Об умении «жить» в истории

Читатели «Дня» помнят, очевидно, тематическую подборку материалов, посвященных 150-летию отмены крепостничества в Российской империи (см. номер за 11 марта с. г.). Постоянные авторы нашей газеты, философы Игорь ЧУБАЙС (Москва) и Сергей ГРАБОВСКИЙ (Киев) попробовали взглянуть на события полторавековой давности обобщенно, затронув далеко не абстрактно-теоретический, а достаточно актуальный и в наше время вопрос: была ли имперская Россия государством, в определенном смысле, «вне времени», была ли она вынуждена повторять снова и снова те же циклы исторического развития, имела ли она, в конечном итоге, умение «жить» в истории? Полемичные рассуждения обоих научных сотрудников мы предлагаем читателям «Дня».

К 150-летию отмены крепостного права

Размышления о крестьянской реформе привели меня к выводу, с которого я и хочу начать: мы живем в государстве, не признающем историю, в государстве, которое обладает колоссальным историческим опытом, но постоянно его игнорирует, время от времени акцентируя внимание на отдельных событиях прошлого, переинтерпретируя другие события, отрицая и замалчивая существование третьих событий. Советско-постсоветский режим не позволяет выстроить общую и целостную картину истории потому, что не способен извлечь из нее уроки. Потому, что нынешняя форма существования государства не совместима с историей нашего Отечества и противоречит ей. Досоветская Россия была творцом и участником мировой истории. Советско-постсоветское квазигосударство существует вне истории.

На чем построено утверждение, что после большевицкого переворота мы пребываем вне времени? Попробую обосновать этот тезис, представив три сюжета. Обратимся к теме крестьянской реформы.

Сюжет первый. Как мы понимаем крепостное право.

Начну с небольшого, но существенного пояснения.

В силу ряда обстоятельств мое освоение истории происходило в порядке, обратном общепринятому. Российская история, которую я изучал в советской школе, осела у меня не глубоко и сводилось к «сухому остатку» про «убогую, забитую, невежественную, лапотную, дремучую и т.д.» Россию. Помнится, во время перестройки возникло множество неформальных движений и объединений, было и Движение за возрождение России. Тогда я никак не мог понять — что же надо возрождать из отсталого царского государства? Через год после распада СССР я отошел от гражданской активности — мне казалось, что все политические вопросы решены, мы живем в свободной стране — и вернулся к научной работе, решив заняться разгадыванием тайн и смыслов российской цивилизации.

Я начал изучать историю страны с чистого листа и, слава Богу, первой попавшейся мне книгой стали «Общедоступные чтения о русской истории» С. Соловьева. Эта небольшая работа меня перевернула. Я понял, какой великой страной была историческая Россия, как чудовищно ее образ искажался и фальсифицировался ленинским обществоведением. С тех пор я прочитал множество текстов, написанных до и после рокового октября. Но все, что «написано после», для меня вторично, оно пропускается через фильтр русской науки. Многие нынешние авторы, увы, находятся в противоположном положении — и они, и их учителя воспринимают русскую государственность через ценз большевицкой идеологии, фактически не устранявшейся из системы образования (в постсоветской школе, в отличие от других стран, люстрация не проводилась)...

А теперь вернусь к вопросу — как мы понимаем крепостное право? Выделю несколько типичных заблуждений.

Многие выпускники школ уверены, что доля подневольных в 1861 году составляла никак не меньше 90% населения. На самом деле их было чуть больше четверти, точнее — 28% всех жителей страны. В той или иной форме крепостное право существовало и в других европейских странах, например, в Австро-Венгрии, и Россия вовсе не была здесь каким-то исключением.

Крепостное право совершенно некорректно отождествлять с рабством, которое у нас не практиковалось. Крепостной имел свой дом, приусадебный участок, семью. Со времен Северной войны крепостные должны были платить налог в госказну (рабы налоги не платят!). Добавлю факт, который никак не хотят запомнить чернители собственной истории — рабство в Америке было отменено на два года позже, чем крепостное право в России.

Важно учитывать, что в экономическом плане крепостное право — в отличие от колхозной системы — было вполне эффективно, оно кормило и могло и дальше кормить страну. Добавлю, что крепостные крестьяне у нас (об этом пишут русские историки Вишнякова и Пичета) «были более счастливыми», чем свободные — на западе. Ибо свободные были безземельными и превращались в бесправных батраков. В отличие от них, наши крепостные формально не имели землю в собственности, но фактически воспринимали ежегодно обрабатываемый участок как свой. Это похоже на квартиры в СССР: жилье было государственным, но на улицу никого не выселяли, и каждая семья воспринимала полученные квадратные метры как свои собственные.

