Возвращение в Украину

«Я смотрю на Киевский университет прежде всего как на рассадник малорусской пропаганды в Малорусском же крае, как на сборный пункт, где молодые люди здешней национальности сплачиваются в одно целое, имея в виду достижение одной и той же цели — служение своему народу». Так писал 19 октября 1861 г. в подпольную студенческую газету «Громадниця» Александр Стоянов, студент последнего курса исторического факультета, Университета Св. Владимира. Отмечая долг студентов служить народу, этот офицерский сын и государственный стипендиат проявлял тот запал, который в начале царствования Александра ІІ охватил идеалистическую часть молодежи привилегированных классов Российской империи. Но к уплате морального долга своему народу студенты разных университетов подходили по-разному, это обуславливало происхождение студентов и специфические обстоятельства населения, среди которого они жили. Если российские студенты Московского университета сосредотачивали внимание на социоэкономических и политических проблемах, то их польские коллеги в Варшавском университете ставили на первое место национальное освобождение Польши. Первых и вторых объединяли с местными людьми общие культура, религия и речь. Такого единства национальных показателей киевские студенты не имели ни между собой, ни с окружающим населением, и потому не могли взяться вместе за общественный труд.

Киевскому университету было трудно стать источником украинского возрождения, о котором мечтал Стоянов, хотя бы потому, что российская власть создала его для другой национальной программы и позволила ему развиваться в другом направлении. Открытый в 1834 г., через несколько лет после неудачного польского восстания, Университет Св. Владимира имел задачей русифицировать польскую и полонизированную украинскую шляхту, которая доминировала на Правобережной Украине и господствовала над закрепощенным украинским крестьянством. Долгие годы основную массу студенческого коллектива составляли выходцы из этой привилегированной среды, но русифицировать себя не давали. От украинского крестьянства их отделяло не только социальное положение, но и язык, религия и культура. Польское ядро удержало свое преимущество в университете до начала 1860-х годов, даже при растущем притоке студентов из других частей Российской империи и из-за рубежа. Между польским и русским влиянием протискивался и наиболее слабый компонент студенческого коллектива — студенты украинского происхождения.

Точную статистику национального состава Киевского университета установить сегодня нелегко, поскольку реестры студентов не отмечали этнического происхождения граждан царской империи. Все-таки на основе религии, места рождения и социального состояния, которые были записаны в тех списках, можно получить довольно неплохое представление о том, кто были эти студенты. На 1861—62 академический год записалось 947 мужчин (женщин не принимали). Между ними было 505 (53%) римо-католиков и 385 (41%) православных; остальные студенты представляли либо иудейское, либо одно из протестантских вероисповеданий. Из всех католиков, 60% были родом из Правобережья, 6% из Польши, а остальные — из Белоруссии, Прибалтики и других регионов. Наблюдаем интересную корреляцию религиозных данных с социальным положением и местом рождения студентов: 541 (57%) принадлежали к дворянскому сословию, а 477 (50%) были жителями правобережных губерний (Киевщина, Волынь и Подолье). Еще в сороковых годах Костомаров заметил, что в Киеве католическая религия означала польскую национальность. Так оно было и в начале шестидесятых — Киевский университет остался твердыней мелкой шляхты польской национальности и католической веры. Большинство этих студентов были родом с Правобережной Украины («юго-западного края» в официальной терминологии). Их дополняли польские студенты из северо-западных губерний и коронной Польши.

Православные студенты были в основном уроженцами пяти губерний, входивших в киевский образовательный округ: Киевщина — 85; Волынь — 34; Подолье — 25; Полтавщина — 47; Черниговщина — 66. Остальные были из других губерний России (около 50 не указали места рождения). Сколько из них было украинского происхождения, сложно сказать. Стоянов писал, что в Киевском университете училось «около 150-ти малорусских студентов», но он по-видимому имел в виду тех, кто откровенно проявлял свою принадлежность к украинскому народу. На самом деле украинских студентов было наверняка значительно больше, но даже если бы их было в два раза больше, то все-таки это была узкая база для разворачивания широкой работы среди недавно раскрепощенного украинского населения. До того, как писал Стоянов, в университете шла «вражда партий национальных», препятствовавшая общестуденческим акциям, ведь все «отношения студентов между собой обусловливаются национальными убеждениями и стремлениями». Каковы же были эти убеждения и стремления?

«В настоящее время польская нация добивается политической свободы», — писал Стоянов. К этому стремлению он относился благосклонно и верил, что «даже a priori можно сказать, что этому сочувствуют все», поскольку «не без внутреннего сожаления смотрят на настоящие стеснения Царства Польского». Но сочувствуя полякам, Стоянов и его единомышленники требовали от них, «чтобы люди, ратующие за свою семью, взялись за дело с большей обдуманностию». «Да, студент-поляк должен быть Гражданином и сыном родины, — да только не в Киеве, а в Варшаве». Киев — не Варшава и если «не сочувствовать поляку в Варшаве — факт почти невозможный», то в Киеве такое сочувствие имело совсем другой вид. Значение Киевского университета в том, утверждал Стоянов, «что в нем развивают себя малорусские студенты — для того, чтобы помогать после в деле развития меньшим своим братьям — хлопам». Эти «хлопоманы» ставили задачей организовывать школы и издавать книги для народа.

