Карибские «казаки» и днепровские «флибустьеры»

Строгий, но часто и справедливый судья украинского сепаратизма Николай Ульянов отмечал, что украинское казачество «ни под какие сравнения с европейскими институтами и общественными явлениями не подходит» («Происхождение украинского сепаратизма». N.Y., 1966; М., 1996). О каких институтах может идти речь? Арнольд Тойнби, например, предлагает на выбор три варианта: «казаки представляли собой полумонашеское военное братство наподобие братства викингов, эллинского спартанского братства или же рыцарского ордена крестоносцев» («Постижение истории». М., 1991). Конечно, наиболее привлекательной, «аристократичной» версией представляется сравнение казачества с рыцарством. Такая параллель выгодно подчеркивает родство Украины с Европой именно в культурном аспекте, ведь европейская рыцарская культура, в отличие от спартанской антикультуры и средневекового варварства норманнов, оставила миру, кроме ратных побед, и высокохудожественные образцы искусства, и примеры благородного поведения. Но отождествлять крестоносное европейское рыцарство с украинским на основании одного лишь факта перманентной войны, которую казачество вело с татарами, турками и поляками; войны, которая в те времена по необходимости имела религиозную окраску, — было бы явной натяжкой.

Во-первых, честь, долг и верность слову (целованию креста, вассальной клятве), которые были едва ли не главными признаками рыцарского благородства, абсолютно игнорировались нашими «лицарями». «Традиция», начатая еще в княжескую эпоху, когда «покинуть князя в беде и перейти к другому вовсе не считалось бесчестием, как и для князя — на второй день после крестного целования разорвать все обязательства и пойти на вчерашнего союзника или сюзерена войной» (Мирослав Попович), сохранялась и в казацкие времена:

«— Что, кошевой, время бы погулять запорожцам? — Негде погулять, — отвечал кошевой... Как это негде? Можно пойти на Турцию или на Татарву. — Нельзя ни в Турцию, ни в Татарву, — отвечал кошевой... — Как это нельзя? — Так. Мы обещали султану мир. — Да он же бусурман: и Бог и святое письмо велят бить бусурманов. — Не имеем права. Если б не присягали нашей верой, то, может, и можно было бы; а теперь нет, нельзя. — Как это нельзя? Как это ты говоришь: не имеем права?»

Никак Бульба не может уразуметь, что это за штука такая — «держать слово». «Вот у меня двое сыновей, оба молодые хлопцы. Еще и разу ни тот, ни другой не был на войне, а ты говоришь — не имеем права; а ты говоришь — не нужно идти запорожцам».

Во-вторых, нередки случаи полного игнорирования казачеством религиозного фактора. Под предводительством гетмана Петра Конашевича- Сагайдачного (кстати, 10 апреля исполнилось 380 лет со дня его смерти) казацкое войско победило турок под Хотином, захватило Кафу, Синоп и Трапезунд, защитило православную веру, охраняя от поляков иерусалимского патриарха Феофана во время его принципиально важного визита в Киев. И вместе с тем — бок о бок с католиком Владиславом, королевичем польским, шло войной на православную Московию. Причем с таким рвением, что жители Михайлова, чудом отстоявшие свой городишко, «совершают по вся лета торжественные празднества в те дни» — в память о чудесном спасении. Других чудо не спасло. Путивль, Болхов, Белев, Козельск, Мещовск, Серпейск, Лихвин, Калугу гетман взял и «много по пути зла сделал, пролил кровь христианскую». «Действуя с невероятным ожесточением против своих же собратий, людей православной веры на севере России, запорожские и украинские казаки в то же время весьма энергично отстаивали православную веру на юге России против открытых врагов ее, униатов», — отмечает Дмитрий Яворницкий. Что же касается людей мусульманской веры, то с крымчаками, например, казаки не только воевали, но и сотрудничали, вместе опустошая польские и московские «украйны»; союзнические отношения с крымским ханом, вассалом султана — вождя правоверных, были основным фактором казацкой внешней политики. Вот и разберись тут в религиозных факторах и мотивах!

В-третьих, отождествление казачества с рыцарством не является оправданным с социально- экономической точки зрения. «В усталених уявленнях про козака перша його іпостась, тобто виробничо-трудова, геть затінюється другою, воїнською… Насправді ж вільний труд на вільній землі невіддільний від самої суті козацтва і становить одну з його фундаментальних рис» (Дмитро Наливайко «Казацька християнська республіка». К., 1992). Действительно, казак пахал с саблей на боку; бросить рало не давал голод, бросить саблю не позволял татарин.

Только самые отчаянные, поставив все на военную фортуну, бросали хозяйство и становились рыцарями; и лишь на самой границе с Диким Полем, где надежда защитить хозяйство от хищных степняков была совсем уж призрачной, существовал рыцарский орден — Запорожское войско. Войску этому, действительно, нет европейских аналогов; у маленькой Европы нет обширного пограничья с чужим, диким, нижним миром «за порогом». У нее с врагом — узкая линия фронта, где есть военные порядки и фортификационные сооружения регулярных армий, но нет места разбойничьей иррегулярности и отчаянности, так же, как нет места сабле в руке крестьянина, которого эта линия защищает.