Отмечу еще несколько особенностей, отличающих реально существовавшее крепостное право от советско-постсоветской мифологии. По действовавшим тогда нормам, помещик, в случае неурожая или иного форс-мажора, обязан был кормить и содержать принадлежащих ему крестьян. Выражаясь марксовым языком, нормой был уровень эксплуатации в одну вторую, т.е. три дня в неделю крестьянин работал на хозяина, а остальные три — на себя. В каком состоянии находится нынешнее «свободное» общество, можно понять из другой пропорции — в 2008 году задекларированный Еленой Батуриной доход был равен среднегодовой зарплате 50 000 российских учителей.

И еще пара штрихов. Со школьной скамьи все советские дети заучивали страшный рассказ про Салтычиху. Как и все остальное в советской истории, этот сюжет препарировал и цензурировал реальные события. Если представить картину полнее, выясняется, что случай с молодой помещицей был совершенно не типичным. Дарья страдала от нервного расстройства, полученного после того, как «застукала» возлюбленного ею человека с дворовой девушкой. Беззаконие Салтыковой было пресечено сразу после того, как два крепостных крестьянина смогли добежать до полицейского участка и рассказать о происходящем. Вслед за этим Дарью привязали к позорному столбу, а затем постригли и отправили в монастырь... Можно ли представить, что сегодня кто-то примчится в милицию-полицию и срывающимся голосом сообщит, что у него на предприятии или в вузе, или в садовом товариществе воруют? Боюсь, что результатом станет не возбуждение уголовного дела против коррумпированной дряни, а отправка странного доброхота в психушку.

Обосновывая сюжет о советской мифологизации крепостного права (сама эта фальшивка оказалась особенно востребованной во времена коллективизации и т.н. борьбы с кулачеством), необходимо учитывать еще одно важное обстоятельство. Отмена крепости — это не какое-то разовое, эпохально-уникальное событие. В России еще с конца XVIII века начался процесс освобождения сословий. Закрепощенными были сами помещики, само дворянство. Офицерский корпус Русской армии состоял из дворян, они обязаны были служить, пока не получали тяжелое ранение или до того возраста, когда уже физически были не в состоянии нести воинскую нагрузку. Несколько иными были обязанности дворян — штатских чиновников, но и они не могли отказаться от службы по собственному желанию. Лишь после Жалованной грамоты о вольности дворянства 1785 года, принятой Екатериной Великой, ситуация радикально изменилась. Вслед за этим и другие сословия русского общества, в частности мещанство и купечество, обретали новые права и свободы. (А казаки были свободными изначально). В результате в те неспешные времена менее чем за 80 лет российское общество освободилось.

Сюжет второй. Почему крепостное право отменили. (Кто учится и кто не учится на уроках истории.)

Пока хранители советской мифологии размышляют над своей картиной реальности, я представлю другой сюжет на тему — Была ли история тогда и есть ли история сейчас? Вернусь к вопросу: а почему, собственно, крепостное право было отменено? Вопрос тем более уместен, что чуть раньше я писал о его экономической эффективности. Да, сословия раскрепощались, но почему крестьян освободили в 61-ом, а не в 81-ом или не в 31-ом году? Хронологическая привязанность столь важного решения становится понятной, если видеть его реальный исторический контекст.

А контекст состоял в том, что с начала XVIII столетия на протяжении почти полутора веков Русская армия оставалась самой мощной армией Европы. Но после блистательной победы в 1709 году под Полтавой над Карлом ХII, вслед за победой над Наполеоном и парадом русских в Париже в 1814 году, спустя 40 лет наша страна потерпела неожиданное поражение в Крымской войне. Конечно, это поражение не было и отдаленно похоже на победу в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов, враг не блокировал Питер, не дошел до Москвы и Волги, но англо-франко-турецкий десант все же высадился в Крыму и обстреливал Севастополь. Добавлю, что в ходе войны русская эскадра адмирала Нахимова (по другим источникам, Нахимсона), потопила трехкратно превосходивший ее турецкий флот в Синопском заливе. Причем авторитет Нахимова был непререкаем не только потому, что он всегда, когда это требовалось, проявлял личное мужество и геройство. Были и другие причины: младшие чины тогда не строили дачи старшим, напротив, Нахимов почти все свое жалованье раздавал матросам.

