«Корифей» шовинизма-2

Заключение. Начало читайте в предыдущем выпуске страницы «История и Я»

Наибольшим достижением украинского движения середины XIX в. стало издание ежемесячного журнала «Основа» (1861 — 1862) под редакцией В. Белозерского, который играл роль главного всеукраинского печатного органа и стал общественным центром сплочения украинцев. Журнал занял важное место в истории украинской духовности. Это был первый национальный общественно-научный и литературный журнал, который имел большое влияние на развитие украинского движения и подъема национального сознания. В течение почти двух лет он формировал и существенно влиял на литературный процесс в Украине, развитие ее культуры. М. Драгоманов отмечает, что «год 1862-й был временем самого горячего развития украинофильского духа в России, имевший своим органом петербургскую «Основу».

Немалой заслугой «Основы» и ее издателей было печатание прозаических и поэтических произведений наиболее известных украинских авторов (всего более 40). Среди них — поэзия и проза Т. Шевченко, П. Кулиша, Л. Глебова, П.Гулака-Артемовского, О.Стороженко, С.Руданского, А.Конисского, А.Чужбинского, Д.Мордовца, Анны Барвинок, Марко Вовчок, А.Свидницкого, Я.Кухаренко, А.Навроцкого, Вербицкого и др.

Деятельность «Основы» и группы связанных с ней украинских деятелей вызвала подозрительную реакцию и предвзятые оценки большинства представителей российского общества, всех его основных литературных и общественных течений. Если государственные факторы империи какое-то время не реагировали на появление «Основы» и активизацию украинского движения, то реакция российской либеральной прессы, ряда представителей интеллигенции была достаточно острой и отрицательной. Причиной стало развитие украинского литературного процесса и усиление его общественно-политического влияния в различных слоях украинского общества. В результате, если какое-то время от начала либерального правления Александра II российские журналы довольно часто печатали украинские литературные произведения, то вскоре ситуация резко меняется и приверженность украинского слова, его носителей в публичной жизни уступает непримиримому отрицанию украинской культуры, попытке доказать, что украинский язык, культура вообще не существуют, а украинское движение квалифицируется как польская интрига. В частности, редактор «Московских Ведомостей» и «Русского Вестника», представитель сначала умеренного российского либерализма М.Катков пытался убедить российскую общественность в том, что украинский язык в произведениях украинских литераторов является полностью искусственным. Он утверждал, что намерения украинской интеллигенции создавать собственную литературу и науку являются ошибочными и идут вразрез с потребностями реальной жизни.

Уже с самого начала издание украинского журнала глава московских историков и археологов П.Погодин обратился к М. Максимовичу с призывом, чтобы тот повлиял на «ослепленных» издателей «Основы». Погодин увидел в программе журнала и его статьях опасный призыв к разделению языка, литературы и всей культурной жизни России: «Что затевают малороссийские писатели, — отмечал он в письме к своему украинскому респонденту. — Там (в Европе. — Ю.Т.) силятся соединить Неаполь с Пьемонтом и Венецию с Римом, а мы хотим делиться в Полтаве, Курске, Воронеже! Пусть возделывается язык, процветает литература, развивается жизнь, — а делиться-то для чего?». Подобное видение базировалось на антиукраинской концепции Белинского, которая уже никогда не исчезала из российской общественной среды.

В четко обнаруженном намерении украинской интеллигенции идти своим путем, создавать собственную национальную культуру российская либеральная интеллигенция видела угрозу своему безраздельному господству не только в области духовной жизни, но и в сфере политической. Страх, что самостоятельное развитие украинской культуры, ее языка и литературы может стать важной основой для политической обособленности украинского народа, постоянно сопровождал русскую интеллигенцию, держал ее в постоянных рамках подозрения относительно украинского политического сепаратизма и намерений отмежеваться от империи.

В конце концов русская интеллигенция в своем большинстве стояла на позициях «общерусскости» и не хотела видеть никаких «искусственных», по ее мнению, попыток деятелей круга «Основы» способствовать утверждению украинского литературного языка. Позиция многих представителей российской интеллигенции мало чем отличалась от централистической «точки государственной принудительности», по выражению Н. Костомарова, которая, в конце концов, была и их собственным внутренним убеждением, несмотря на некоторую либеральную фразеологию. «Я не верю в возможность образования малорусского общего литературного языка, кроме чисто-народных художественных произведений, не вижу к этому никакой возможности, не желаю и не могу желать никаких искусственных попыток нарушить цельность общерусского развития, отклонить Малороссийских художников от писания на русском языке», — писал наиболее выдающийся деятель русского славянофильского направления Иван Аксаков.

