Cтарые фасады – новые идеи

В древней столице Польши из дюжины театров популярны как минимум три: Опера, Театр им. Юлиуша Словацкого и Старый театр им. Хелены Моджеевской (которая умерла в США, но успела там прославить польское театральное искусство).

Оперный театр относительно молод, он дитя новаций ХХ века. А еще два упомянутых театра родились соответственно в конце ХIХ и в конце ХVIII веков. Но в обоих даже за старыми фасадами видна попытка пробиться к современным проблемам и молодому зрителю.

В балетной труппе Краковской оперы этого, казалось бы, достичь просто. Ведь ничто так не сближает молодежь и театр как современная хореография. И когда видишь театральный плакат к балету «Две истории — один танец», на котором   изображены  рядом пуанты и кеды,  это кажется символичным. Но сколько  было  плакатов (поляки оригинальные мастера этого жанра), которые оказывались интереснее самих спектаклей. Вот и в «Двух историях» такого гармоничного (или драматичного) сопоставления балета и  контемпорари не наблюдается. Конфликт здесь, конечно, есть, но он в историях любовных отношений, а не в обещанном стилевом контрасте. И это эмоционально обедняет спектакль. Хотя его сильная сторона — в музыкальном сопровождении.

Первое отделение идет под аккомпанемент фортепианной музыки (Петр Оржешовски), второй в сопровождении электрогитар (популярный музыкант Кшиштоф Щерански  умудряется по ходу действия менять их как перчатки). Причем сам Щерански в своей импровизаторской пластике будто наэлектризован музыкой и нередко выглядит  более пластичным, чем  танцовщики. Так что в дилоге муз: Танца — Терпсихоры и Музыки — Полигимнии хореографу Яцеку Туски и его исполнителям удается быть впереди далеко не везде.

В спектакле Театра драмы имени Ю. Словацкого «Ромео и Джульетта» по Шекспиру, кстати говоря, тоже много танца (режиссер Мартин Хиснар, хореограф Мацей Прусак). И на утренниках это зрелище собирает полный зал молодежи. Герои Шекспира одеты в  повседневную одежду современников. А вот на бал  Капулетти они являются в исторических костюмах, будто примеряя их на себя. Но бальные танцы плохо сочетаются с более привычным молодежи стилем. Тусовка-маскарад явно должна закончиться драмой.   Так и происходит. Танец-импровизация вспыхивает еще раз, когда Ромео приходит в склеп Джульетты. Но напрасно юноша пытается вдохнуть в нее жизнь, заторможенную действием яда. Говоря профессиональным языком, у героев происходит дуэт с использованием контактной импровизации, которая помогает понять силу чувства влюбленных, не желающих мириться со смертью. Будь таких пластических  сцен больше, это помогло бы превратить довольно ординарный спектакль в новую по жанру пластическую драму. Но режиссер Мартин Хиснар и автор обновленной редакции текста Станислав Баранчак решили «оживить» пьесу неожиданным поворотом событий, до которого Шекспир не додумался. Они доказывают, что трагедия Ромео и Джульетты — результат неудачной интриги патера Лоренцо и  преданного ему монаха. При этом погибает от шпаги Ромео ни к месту явившийся  в финале Парис, жених Джульетты. А вечно пьяному и окруженному легкомысленными девицами правителю Вероны уже до чертиков надоел конфликт между Монтекки и Капулетти. Но зал, заполненный подростками, относится к такой истории без особого интереса — в школе им задавали читать совсем другую пьесу...

В камерном зале Старого театра Кракова мне повезло в тот же вечер попасть на спектакль  «Космос» по роману хорошо известного у нас драматурга Витольда Гомбровича. Он, как и Славомир Мрожек, а также Януш Гловацкий, очень редко   предстают в адекватной интерпретации украинских режиссеров. А у постановщика  Кшиштофа Гарбачевского, ученика Кристиана Люпы и творческого «внука» Анджея Вайды, спектакль получился просто сногсшибательным. При этом Гарбачевский подчеркнуто антиреалистичен и любит огорошить зрителя лазерными эффектами, декорациями-трансформерами (вместе с художником Александрой Васильковской) и неожиданными экранными проекциями. В них интересно рассматривать крупные планы артистов, которые   естественно работают в беспредметной среде и в групповых портретных композициях на видео.

Здесь вспоминается еще один польский гений Станислав Лем с его «Солярисом», подчиненным тотальному космическому мозгу. В «Космосе» Гомбровича эта подчиненность такая же магическая, но на уровне примитивного сознания, простого как коровье вымя (нечто похожее на него действительно спускается с колосников и даже служит экраном.

Гомбрович утверждал, что его «Космос» является романом, который сам создавал себя во время написания. И в театральном спектакле Гарбачевского происходит нечто подобное — его делают «здесь и сейчас», хотя он заранее рассчитан по всем законам зрелищного искусства. Не зря же  и для великого кинорежиссера Вайды это была самая любимая театральная площадка, полигон для  поиска выразительных средств.  

Спектакль «Космос» похож одновременно на детектив и фарс, пародию на изысканный семейный ужин и триллер, а его герои мечутся между Эросом и Танатосом, сами того не сознавая. Это их «космос», их среда обитания, где безумие трудно отличить от трезвого рассудка, а жертвоприношение совершается через «повешение» кота.

Такой сюрреалистический стиль, разумеется, невозможно воспроизвести обычными актерскими средствами, хорошо поставленными голосами с четкой декламацией. И потому некоторые актеры здесь приглашенные (обычная практика зарубежного театра), без них такого рода спектакль вряд ли мог состояться. Как воспитывают этих современных служителей Мельпомены в Кракове — интересная тема для отдельного разговора.