Царство от мира сего

История московского (восточного «византийского») православия как по своей внутренней сути, так и во внешних своих формах — это прежде всего трагедия. Трагедия духовных поисков, взлетов непокорной, протестующей мысли. И в то же время трагедия подчинения. Трагедия раболепия и капитуляции. Трагедия соучастия в тирании. Трагедия «духовных пастырей» народа, забывших и презревших слова того, кто учил: «Царствие Мое не от мира сего», и пожелавших ядовитых благ мирской власти в обмен на пресмыкательство перед ней, на разделение с ней общих грехов.

Но еще важнее другое. Учитывая ту роль, которую играл в истории Украины (и играет в наши дни) московский патриарший престол и высшая иерархия правящего духовенства, приближенного к этому престолу (а это — роль духовного, а затем и политического «растворителя», по сути, поглотителя всего украинского), никак нельзя считать драматическую историю Московской православной церкви и ее морально-политического «грехопадения» темой, которая не должна волновать украинцев. Как раз наоборот. Тут очень многое касается нас, причем самым непосредственным образом. Столетия насилия (как духовно-религиозного, когда наш родной язык «каленым железом» изгонялся из духовных учебных заведений и из религиозных книг, проводилась систематическая и неумолимая русификация, так и физического, репрессивного) подтверждают это со страшной наглядностью.

Именно поэтому, как представляется, имеет смысл еще раз осветить этот вопрос (хотя в украинской прессе, в том числе и в «Дне», были содержательные публикации, посвященные этой теме) и предоставить слово тем российским (именно российским — так будет убедительнее) ученым, философам, историкам, исследователям Церкви, которые изучали ее историю системно, методически глубоко и, насколько это вообще возможно, объективно, беспристрастно, научно честно (даже вопреки собственным предубеждениям). И первым из этих «экспертов» будет у нас Владимир Сергеевич Соловьев (1853 —1900) — крупнейший русский философ второй половины ХIХ века, сын знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьева и — добавим кстати — по материнской линии потомок нашего Григория Сковороды. Анализ истории Московской православной церкви, ее взлетов и падений (условно говоря, — от митрополита Филиппа Колычева, задушенного по приказу Ивана Грозного, до «верных слуг» Его Величества Константина Победоносцева и архимандрита Фотия), морально-духовного и государственного «растления» красной нитью проходит через все творчество этого выдающегося мыслителя, глубоко верующего православного человека и убежденного патриота России. Соловьев как ученый много лет посвятил исследованию российской религиозной истории, в зрелый период своего творчества выступал ревностным сторонником Вселенского Единства всех христианских церквей, чрезвычайно резко критиковал официальное, казенное, «огосударствленное» православие (зная его, кстати, превосходно изнутри), вследствие чего его блестящая статья «О духовной власти России» (1881), а также фундаментальная работа «Россия и Вселенская церковь» (1888), статьи «Русская идея» (1888), «Владимир Святой и Христианское государство» (1889), «Ответ на корреспонденцию из Кракова» (1888) были признаны «неправославными», «политически вредными», а все упомянутые выше труды конца 80-х годов были изданы не в России, а в Париже на французском языке (на родине автора — только после его смерти, в 1911 — 1913 годах — очень показательный факт!). И, ознакомившись с ключевыми мыслями этих произведений Вл. Соловьева, мы видим причины этих запретов.

Из статьи «О духовной власти в России»:

«Иерархия (Московской церкви. — И.С.) ревниво охраняла латинское начало принуждения в делах веры и совести. Этим духовная власть решительно признала, что она опирается не на внутреннюю нравственную силу, а на силу внешнюю, вещественную. Но иерархия, отделившаяся от всенародного тела, сама по себе не имеет и вещественной силы. Она должна искать ее у того же светского правительства, обладающего материальным могуществом, но для этого ей нужно отказаться от своей независимости, пойти в услужение к светской власти. И русская иерархия не замедлила совершить этот третий грех против своего великого призвания. Вместо того, чтобы поучать и руководить мирское правительство в истинном служении Богу и земле, она сама как бы пошла в услужение к этому правительству. Сначала, при Никоне, она тянулась за государственною короною, потом крепко схватилась за меч государственный и, наконец, принуждена была надеть государственный мундир.

Явное бессилие духовной власти, отсутствие у нее общепризнанного нравственного авторитета и общественного значения, безмолвное подчинение ее светским властям, отчуждение духовенства от остального народа и в самом духовенстве раздвоение между черным, начальствующим, и белым, подчиненным, деспотизм высшего над низшим, вызывающий в этом последнем скрытое недоброжелательство и глухой протест, религиозное невежество и беспомощность православного народа, дающая простор бесчисленным сектантам, равнодушие или же вражда к христианству в образованном обществе — вот всем известное современное положение русской церкви».