Несмотря на провозглашение первыми славянофилами необходимости беречь национальную культуру всех славянских народов, И.Аксаков фактически не признавал за украинцами права на свое самостоятельное развитие. Для него украинец —  это лишь составляющая «единого русского племени», и деятельность Костомарова и Кулиша, других участников «Основы» только накладывала «путы племенного эгоизма» и мешала мифическом «русскому единству». В конце концов И.Аксаков остро выступил и против основной политической концепции деятелей «Основы» — идеи всеславянского федерации. «Для меня малоросс и великоросс — одно — русский, — писал И.Аксаков, — и потому никакого союза или федерации и т.п. здесь не предлагаю». В конце концов и культурное «общерусской единство» славянофилов, и политическая «единая неделимая Россия» становились оружием, направленным против национального возрождения украинцев, средством их унижения, барьером против полноправного и всестороннего общественно-политического и духовного развития. В частности, именно И.Аксаков своей деятельностью подготовил слияние славянофильства и официальной государственной политикой. Вот почему И.Аксаков ограничивал применение украинской литературы только рамками начального народного образования. Приветствуя появление украинских книг священника В.Гречулевича, его образовательных проповедей (изданы в 1849 и переизданы П.Кулишем в 1857 и 1860), Аксаков враждебно воспринял «Черную Раду» и другие произведения, рассчитанные на образованную публику. Для последней, по мнению Аксакова, должен был быть только один язык — русский.

Подозрительность к деятелям украинской культуры, многие из которых занимали весомые позиции в российском научном мире, негативно влияла на проблему свободы научной деятельности. И выходила эта подозрительность не со стороны российских государственных кругов, а из либеральной научной среды. Среди многих московских историков и археологов, например, вызвала беспокойство деятельность И.Бодянского — редактора «Чтений» Московского исторического общества, значительную часть этого издания посвятил публикации источников украинской истории. Углубление и широкая популяризация знаний по истории, языку и литературе Украины, которую проводил И.Бодянский, казались оскорбительными для тех московских ученых, которые видели в этом специальную интригу со стороны приехавшего украинца, который умышленно не печатает более интересные материалы по русской истории.

«Основа», а, собственно, и все украинское литературно-общественное движение потерпело неоправданных обвинений со стороны известного российского слависта, историка и геополитика Владимира Ламанского. Последний выдвигал идею двух отличных миров Европы — романо-германского и греко-славянского. Для В. Ламанского славянство составляло единый целостный организм, поэтому новое украинское литературное движение было, по его мнению, не только не нужно, но и вредно. Аргументом для подобной позиции было то, что, мол, «наш (российский. — Ю.Т.) литературный язык нынешний своим видом обязан общим совокупным усилиям Велико-Мало-Руссов. Он есть плод исторической жизни всего Русского народа», — отмечает В.Ламанский. Он считал, что, создавая собственный литературный язык и отказавшись от «русской образованости», украинцы «вынуждены были примкнут к Польской, с которой также словесность Малорусская не сравняется. Пока же Малороссы не создадут своей образованности, на своем наречии, до тех пор должны они учиться и писать либо на Русском, либо на Польском языке». Подобная позиция лишала украинцев национально-культурной перспективы. Фактически она смыкалась с традиционной ассимиляционной политикой российского государства и была четко прочитана деятелями «Основы». Они вполне справедливо усмотрели в такой позиции российских либерально-славянофильских кругов плохо скрытое централистское намерение не допустить развития нового украинского движения и сформировать в обществе враждебность по отношению к нему.

Несмотря на довольно скромные политические цели украинского движения российская журналистика распространяла мнение, что усилия украинской интеллигенции создавать собственную национальную литературу опасны для государственной целостности России. «Мужицкий язык, став языком литературным, — утверждалось в одном из сообщений Каткова, — расколет империю по самой сердцевине» и поэтому украинский литературный «сепаратизм» страшнее для России, чем польское вооруженное восстание, которое тогда начиналось. В свою очередь польское панство на Правобережье панически утверждало, что украинские книги сеют среди крестьян бунтарские настроения, которые могут привести к новой гайдаматчине. Вот почему любая общественная работа в пользу Украины, даже чисто культурная или научно-просветительская, в условиях российской действительности приобретала острое политическое звучание. Она вызвала злобную негативную реакцию как правительственных факторов России, так и ее интеллигенции.