Бронза, сталь, капуста, короли

Это не биографический очерк, который можно писать равно с парадными или разоблачительными намерениями. Это не попытка «разобраться в противоречиях эпохи». Какие уж там противоречия. Или на танке, или под танком. Одновременно в этих двух положениях пребывать не получится. Человек, чье имя здесь часто будет упоминаться, был на танке, более того, он сам был танком, двигался по эпохе победной сталью, без колебаний сокрушая возможных соперников.

Металлическая прижизненная слава, официально утвержденная до и после смерти, позволила Александру Корнейчуку быть причисленным к сонму советских святых. Любопытно, что при всем отрицании и забвении злодейского прошлого даже нынешнее время оставило место для пиетета к твердосплавному драматургу. То и дело появляются немаленькие публикации в прессе, иногда проводятся круглые столы с участием вдовы Корнейчука, имя так и осталось в хрестоматиях и учебных программах. Но не о стали и бронзе пойдет речь. Ведь более эфемерной материи, нежели официозное возвеличение, трудно и придумать. Получается нечто вроде школьной химии: достаточно выпарить летучую субстанцию идеологии; тот сухой остаток, что останется на самом дне, и окажется наибольшей ценностью. Что же остается после человека пишущего — вне зависимости от того, каким этот человек был, чем еще, кроме писательства, занимался при жизни? Естественно — то, что он написал. Это и есть основная и наиболее точная мера.

Главным проколом и изъяном величественных тоталитарных проектов и непогрешимых империй, в конце концов разрушавшим их, было пренебрежение тем самым человеческим фактором, которым так клялись вершители судеб. Грубо говоря, ни одна диктатура не пеклась о том, есть ли у человека в рационе столь прозаическая вещь, как капуста, удобно ли ему, этому отдельному человеку, выращивать ее на огороде или покупать в магазине, или видеть ее только на королевских гербах. При вселенском размахе, конечно, не до огородов. Собственно, внимание к людям, их чувствам, это «человеческое, слишком человеческое» привлекательно в том, что оставил после себя Александр Евдокимович. Если бы не было этих искренних, блестками раскиданных «страниц из дневника», то пьесы бывшего «завдраматургии» ныне годились бы разве что в макулатуру. Что же в сухом остатке?

«Гибель эскадры», краснознаменный хит подневольного театра. Сверхсознательные матросы решают затопить свои корабли. И когда уже решение принято, начинают мыть, драить, начищать палубу. Драматизм неподдельный, неважно, какие коммунистические благоглупости будут после. Эта уборка дает пронзительную ясность — матросы собственными руками уничтожают самое дорогое, что у них есть в жизни — свой корабль.

В драме «Платон Кречет» самое важное для талантливого хирурга — спасать жизнь людям. Но спокойно делать свое дело ему не дает его же коллега, поедом ест — никакой не белогвардеец или шпион, — просто средний индивид, не любящий более одаренного.

Во «Фронте», пьесе 1942 года, впервые (не без высокого благословения) сказана правда о войне — о том, как лихие полководцы-рубаки, мыслящие категориями тачанок, проваливали сражение за сражением, не давая возможности грамотным командирам исправить положение.

В «Памяти сердца» двое влюбленных военной поры, итальянец и украинка, так и не могут воссоединиться, ибо само время против них.

В «Странице дневника» отец одержим одной лишь страстью — дать счастье свой дочери, в итоге ломает жизнь себе и, кажется, ей.

«В степях Украины» — комедия о двух председателях соседних колхозов, смешных в своей дружбе-вражде. Конфликт актуален и поныне, чему свидетельством приличная постановка в Театре на Подоле, поскольку по-прежнему неясно нашему недокапитализму, что лучше — общая честная бедность или индивидуальное богатство.

Обычные люди, обычные чувства, обычно непростые ситуации. Вот эти несколько живущих своими заботами персонажей, сотня-другая действительно взволнованных реплик и дают признаки жизни среди тонн и километров кумачовой шелухи. Потянут ли Корнейчука в окончательное забвение толпы пионеров и комиссаров? Скорее всего, так и произойдет. Хотя, возможно, благодаря этим редким, теплокровным мелочам он имеет шанс быть — нет, не заново коронованным — но изредка прочитанным.