И все же, несмотря на все эти детали, поражение в Крымской войне было очевидным, в 1856 году России пришлось подписать невыгодный для нее Парижский мир. А после смерти императора, за год до окончания войны, в обществе поползли слухи — якобы Николай I не умер, а отравился ядом, выпрошенным у лейб-медика Мандта. Причем Николай заблаговременно распорядился не вскрывать и не бальзамировать свое тело. Здесь важно не то, что историки сомневаются в достоверности изложенной версии, а важно, что общество ХIХ века, получая вести о поражениях, не могло допустить, что помазанник Божий на них не реагирует.

А как в действительности реагировала власть на серьезные просчеты русской политики? Ответом и стала серия реформ Александра II. Не прошло и пяти лет после окончания войны, как крестьяне получили волю, была проведена военная реформа, правовая реформа, университетская реформа. Словом, у России была история, и не только в виде книг Карамзина, Соловьева, а затем и Ключевского, переиздаваемых на протяжении полутора веков (ни один советский учебник истории сегодня не представляет никакого интереса), но и как реальная основа для принятия стратегических государственных решений. (Заодно хочу похоронить постыдный постсоветский миф «про неуспешность всех российских реформ», начиная с Ивана III и Петра Великого до Сергея Витте и Петра Столыпина, — сколько их было — великих социальных преобразований! Когда же мы избавимся не только от советской топонимики, но и от советской мифологии?!)

А вот сегодня отсутствие истории почти очевидно. 20 лет не существует СССР, в «облако в штанах» превратилось СНГ, но на телеканалах торжествует агрессивная кургиняновщина. Нам постоянно доказывают, что СССР распался в силу чьих-то неведомых происков и едва ли не все прогрессивное человечество спит и мечтает его возродить. Делать выводы из Великой Отечественной, в отличие от Крымской войны, известный президентский указ вообще не позволяет!

И потому приходится повторять — конечно, мы победили в этой войне, но так и не поняли — в какой именно.

Да, Сталин победил, причем не только в Великой Отечественной, но и в проходившей одновременно войне гражданской. Впервые в одиннадцативековой истории Отечества в ходе войны один миллион человек (а не какой-то одинокий Власов) взял оружие, чтобы воевать с собственной властью. В эту третью силу входили и русские, и представители всех народов, проживавших на территории СССР. Партизанское сопротивление большевизму закончилось у нас не в 1945 г., а в начале 50-х, причем проходило оно не только в Балтии и на западе Украины, но и в исконно российских областях.

Великие и величайшие победы были в истории России, но был ли победоносным СССР, если через 46 лет после водружения флага над рейхстагом советское государство рухнуло, мировой социалистический лагерь исчез, мировое коммунистическое движение прекратило существование, и сама победоносная советско-коммунистическая идея умерла?

Ни через 5, ни через 65 лет после окончания войны мы не получили честные и ясные ответы на эти вопросы. Но когда мы их все-таки получим, России потребуются трансформации более глубокие, чем преобразования Александра II!

Умение жить в истории — дело сложное. Оно приходит с Античностью. Именно тогда противостояние Ойкумены варварам формирует умение жить в истории как в сложной связи качественных изменений, где не все зависит от Фатума, от богов, от царей и героев, где человек и общественный люд сами выбирают судьбу и сами ее воплощают, поступая в соответствии с собственными убеждениями. История существует там, где есть граждане, которые ее творят. Там, где функционируют негражданские общества (иногда очень стабильные на протяжении веков и даже тысячелетий), течение истории словно замирает или скручивается в кольца извечного обращения.

История России наглядно демонстрирует сложность проблем, связанных с реальной историчностью национальной жизни и с пониманием этой историчности. Статья Игоря Чубайса — лишнее подтверждение этого.

Можно только поддержать пафос ее основных положений относительно российской современности или сталинской «великой победы». Но автор статьи почему-то некритично противопоставляет эпохе большевизма и современности Российскую империю до 1917 года как в целом нормальное государство, способное органично отвечать на внешние и внутренние вызовы, нацеленное на успешные реформы, на решение насущных проблем, и среди них — основной для ХІХ века проблемы крепостного права. И здесь возникают серьезные сомнения как по поводу аргументов, так и выводов Игоря Чубайса.

