Просчет, стоивший жизни

1708 год оказался переломным в истории Украины (хотя не все наши соотечественники понимали тогда более-менее ясно суть этого перелома, его близкие и отдаленные последствия для судьбы народа и украинской гетманской государственности — потому что пути истории, в том числе и кровавые, обычно покрыты черным туманом...). Это был год, когда армия шведского короля Карла ХII вступила на нашу землю, заставив гетмана Ивана Мазепу сделать окончательный, отчаянный, хорошо просчитанный, выношенный, и все же деформированный трагическими обстоятельствами шаг (так всегда и случается в реальной жизни) — открыто перейти на сторону Карла. Это был год Батуринской резни, устроенной дикарями «светлейшего князя» Меньшикова, когда (из-за измены «своего», землячка, одного из полковых старшин Прилуцкого полка, Ивана Носа!) гетманская столица была сожжена до основания, убиты все жители — старые и малые, женщины и дети... Это был год страшного, драматического выбора воистину для каждого человека, на Украине сущей.

Однако даже на этом, безгранично трагическом фоне не может быть забыто так называемое дело Кочубея и Искры, все события, предшествовавшие этому делу: многолетняя дружба (во всяком случае, тесное сотрудничество) с Мазепой, потом — кризис в отношениях, в конце концов — доносы на гетмана (их было несколько — об этом ниже), инициируемые Кочубеем и полтавским полковником Иваном Искрой. Это история с поистине острым, захватывающим сюжетом, и это обстоятельство уже само по себе делает ознакомление с трагическими коллизиями судеб двух главных представителей украинской казацкой старшины интересным для самого широкого круга читателей. Мы же будем стремиться, воссоздавая фабулу событий, основываться исключительно на имеющихся документальных источниках.

Итак, сначала о том, кем же, собственно, был Василий Леонтьевич Кочубей, Генеральный судья, один из наиболее влиятельных людей Украины, которого, без преувеличения, можно признать настоящим «олигархом» мазепинской эпохи (помните, как сказано в «Полтаве» Пушкина: «Богат и славен Кочубей...»). Василий Леонтьевич, несомненно, долгое время входил в круг самых приближенных к гетману управленцев, и, что очень важно, был среди тех людей, с которыми Мазепа вел себя достаточно откровенно, мог даже открывать им свои тайные политические замыслы. Вот почему, кстати, когда (начиная еще с сентября 1707 года) в Москву, к царю Петру, стали один за другим поступать доносы, инспирированные Кочубеем (к нему вскоре присоединился еще один влиятельный представитель казацкой старшины, полтавский полковник Иван Иванович Искра) — то у Ивана Степановича Мазепы были довольно весомые основания опасаться за свое будущее. Даже несмотря на высокую степень доверия, которой гетман пользовался у Петра (впрочем, далеко не все историки уверены в том, что это доверие было безусловным) и несмотря на то, что эти доносы были далеко не первыми — царь получал их уже в течение почти 20 лет и, как правило, демонстративно возвращал самому гетману. А авторов жалоб московское правительство обычно казнило (или же выдавало Мазепе).

Так, был наказан смертью некий монах Соломон (о нем мы знаем мало), еще в 1689 году пославший донос на Мазепу; племянник бывшего гетмана Самойловича, гадяцкий полковник Галицкий был наказан царским правительством плетями и заслан в Сибирь... Но в случае с доносами Искры и Кочубея дело было по-другому: речь шла о тяжелейших обвинениях Мазепы в государственной измене, заговоре со шведским королем Карлом ХII и его протеже в Польше — королем Станиславом Лещинским с целью отколоть Украину от Московского государства и даже в посягании на саму жизнь царя! События стали приобретать поистине страшное содержание. Кроме всего прочего, Кочубей и Искра не могли не знать, что московская власть, расследуя дела такого характера и с такими обвинениями, чаще всего, руководствовались свирепым правилом: «Доносчику — первый кнут» (то есть им предстояло выдержать допросы с пытками).