Из статьи «Государственная философия в программе Министерства народного просвещения»:

«Единовластие правительственной бюрократии, превратившей церковь в одно из своих ведомств, а народ — в безразличный материал для своих законодательных экспериментов, — это есть действительность, но на благоговейном изучении этой действительности основать общественное воспитание невозможно».

Из статьи «Как пробудить наши церковные силы?» (1885):

«Само православие, вместо всеобъемлющего вселенского знамени народов (тоже характерная для Соловьева мысль! — И.С.), стано вится у нас простым атрибутом или придатком русской государственности. При отсутствии общего религиозного дела, самостоятельных церковных задач всего естественнее для служителей нашей церкви пребывать в сонном равнодушии ко всему, кроме «злобы дня».

Из статьи «Русская идея»:

«Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности.

Истинное величие России — мертвая буква для наших лжепатриотов, желающих навязать русскому народу историческую миссию на свой образец и в пределах своего понимания. Нашим национальным делом, если их послушать, является нечто, чего проще на свете не бывает, и зависит оно от одной-единственной силы — силы оружия.

Каковы бы ни были внутренне присущие русскому народу качества, они не могут проявляться нормальным образом, пока его совесть и его мысль остаются парализованными правящим насилием и обскурантизмом. Прежде всего необходимо дать свободный доступ чистому воздуху и свету, снять искусственные преграды, удерживающие религиозный дух нашей нации в обособлении и бездеятельности, надо открыть ему прямой путь к полной и живой истине.

Но истины боятся, потому что она кафолична, то есть вселенская. Во что бы то ни стало хотят иметь свою особую религию, русскую веру, императорскую Церковь. Она не является ценной сама по себе, за нее держатся как за атрибут и санкцию исключительного национализма. Но не желающие пожертвовать своим национальным эгоизмом вселенской истине не могут и не должны называться христианами.

Из статьи «Владимир Святой и христианское государство»:

«Византийцы на свой лад применяют евангельские слова: «Отдайте кесарево Кесарю и божие Богу». Богу — формула православной догмы, великолепие литургий, пустота отвлеченного созерцания. Кесарю — деятельная жизнь, все человеческие отношения, общество, история. Царство Божие ограничено храмом, кельею монаха, пещерою отшельника; все остальное — и даже Церковь, как только она выходит из монастыря, — подпадает безусловной и неограниченной власти светского монарха, выше которого нет ничего на земле. Таким образом, исключительное аскетическое понимание христианства необходимо приводит к цезарепапизму, к утверждению абсолютного Государства, поглощающего социальную функцию Церкви и оставляющего религиозной душе лишь личное удовлетворение в одинокой и бездеятельной добродетели. На христианском Востоке мы встречаемся с полным и резким разделением божеского и человеческого, а между тем их внутреннее единение было самой сущностью христианства.

Но как раз в то время, когда утонченные греки отбросили евангельскую жемчужину Царства Божия, ее поднял полудикий русский. Он нашел ее покрытой византийской пылью, и эту пыль вплоть до наших дней благоговейно хранят русские богословы, епископы, состоящие на службе у Государства, и светские бюрократы, правящие Церковью. Что же касается самой жемчужины, то она осталась сокрытой в душе русского народа».

Из статьи «Русская идея» (о политике имперской власти в отношении Польши):

«Я говорю о гнусной системе русификации, которая имеет дело уже не с политической — автономией, но нападает на национальное существование, на самую душу польского народа. Обрусить Польшу — значит убить нацию, имеющую весьма развитое самосознание, имевшую славную историю и опередившую нас в своей интеллектуальной культуре; нацию, которая и теперь еще не уступает нам в научной и литературной деятельности. И хотя при этих условиях окончательная цель наших русификаторов, по счастью, недостижима, однако все, что предпринимается для ее осуществления, не становится от этого менее преступным и зловредным. Эта тираническая русификация, тесно связанная с еще более тираническим разрушением Греко-униатской церкви, представляет воистину национальный грех, тяжелым бременем лежащий на совести России и парализующий ее моральные силы».

* * *

А теперь — от философской публицистики, замечательным мастером которой был В.С. Соловьев, — к исторической конкретике. Обратимся к трудам одного из самых честных, беспощадно правдивых и непредвзятых историков современной России, ленинградского ученого, доктора наук Евгения Анисимова («День» уже писал о его научном творчестве — см. номер за 17 августа 2012 года). В данном случае нас интересует та глава из фундаментальной книги Е. Анисимова «Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в ХVIII веке» (Москва «Новое литературное обозрение», 1999 г.), где речь идет о неблаговидной (мы употребляем самое мягкое определение!) роли верхушки Русской православной церкви, поддерживавшей правительственный духовный и физический террор времен Петра I, Анны Иоановны и других «венценосных» правителей России со времен Московской Руси. А эти взаимоотношения сводились к полному подчинению Церкви светскому государству. Сам процесс такого подчинения — характернейшая черта в развитии многих народов и стран.