Начнем, как говорится, ab ovo. Досоветская Россия была участником истории? Безусловно. Но в какой мере, и в какие периоды? Московия не была постоянным участником тогдашних европейских событий — ни как политическая, ни как экономическая сила. Да, периодически вспыхивали ее конфликты с Речью Посполитой, периодически она пыталась закрепиться на берегах Балтики, но в целом это было нечто загадочное, непонятное, на задворках европейской жизни, а то и вне их; Оттоманская Порта и то была больше интегрирована в эту жизнь. И не только она. Современный французский мыслитель Ален Безансон замечает: «В то время как в Кремле развлекались созерцанием того, как медведь танцует на раскаленном листе железа, в Бахчисарае при ханском дворе играли комедии Мольера». Синие Воды (1362), Грюнвальд (1410), Хотин (1621, 1673), Вена (1683), — все эти и другие битвы, которые определяли на века наперед политический ландшафт Центрально-Восточной Европы, происходили без участия московитов.

Но практически все эти события происходили с участием украинцев и белорусов, которые никогда не выпадали из европейской Ойкумены. В этом, кстати, одна из главных проблем не только написания «общих учебников по истории», но и формирования общего исторического видения на бытовом уровне.

Здесь очень показательно название растворимого кофе российского производства, который продают в Украине, — «Петровская слобода». Мол, первый кофе в России, символ ее приобщения к цивилизации... А между тем, еще Богдан Хмельницкий угощал московских послов кофе (от которого они плевались), а затем Юрий Кульчицкий научил венцев пить его. Ну, а Вена, в свою очередь, научила Европу. Поэтому пришла из Европы мода на кофе в Московию через добрых полсотни лет после того, как в Украине элита уже потребляла его, а теперь эту «Петровскую слободу» везут к нам: смотрите, это мы вас цивилизовали!

Собственно, только с конца XVII века (еще до Петра І) начинает — по крайней мере на уровне высшей элиты — формироваться общее интеллектуальное и социокультурное пространство Московии с Европой, который предоставляет возможность первой воспринять хотя бы часть европейских цивилизационных достижений не как «чужую ересь», а как нужные и практичные вещи. Но — только часть, прежде всего, технико-технологическую, а не организационно-общественную. Не пройдя школу Магдебургского права, не имея автономных университетов, города Московии были чем угодно, но не очагами свободы, где сам воздух делал человека вольным. В Московии для того, чтобы стать свободным, человеку нужно было бежать туда, где вообще настоящих городов не было — на дальние окраины, к казакам. Так оно, собственно, осталось и в дальнейшем, когда варварская Российская империя появилась на Востоке Европы, и Игорь Чубайс фактически признает это, констатируя несвободу в этой империи не только крестьян, но и дворян (добавим сюда и горожан), то есть — несвободу снизу доверху, чего в Европе («король — лишь первый шляхтич») никогда не существовало. А значит история там была результатом свободных (иногда, конечно, слишком уж свободных, иногда — просто безумных) деяний общества.

Так что Жалованная грамота о вольности дворянства действительно открыла России новые горизонты (мог ли вырасти и утвердиться поэт Пушкин в атмосфере казармы?). Но какой ценой? За два года до этого крепостничество в полном объеме было распространено на губернии, которые появились на месте ликвидированной Гетманщины. Да и какой была та свобода для дворянства, если не существовало ни свободы слова и совести, ни элементарных политических свобод? «Бастардами Европы» называл выдающийся мыслитель Чаадаев своих полусвободных друзей — и за «неправильные взгляды» был официально объявлен сумасшедшим. И только после 1861 года Российская империя действительно потихоньку становится на путь реформ. Но не становится свободной, потому что любые несанкционированные властью формы гражданской активности (и, прежде всего, политической жизни) остаются под запретом. Достаточно вспомнить трагические судьбы тысяч молодых участников «хождения в народ» в середине 1870-х, изначально сугубо просветительского и мирного. Это власть заставила их взяться за оружие и превратиться в «городских партизан» в попытках уничтожить империю.