Однако сложно обойти очень важный вопрос о мотивах, побуждавших Кочубея (впоследствии и Искру) на такой смертельно опасный шаг, как донос на всесильного гетмана. Часть историков, объясняя эти мотивы, приводит романтическую историю любви старого уже Мазепы к юной дочери Василия Леонтьевича, Мотре Кочубеевне (у Пушкина — Марии). Вдовец гетман (его жена умерла еще в 1702 году) якобы страстно влюбился в Мотрю (кстати, свою крестную дочь; одно это указывает на близость отношений Мазепы и Кочубея!) и решил посвататься к ней. Но помешали этому даже не столь возражения самого Кочубея, сколь обиженное самолюбие Любови Федоровны, матери Мотри, личности чрезвычайно амбициозной и честолюбивой. Последняя категорически отбросила даже саму мысль о возможном браке Ивана Степановича и Мотри, считая это вопиющим «беззаконием». Отсюда — скрытая неприязнь (с перерастанием в ненависть) Любови Федоровны к гетману; а если учесть, что эта незаурядная женщина давно уже мечтала «сделаться гетманшей», то движущая сила событий становится более-менее ясна. Но, думается, нельзя рассматривать Василия Леонтьевича Кочубея, человека известного и уважаемого по всей гетманской Украине, как бесхарактерную марионетку в руках властолюбивой жены — это было бы явным упрощением и примитивизацией многоцветной палитры истории. Как бы там ни было, Генеральный судья Кочубей имел все основания надеяться на то, что в случае «внимательного» отношения людей Петра к его доносам, именно он, человек, занимавший очень высокое место в государственной иерархии Гетманщины, станет новым гетманом. Показательно, что, несмотря на гипотетическую напряженность в отношениях Мазепы и Кочубея, старый гетман, оставляя Батурин для участия в военных мероприятиях Петра, неоднократно возлагал свои обязанности именно на Василия Леонтьевича (в частности, и в 1706, в 1707 годах).

Именно во время пребывания «наказным» гетманом, вероятнее всего, осенью 1707 года, Кочубей наконец перешел к конкретным действиям. Он отправил в Москву доверенного человека, монаха Никанора, с посланием на имя царя, в котором речь шла о том, в частности, что «гетман, Иван Мазепа, хочет Великому Государю изменить и отложитца к ляхам, а Московскому государству учинить пакость великую. И велел де он, Кочубей, Никанору наскоро ехать к Москве и донесть о том, и чтоб гетмана, Ивана Мазепу, захватить в Киеве, а ево б, Кочубея, оберечь, чтоб он, гетман Иван Мазепа, ево не убил». Допросы Никанора (разумеется, «с пристрастием») продолжались не один месяц — и вплоть до марта 1708 года Кочубей, не имея никаких сведений о последствиях своего доноса, вынужден был терпеливо ждать. Наконец весной 1708 года (уже совместно и от Кочубея, и от Ивана Искры) в Москву послали какого- то Петра Яценко (о нем известно мало) со вторым доносом; одновременно был подготовлен еще один «сигнал» о преступных намерениях Мазепы, на сей раз на имя российского полковника Осипова, командовавшего отрядом, расположенным в Охтырке на Сумщине, для дальнейшей передачи киевскому воеводе, князю Голицину.

Содержание обоих доносов было схожим. Так, Петр Яценко свидетельствовал, что «гетман, Иван Степанович, имеет согласіе с королем Станиславом и хочет измънити Вашему Царскому Величеству и поддатися зо всею Малой Россіею; а дълает сіе чрез нъкотораго ксендза, которій зовется Заленській». В бумагах же, поданных через полковника Федора Осипова, утверждалось такое: «гетман, Иван Мазепа, забив страх Божій и крестное цълованіе и премногую, монаршую к сеъ милость, согласився с королем Лещинским и из Вішкевецким, из злаго своего намъренія умышляет на его, Великаго Государя, здравіе, как бы ево, Государя, в руки свои гдъ вхватить, или смерти предать».

Был и еще один, «комплексный донос» Кочубея и Искры из 33-х пунктов. Интересно, что в последнем, 33-м пункте этого обширного «произведения» как неопровержимое доказательство вины Мазепы приводилось стихотворение Ивана Степановича («дума, в которой значное против державы великаго государя оказуется противление»), где, в частности, так оценивается положение дел в Украине: «Всъ покою щиро прагнуть, А не в еден гуж тягнуть, Той направо, тот налъво, А все, братя, тото диво!». То есть украинцы не имеют внутреннего единства («През незгоду всъ пропали, Сами себе звоевали!»). Это стихотворение также фигурировало во время следствия и суда...

Кочубей и Искра просчитались, причем роковым образом: возможно, царь и почувствовал в какой-то степени сомнения в верности гетмана, но не имел намерения в разгар ожесточенных военных действий начинать еще один, острый и опасный конфликт в Украине. Обоих доносчиков схватили, доставили в Витебск, впоследствии в Смоленск, где Кочубей и Искра были подданы пыткам; не выдержав их, и тот, и другой признались, что оговорили гетмана. После этого (фактически был уже вынесен смертный приговор) они были переданы Мазепе, который и должен был решить их судьбу. Конечно, для гетмана любая мягкость к осужденным была смертельно опасна, и выбора, по сути, у него не было. 14 июля 1708 года, 300 лет назад, Кочубей и Искра были казнены под Киевом. Такими ужасными последствиями напомнило о себе эта проклятая украинская «незгода», о которой писал гетман Иван Степанович Мазепа.