Совместные студенческие акции в стенах университета стали невозможны, сетовал Стоянов, потому что польские студенты придавали им как польский, так и аристократический характер. Привыкнув к польским посягательствам — «Polska do Dnieprza» — многие польские студенты пытаются «уверить себя, что Малороссия — Польша», что живя в Киеве, они находятся на польской земле. К тому же, кое-кто убежден, что «русское правительство выдумало малорусский язык и поделало из своих шпионов русинов». Другие же верят, что «русины созданы Господом Богом для служения ясновельможной шляхте». Автор упрекает поляков в организации польских школ по селам для полонизации украинского населения польско-латинской пропагандой и обвиняет их в перетягивании православных в церковную унию с Римом. Верхом польской дерзости Стоянов считал использование поляками общего студенческого протеста после введения в Университете новых правил: поляки провозгласили университет польским, объявили введение польских правил и выкрикивали «Won Russinуw!» Крайние полонофилы даже хотят закрытия университета, надеясь, что украинские студенты разбегутся по всей России и не станет препятствий их недобросовестной пропаганде.

В конфликте с поляками украинские студенты не могли рассчитывать на поддержку русских студентов, выходцев из Казани, Москвы и Петербурга, которых Стоянов называет космополитами. Это «люди, сочувствующие всему прекрасному и благородному», но они «не знают своего народа», и горят в «либеральном, кабинетно-академическом энтузиазме». «Эти люди, сочувствуя полякам из прекрасного далека, не различают поляков Варшавы от поляков Киева». Стоянов осуждает их вредную роль «услужливых посредников, готовых на самые детские уступки, чтоб доказать во что бы то ни стало свое сочувствие к угнетенной в Киеве (?!) [так в оригинале. — Р.С. ] польской нации». И автор признается, что над русскими студентами нужно еще много поработать, чтобы они поняли действительную ситуацию в Киеве.

Несмотря на сложные обстоятельства, в которых приходилось тогда работать Стоянову и его единомышленникам среди «малороссийского народа», надежды на лучшую ситуацию в будущем были велики. После поражения Российской империи в Крымской войне новый монарх решил, что устаревшее крепостничество, державшее в рабстве более трех четвертей населения, сдерживает развитие страны и его нужно упразднить. Начатая в 1861 г. ликвидация крепостного права открыла двери и другим ветрам либерализма. Польские посягательства не могли не повлиять на украинцев. В украинских губерниях часть студенческой интеллигенции влилась в национальное возрождение. Украинофильская интеллигенция создавала «Громады», в Петербурге начал выходить журнал «Основа», в городах студенты открывали воскресные школы для простонародья. Появились учебники украинского языка для воскресных школ и «бабочки» — маленькие книжечки для народа. Были надежды на возвращение в лоно украинского народа полонизированной и русифицированной молодой интеллигенции. В первом номере «Громадницы» в статье «Нужды края и народа» К. Тугай Бей пропагандировал овладение украинофильскими учителями гимназиями для борьбы с полонизацией в «Доднепровской Руси» и «москализацией» в «Заднепровской».

Словно отголоском на слова Стоянова и Тугай Бея была украинская рукописная газета «Самостайне слово». В редакционном обращении к читателям газета заявляла:

«Обзиваємось нашим самостайним словом до всіх своїх і сусідів; обзиваємось до своїх для того, щоб спільними силами ясно й чисто розвить самостайні засади нашої народності; до сусідів для того, щоб спокійним, безстороннім словом обчертить стосунок між нами, як тепер, так і в дальшому житті і праці; у нас не є на думці, щоб конче завести сварку, ми й самі хочемо йти до згоди і братерства зі західними і східними своїми сусідами, ми завжди раді виявити симпатію до всього, що вже робиться для розквіту їх свободи як конче, так і общинної, хочемо тільки, щоб вони слова згоди не вважали за слово покірности, щоб раз і нам і собі сказали: «Годі! Годі перевертати нас чи на право, чи на ліво, годі лічити нас за безголосну дитину, для котрої конче потрібні няньки, опікуни і всякого інші непрошені вчителі».

Вырабатывалось чувство у части молодой украинской интеллигенции, что Украина (Малороссия) — не Польша и не Россия (Московщина). И та Украина становилась притягивающим евшан-зельем. Большое моральное значение имело заявление Владимира Антоновича:

«По воле судьбы, я родился на Украине шляхтичем; в детстве имел все привычки паничей, долго разделял все сословныя и национальныя предубеждения людей, в кругу которых воспитывался; но когда пришло для меня время самосознания; я хладнокровно оценил свое положение в крае, [...] я увидел, что Поляки-шляхтичи, живущие в южно- русском крае, имеют перед судом собственной совести только две исходные точки: или полюбить народ, среди которого они живут, проникнуться его интересами, возвратиться к народности когда-то покинутой их предками и неусыпным трудом и любовью, по мере сил вознаградить все зло, причиненное им народу, искормившему многие поколения вельможных колонистов, которому эти последние за пот и кровь платили презрением, ругательствами, неуважением его религии, обычаев, нравственности, личности, — или же, если для этого не хватит нравственной силы, переселиться в землю польскую, заселенную польским народом, для того, чтобы не прибавлять собою одной тунеядной личности, для того, чтобы наконец избавиться самому перед собою от грустнаво упрека в том, что и я тоже колонист, тоже плантатор. [...] Конечно, я решился на первое, потому что сколько ни был испорчен шляхетским воспитанием, привычками и мечтами, мне легче было с ними расстаться, чем с народом, среди которого я вырос, который я знал, [...] который, словом, я полюбил больше своих шляхетских привычек и своих мечтаний. [...] Надеюсь тоже, что, со временем, среди Польского шляхетского общества, живущего в Украине, поворот к народу и сознание необходимости трудится на его пользу — раньше или позже станет нравственной потребностью не только отдельных лиц — как теперь, а вообще всех.»

К сожалению, желаемого массового возвращения полонизированной шляхты в украинский лагерь не произошло, но Владимир Антонович, Тадей Рыльский, Борис Познанский и еще несколько студентов польской культуры влились в украинскую общественную и культурную жизнь.