Вот здесь мы и выходим на принципиальную разницу между освобождением крепостных в Российской империи и освобождением негров-рабов в США. В последнем случае это было действительно историческим действом: горячая публичная политическая борьба, многолетнее обсуждение проблемы в прессе свободной, в конечном итоге, восстание Джона Брауна, — а затем и гражданская война. Россия же могла откровенно обсуждать эту проблему и искать пути ее решения без публичности: либо в масонских ложах в начале ХІХ века, либо в определенных группировках («кружках») царедворцев середины века, либо за офицерской рюмкой. А публичность обеспечивал только уже под сами реформы политический эмигрант Герцен, его «Колокол» и «Полярная звезда». И разрешение наступило «сверху», далеко не лучшее, по оценкам современников и нынешних специалистов. «Реформа в 1861 г. породила сильный голод на землю в селе. Он обострялся быстрым демографическим ростом сельского населения. В итоге, аграрное перенаселение стало одним из самых характерных признаков хозяйственного положения украинского села в послереформенные десятилетия. В 1914 г. из 9,5 млн. жителей украинских сел 6 млн. было потомками крепостных. Они жили на тех же 4 млн. десятинах земли, которые в 1860-х годах принадлежали вдвое меньшему числу их предков. А 7 тыс. русских и польских помещиков жили на 7,5 млн. десятинах земли», — констатирует историк Ярослав Грицак. Такую «реформу» могли осуществлять, простите, только несусветные идиоты — ибо именно она с неизбежностью и породила, в конечном итоге, крестьянскую революцию 1917 года...

И, кстати, 28% крепостных в населении Российской империи — это что-то наподобие «средней температуры по больнице». На территории Украины, незадолго до освобождения, в 1853 году, крестьяне-крепостные составляли немногим больше половины населения в Киевской, Волынской и Подольской губерниях и приблизительно треть в Черниговской, Полтавской и Катеринославской губерниях. Только в Херсонской губернии их число было незначительным (6%). Поэтому проблема была острая, поскольку на значительных территориях большинство населения находилось фактически в рабском состоянии. Несколько дат. В 1760 году помещики получили право ссылать крестьян в Сибирь. В 1765 году помещики получили право ссылать крестьян не только в Сибирь, но и на каторжные работы. В 1767 году крестьянам было строго запрещено подавать жалобы (челобитные) на своих помещиков. Последняя дата очень примечательна. В 1762 году двум крепостным, Савелию Мартынову и Ермолаю Ильину, жен которых убила упомянутая Игорем Чубайсом как «нетипичный случай» Салтычиха, чудом удалось передать жалобу императрице Екатерине ІІ, которая только что заняла престол. Демонстрируя свою преданность закону, Екатерина приказала образцово-показательным способом расследовать этот вопиющий случай (75 смертей!) и наказать виновную, и одновременно запретила на будущее подобные жалобы...

Не случайно, по-видимому, Пушкин называл крепостных «рабами»...

Хочу отметить, кстати, что аргументы в интересах крепостничества, приведенные Игорем Чубайсом, чрезвычайно напоминают аргументы в интересах сохранения рабства в США. Мол, кто же лучше будет заботиться о несчастных неграх, чем плантатор под надзором просвещенного правительства? А здесь, конечно, не негры, но бестолковое простонародье, которое помещик еще и кормить должен в случае неурожая. А все остальное — это, по-видимому, мелкие эксцессы, о которых Шевченко писал:

Продаєм
Або в карти програєм
Людей... не негрів... а таких
Таки хрещених... но простих.

Их и освободила власть, в конце концов, напуганная катастрофой в Восточной (Крымской) войне. Вот только не нужно называть то время «неспешным». Мол, что такое 80 лет в ту эпоху. Но за это время Соединенные Штаты Америки успели образоваться, выиграть Войну за независимость, принять две Конституции (вторая из них действует с поправками и по сей день), отбыть вторую Войну за независимость, расширить в десяток раз территорию государства, создать там мощную индустрию — и расколоться из-за вопроса о рабстве негров. А Франция, если взять Европу? Революция 1789 года, Декларация прав человека и гражданина, республика, Бонапарт, империя, завоевание чуть ли не всей континентальной Западной Европы, реставрация, революция 1830 года, революция 1848 года, опять республика и снова империя... А главное — Кодекс Наполеона, который заложил основы континентального гражданского права. И, конечно, победа над Российской империей в упомянутой уже Восточной (Крымской) войне.

Вот эта «дурь самодержавья», это искаженное историческое развитие, которое и при СССР не остановилось, хоть и пошло кольцами замкнутого времени, до сих пор держат Россию (и частично Украину, поскольку последняя находится в зоне не только культурного, но и целенаправленного мощного пропагандистского влияния со стороны Москвы) в том состоянии, в котором она есть. А в это время Большая История плетет свои причудливые и непрочитанные еще узоры...