«Нужно было видеть этого жителя порогов в полутатарском, полупольском наряде, на котором так ярко сказалась пограничность земли; как он по-азиатски несся на коне, пропадал в густой траве, бросался со скоростью тигра из неприметных тайников своих… Этот самый казак, после наезда, когда гулял и пировал со своими товарищами,…был бездумно пьян и беззаботен до нового наезда, если только не опережали их татары, не разгоняли их, пьяных и беззаботных, и не срывали до основания городка их, который, словно чудом, строился снова…» — где в Европе найдешь условия для такого, воспетого Николаем Гоголем, образа жизни?

Но если пограничья не найти в Старом Свете, то не стоит ли поискать в Новом? Оказывается, там нас ожидают настоящие открытия. «…Они буквально за месяц спускают все, что нажили за год или полтора. Они хлещут водку, словно воду, вино покупают прямо бочонками, выбивают затычки и пьют до тех пор, пока бочонок не опустеет». О ком это? Не являются ли эти строки прозаическим переводом шевченковского:

«У Києві на Подолі

Козаки гуляють.

Як ту воду, цебром-відром

Вино розливають...»

«Каждый, кто вступал в товарищество.., должен был забыть все привычки и обычаи цивилизованного общества и даже отказаться от своей фамилии. Ему давали новое прозвище, часто шутливое, которое нередко переходило по наследству потомкам». Разве это не о Сторча-Усах, Непийпиво, Семипалюках, Сторчусенках?

«Здесь отношения… имели еще одну особенность: каждый, кто в чем-то очень нуждался, мог, не спрашивая, взять необходимое… Вернувшись из удачного похода, … «гуляли» с немещанским размахом: одевали роскошные наряды, громили все, что попадало под руку, демонстрируя свое презрение к благополучию, к тому, что ждет их завтра». Не это ли наблюдение использовал Н. Гоголь во «Взгляде на образование Малороссии»: «Все было у них общее — водка, цехины, жилье. Вечный страх, вечная опасность вызывали у них презрение к жизни. Казак больше заботился о доброй кварте водки, чем о своей судьбе»? «А когда здоровье после многих лет дикой жизни начинало ухудшаться, более умеренные прощались с товарищами и переходили в категорию поселенцев».

На все вопросы ответ один: и да, и нет. «Нет» — потому, что в приведенных цитатах (из книг А. Эксвемелина, Х. Нойкирхена, Я. Маховского) речь шла не о запорожских казаках, а о славных карибских пиратах — корсарах, буканьерах, флибустьерах. «Да» — потому, что сходство исторических обстоятельств, и в первую очередь, искомое «пограничье», породило, на противоположном конце света и, что интересно, в то же самое время, общественные явления, абсолютно схожие как внешне, так и с точки зрения роли, которую они играли в политической жизни соответствующего региона. Даже очевидное отличие — украинское казачество стало национальной легендой и национальным мифом, карибское же пиратство осталось интернациональной романтикой приключенческих романов — имеет свою параллель: слишком уж велико расстояние между театром действий «джентльменов удачи» и их исторической родиной, и как следствие — оторванность от основной массы своего народа (вспомним русское казачество) помешала распространению там идеалов, ценностей и менталитета «граждан» флибустьерских «республик».

А нация, впоследствии вышедшая на авансцену истории Нового Света, нашла собственный дикий мир — Дикий Запад, освоение которого вытеснило из самосознания североамериканцев все предыдущие типы национальной репрезентации: революционера времен Войны за независимость, «жентмунов» Юга и тому подобное. «Человек пограничья, — пионер и ковбой, — стал во многих отношениях репрезентативным американцем», — отмечает Иван Лисняк-Рудницкий. Именно так казацкая легенда «вытесняет всю предыдущую национальную мифологию и до сих пор остается украинским национальным мифом» (Мирослав Попович).

Свобода и равенство, освобождение от условностей Старого Света были источником воспетой победоносной силы и мужества. Казацкая, флибустьерская республика воплотила в себе — в буквальном понимании этого слова — утопические идеи свободы, равенства, братства, для которых в Европе не нашлось «тела», соответствующего по размерам и качеству («пограничья»).

«Равенство и выборность должностей в общине, живущей грабежом и разбоем, никого не восхищают» — отмечает Н. Ульянов и... ошибается. Вольтер писал: «Предыдущее поколение только что рассказало нам о чудесах, которые проделывали эти флибустьеры, и мы говорим о них постоянно, они нас трогают… Если бы они могли иметь политику, равную их неукротимой отваге, они бы основали великую империю в Америке… Ни римляне и ни один другой разбойничий народ не совершал столь удивительных завоеваний».

Демократия пограничья однозначно отрицает аристократическую версию возникновения пограничных сообществ. И в Новый Свет, и на Низ, к черту на кулички, убегали от религиозных преследований и социальных ущемлений (в различном соотношении) по большей части представители нижних слоев западноевропейского и украинского общества. Убегали с надеждой на свободный труд на свободной земле. Однако желанной свободы не находили и здесь.

