутку — и все хохочут. Мне это очень нравилось, я сам смеялся и ждал, когда он что-нибудь схохмит.

— А мама чему научила?

— Мама, Евдокия Васильевна, тоже была не без юмора, но более серьезная. Она прожила 99 лет, в рассудке, при памяти, до последнего дня сама себя обслуживала. Я приехал к маме на ее день рождения, и в последний вечер она сказала: «Я рада, сынок, что ты не станешь пьяницей»... Боялась, потому что — художник. И ночью, во сне, ушла. Она была фаталистка, говорила: «Судьбу не объедешь».

— А человеку что остается?

— Помогать своей судьбе, радовать ее. Делать свое любимое дело. Эта мысль есть и у Булгакова — нужно делать то, что любишь. Только в процессе делания человек может обрести себя. Сам процесс делания делает тебя человеком, в это время ты живешь полноценно — это и есть процесс жизни, истинный. Великая вещь! Делание составляет главную цель в жизни, иначе человек засохнет, завянет. Я убедился в этом — не только на себе, но и на других, наблюдая людей. А все остальное...

«СМЕЯТЬСЯ, ДУМАТЬ, ЛЮБИТЬ...»

Дочь Николая Рапая — Катерина Рапай, художник театра, тоже приняла участие в разговоре:

— Главное, чему папа научил меня, это чувству юмора. Он человек очень веселый — находит смешные стороны во всем, совершенно не ограничивая себя никакой тематикой для шуток. Очень смешно придумывал свои варианты на темы ужасных советских песен. Придумывал дико смешные слова, мы хохотали. Понятно, что абсолютно никаких идеологических преград не существовало, он просто вышучивал совковую власть и все, что с ней связано. А это очень помогало жить — и воспитывало.

Он научил меня думать — заразил этим процессом. В отце совершенно роскошное качество: с тех пор, как он начал меня замечать, как человека, начал со мной общаться. И в этом общении, взрослом, серьезном, никогда не подчеркивал нашей разницы в разуме, в возрасте, был очень внимателен, чуток, очень настроен на меня. Я понимала, что ему нравится, когда я пытаюсь о чем-то думать, главное, чтобы этот процесс не замирал. Если говорить глобально, он научил меня жить. Научил уравновешенности, спокойствию, которое исходит от него. Папа всегда был и остается моим самым близким другом.

Сколько я себя помню, в доме у нас всегда звучала прекрасная классическая, симфоническая и оперная музыка, хорошие голоса и красивые арии — а папа все это очень любит. Музыка осталась для меня важнейшей стороной жизни. А внук — наше «фамильное ухо» и музыка сконцентрировалось в моем ребенке (внук Николая Рапая — Давид Ордовский, флейтист, выпускник Нью-Йоркской консерватории. — О.С.).

И конечно, любовь к искусству, начиная с античной скульптуры, которую отец обожает. Научил меня воспринимать скульптуру, и мне кажется, я ее чувствую и понимаю достаточно серьезно именно благодаря папе. Я наблюдала его работу, видела, как он делает свои вещи. Это очень важно — отношение к искусству как к чему-то существенному, если не главнейшему, в восприятии мира в целом.

Моим родителям никогда не была свойственна кичливость. «Мы творческие люди, мое творчество» — ужасно звучит для тех, кто собственно этим занимается. Художники всегда назывались художниками, но то, чем они занимались, всегда называлось — работа. И работа абсолютно искренняя, до конца, до глубины, до износа, с высочайшими планками требовательности к себе. Это было во всей команде прекрасных шестидесятников республики Виа Дель Корно. Я помню «заседания кабинета министров» с разговорами, весельем и пением украинских песен хором. Все это было чудесно. Считаю, что получила абсолютно невероятное, волшебное детство. Вокруг меня были самые лучшие люди, которые могли быть в этом городе.

«День» поздравляет Николая Павловича с днем рождения. Желаем крепкого здоровья, счастья, творческого вдохновения и чтобы все планы осуществлялись!