Но в России он приобрел особо уродливые черты, превратил Церковь в государственную контору, полностью подчиненную и зависимую от воли самодержца. Особо следует отметить принятый Петром I закон, принуждавший отца духовного открывать тайну исповеди своего духовного сына. Подвиг чешского святого Иоанна (Яна) Непомука, не открывшего даже под угрозой смерти исповедальные откровения своей духовной дочери и принявшего мученическую казнь, в России представить себе немыслимо. Священник рассматривался властью как должностное лицо, которое служит государству наряду с другими чиновниками, и потому обязано принимать доносы («изветы»). Священники действовали как помощники следователей: «увещевали» подследственных, исповедовали колодников, а потом тщательно отчитывались об этом в тайной канцелярии. Обычно роль следователей в рясе исполняли проверенные и надежные попы из Петропавловского собора».

«Естественно, — продолжает Евгений Анисимов, — что и сами люди в рясе не могли избежать участия в политическом процессе. Их пытали, казнили, как и любого из поданных государя. В сыскные органы попадали священники и архимандриты, которые не поминали в церкви имя государей или ошибались при возглашениях, забывали помянуть Синод (подчиненный лично Петру I высший орган управления делами Церкви, учрежденный после ликвидации института после ликвидации института патриаршества. — И.С.), не служили в установленные государством «календарные» дни, — не проводили присяги, не признавали отмены патриаршества, осуждали церковную политику Петра и т.д. Единственной уступкой служителям культа было соблюдение правила, запрещавшего пытать священнослужителя. Но это затруднение сыском преодолевалась легко. Тайная канцелярия попросту требовала от Синода прислать попа для расстрижения преступника-священника или монаха. Процедура это занимала несколько минут, и с этого момента священник или монах, которому срезали волосы и обрили лицо, становился «распопом», «расстригой», причем бывшему монаху возвращали его мирское имя, и дверь в застенок для него была широко открыта. «О нем объявить в Синоде, и когда с него тот сан сымут, указал Его Величество накрепко пытать». Так распорядился Петр I об архимандрите Гедеоне. Когда устраивались судилища над важными государственными преступниками, то среди членов суда обязательно были высшие церковные иерархи. Светская власть не считалась со священным статусом монастырей и относилась к ним как к тюрьмам, ссылая туда в заключение и на работы светских преступников, часто больных и искалеченных пытками.

Особо зловещую роль в преследовании инаковерующих, особенно старообрядцев, сыграли три церковных иерарха: архиепископ Нижегородский Питирим, Феофан Прокопович (да, тот самый! — И.С.) и Феодосий Яновский. Они особенно тесно сотрудничали с политическим сыском. В Синоде была оборудована тюрьма с колодничьими палатами, где людей держали столь же сурово, как в Петропавловской крепости: в оковах, в голоде, темноте и холоде. Тот же Феофан Прокопович до самой своей смерти в 1736 году давал отзывы на изъятые у врагов Церкви сочинения, участвовал в допросах, писал в Тайную канцелярию доносы, давал руководителю сыскной службы Империи — Андрею Ушакову — «ценные советы» по делам веры. Он не только боролся рука об руку с руководителями Тайной канцелярии за «чистоту веры», но и использовал могучую силу политического сыска для расправы со своими конкурентами в управлении Церковью. «Дело» Феофана продолжили чиновники специального сыскного приказа, который к середине XVIII века выполнял роль инквизиторского филиала Тайной канцелярии. Сюда передавали упорствовавших в своих религиозных убеждениях, в частности старообрядцев, «для изыскания истины пытками». В приказе была налажена целая система мучений людей. Там или погибали, или выходили из него раскаявшимся в своих убеждениях изгоем и калекой. Пытки в приказе были очень жестокие — давали по 70, 90, а то и по 100 ударов кнутом».

Прорвемся, читатель. Как видим, страшный рассказ Евгения Анисимова весьма существенно дополняет и конкретизирует размышления Владимира Соловьева о Московской церкви, облачившейся в «государственный мундир». Важнейший вопрос, встающий здесь перед нами, следует сформулировать так: как оценивают нынешние высшие иерархи Московской патриархии, теоретики «Святой Руси» и «Русского Мира», ту роль, которую сыграла в прошлом Церковь? Покаялись ли они за грехи предшественников, считают ли себя генетически и духовно наследниками таких «славных традиций»? И еще: служить духовной проповедью и словом Божьим утверждению кровавой тирании беззакония и деспотизма ( в любую эпоху!) — не есть ли это та самая «хула на Царствие Небесное», которая, по учению Христа, «не простится ни в этом веке, ни в веке грядущем»?

Ведущий страницы «История и «Я» — Игорь СЮНДЮКОВ. Телефон: 303-96-13.

Адрес электронной почты (e-mail): master@day.kiev.ua