Французы-гугеноты пересекали Атлантику, чтобы стать мирными поселенцами, но после того, как подданные христианнейшего из монархов несколько раз разрушали их мирную жизнь, гугеноты, взявшись за оружие, подались в «береговое братство», состоявшее тогда по большей части из дезертиров, авантюристов, беглых рабов, индейцев, и возглавили его, придав разбойничеству религиозную окраску. Украинцы также не по своей воле променяли ручки плуга на саблю; к этой метаморфозе приложили руку «кляті ляхи» и «поганий татарин».

По свидетельству А. Тойнби, беспрецедентную в истории победу оседлого общества над кочевниками казаки одержали благодаря использованию водных артерий, представлявших собой естественную преграду для непривыкших к воде степняков-скотоводов. Русские казаки, осваивая бассейны сибирских рек, достигли даже Великого океана. Украинские пошли дальше (не в прямом смысле, конечно). Запорожцы на своих знаменитых чайках прославились победными баталиями с турецким черноморским флотом. «Высмотрев издалека галеры, казаки… избегали открытого боя и выжидали или туманной погоды, или наступления ночи… Наконец, дождавшись полночи, они внезапно устремлялись на неприятельский корабль. В это время одна половина отважных пловцов работала веслами, а другая, с ног до головы вооруженная, бросалась на абордаж…»

Тойнбианская схема «вода-суша» прекрасно объясняет и первые победы «берегового братства» над испанским колониальным флотом. С освоенных береговыми братьями безлюдных островов, которых в Карибском море множество, «небольшие и маневренные плоскодонные суда быстро достигали оживленных морских путей, а после нападения на испанские корабли уходили от преследования, скрываясь в многочисленных протоках» (Х. Нойкирхен). Вскоре пираты освоили и сушу; победные походы Моргана на Панаму, где англичанин захватил все золото Перу, и ван Хорна на сказочно богатый Веракрус, произвели огромное впечатление на современников.

Громкие победы, одержанные разношерстными по составу и вооружению и относительно небольшими по количеству иррегулярными формированиями над регулярными частями армий Порты и Испании, вряд ли можно приписать слабости и неумению последних. В цивилизованных войнах того времени испанской пехоте и турецким янычарам не было равных на линии фронта. Однако в условиях пограничья их сила превращалась в слабость. В этих условиях отчаянность побеждала героизм, авантюризм брал верх над расчетом, законы войны цинично отбрасывались, анархия оказывалась полезнее дисциплины. На пограничье бурление Хаоса нанесло сокрушительное поражение Порядку. Но за пределами пограничья последний брал реванш. Реванш тем более ощутимый, чем более дальновидными были политики, использовавшие в своих целях силу стихии. Короли Польши, Англии и Франции не стеснялись во время войн прибегать к услугам неуставных воинских формирований, так же, как не стеснялись отрекаться от эфемерного союза с ними на время мира. На бесконечные жалобы Порты и Испании о нарушении казаками и пиратами мирного соглашения отвечали в том смысле, что, мол-де, последние не являются королевскими подданными, и правительство не несет ответственности за их действия. «Если вы их истребите, — говорили польские представители, — с нашей стороны не будет никаких возражений».

Укротила пиратскую вольницу дальновидная и рассудительная королевская милость. Жану Барту, рыбаку и сыну рыбака, Людовик ХIV пожаловал звание вице-адмирала; Генри Морган, доставленный в кандалах в Англию, чтобы предстать перед судом за пиратство, вернулся на Ямайку сэром Генри и занял должность верховного судьи и заместителя губернатора. Легендарной была милость Елизаветы I Английской. Поднявшись на борт корабля Фрэнсиса Дрейка, пиратская слава которого в Англии уступала разве что ненависти к нему в Испании, королева сказала: «Дрейк, король Испании требует твою голову. Я пришла сюда за ней». Елизавета взяла голову «морского пса» и — поцеловала. После этого новоиспеченный сэр Фрэнсис еще не раз оказывался полезен английской короне, и больше всего — 12 июля 1588 года, когда в ранге вице-адмирала королевского флота громил «Непобедимую армаду».

Милостиво объявляя амнистию пиратам, европейские монархи держали слово. Тех, кто добровольно сдался, никак не ущемляли; тем, кто отверг королевскую милость — быстрое и строгое наказание: горе тем, кто был предупрежден и не внял! Пиратская вольница была безжалостно уничтожена — бывшими «береговыми братьями», принятыми на королевскую службу. Поляки оказались не такими дальновидными, гибкими и цивилизованными политиками. Если бы Сигизмунд III Ваза после победы польско-казацкого войска под Хотином расцеловал Сагайдачного и предложил достойные его заслуг титул и должность. Если бы польские короли держали слово, объявляя амнистию участникам казацких восстаний… Так нет же. Заносчивая тщеславная шляхта обрекла на погибель и свою страну, и Украину. Казацкая стихия «завалила» Польшу. Польша упала и раздавила Украину.