Дмитрий БОГОМАЗОВ: «Режисcер всегда не доволен»

Дмитрий Богомазов — режиссер Киевского театра драмы и комедии на левом берегу Днепра. Поставленные им спектакли «Чарівниця», «Что угодно, или 12 ночь», «Немного вина, или 70 оборотов», «Обманутая» (с Адой Роговцевой в главной роли) привлекли внимание зрителей и вызвали яростные споры критиков. Последний спектакль Дмитрия — «Филоктет-концерт» («душевный триллер по Софоклу»), безусловно, стал одним из наиболее заметных событий минувшего театрального сезона. С разговора об этой работе и началась наша беседа с режиссером.

— Насколько вы довольны «Филоктетом» (спектакль временно снят из репертуара из-за финансовых неурядиц. —Ред.)?

— Довольно странный вопрос. Режиссер вообще не имеет права быть довольным. Спектакль создается усилиями многих людей. По-моему, «Филоктет» — это хорошо сделанная работа, результат плодотворного сотрудничества многих талантливых людей.

— Мне кажется, что в вашем спектакле, несмотря на его эпичность, немало иронии. Более того, ироничность — непременный оттенок почти всех ваших спектаклей. Откуда эта едкость?

— Ирония не существует в отрыве от других качеств. Она зависит от ощущения объемности мира. Другими словами, ты должен видеть в событии и темные, и светлые стороны. Ирония — следствие именно такого взгляда на бытие. Это не отдельная черта, а результат мировоззрения.

— То, что вы постоянно нарушаете чистоту жанра, внося в трагедию элементы комедии, следствие такого стереоскопического взгляда?

— Если бы я воспринимал мир исключительно трагически, я бы ставил трагедии. Но я воспринимаю его объемно, в полноте, я люблю и Творца, и его творение. Можно считать себя чистым художником, руководствоваться чисто эстетическими принципами, но все равно я как человек привношу в любую работу свое мировоззрение.

— Не слишком популярное в устах современных художников слово...

— Можно и необходимо любоваться самой жизнью, актерами, работой художника, но, на мой взгляд, важна и позиция. Если бы я считал, что людей нужно просто веселить, то я бы делал откровенные комедии. Тот, кто так считает, исходит из социальной ситуации — публика хочет смеяться, ну-ка, развеселю ее. Но это делается с позиции, я бы сказал, обывателя. Я же считаю, что творить нужно с позиции художника, нужно создавать вещь. Она должна быть красивой, удивительной, неожиданной. Сделай добротно на сцене Мольера — он и нас развеселит, и зритель возвеселится. А нарочитого развлечения публики я не понимаю.

— В последние годы много говорят о постмодернизме. Вам близок этот стиль?

— Я никогда не мог понять, что это такое. Мне кажется, что в чистом виде такого стиля не существует. А приемы игры с различными стилями легко понять. Ведь сейчас жизнь сама по себе стиля не имеет. Простой пример: посмотрите, как одеты люди вокруг, да вот мы с вами. Мы сейчас практически бесстильные люди. Стиль ведь — это и дорого, и хлопотно. Постмодерн я понимаю как стремление к стильности. А поскольку сейчас с этим туго, то и выхватывают по кусочкам — кто где что сможет. Мой знакомый художник Игорь Лещенко говорит, что сможет выставить семейные трусы, и публика будет ими любоваться как очень красивой вещью. Наверно, Игорь хорошо чувствует стиль нынешней жизни. По его работам можно судить, что он в любой вещи умеет рассмотреть красоту. Но разве это неотъемлемая черта постмодерна?

— В таком случае, какой тип театра вам ближе всего?

— Для меня принципиально одно: если я ставлю какой-то текст, это должен быть высокий текст, прекрасный, иначе театром заниматься не имеет смысла. Ведь здесь ситуация дикой несвободы. Поскольку если ты уже и надеваешь на себя цепи из слов, то пусть лучше это будут красивые цепи. В этом случае ты доверяешь и театру, и автору, которого не кромсаешь и переделываешь, а, напротив, находишься с ним в диалоге.

— Отсюда ваше стремление ставить малоизвестные, не апробированные на сцене произведения?

— Конечно. Я люблю эти тексты. Я пытаюсь совместить акт творческий с актом человеческим, реализую свои литературные предпочтения, делаю это из любви к жизни.

— К какой жизни — настоящей, будущей?

— Я люблю и свою личную жизнь, и жизнь вокруг.

— Какое же место в ваших координатах занимает смерть?

— Смерть — важнейшее событие, это серьезнейший вопрос, как можно пренебречь им? Перед лицом смерти человек живет героической жизнью.

— Да, в ваших спектаклях очень часты напоминания о смерти...

— А что, разве ее нет?

— Но многие-то стараются о ней не думать.

— Значит, они живут негероической жизнью. Тема смерти у меня — не любование ею, а осознание того, что есть финал, и думать о нем важно.

— Есть ли у вас свой идеальный проект, сценическая мечта?

— Есть, конечно. Это «Фауст» Гете.

— Что вам мешает и что помогает ставить спектакли?

— Побуждает к работе, как я уже сказал, любовь к жизни, желание прожить ее активно. Я ставлю спектакли из любви к жизни и к искусству как главному аромату этой жизни, как к ее осознанной части. Ведь жизнь осознается, только когда воплощается в художественной форме. А мешает — все та же жизнь, конечно. Мешает энтропия, разрушение связей, хаос. Я строю, а она разрушает.

— Приходится с этим и внутри себя бороться?

— А как же. Мне тоже надо проснуться, привести себя в порядок, позаботиться о хлебе насущном. Самые разные хлопоты — тот обиделся, с тем надо посоветоваться... миллион проблем, как у каждого. Человек всю жизнь борется с энтропией. Возможно, смерть — это и есть попросту окончательное наступление энтропии, уничтожающей человека. Значит, ты должен удерживать в себе эти связи. Перестав их хранить — умираешь.

— Театр для вас — попытка удержать эти смыслы?

— Да. Вот так — просто и логично.

— И в конце нашей беседы — снова-таки, исходя из ее контекста — должен ли быть художник бедным?

— Знаете, я думаю, что когда художник беден, то он и твердит все время — «художник должен быть бедным». Когда же художник богатый, как тот же Сальвадор Дали, он говорит — «художник должен быть богатым». Если серьезно, то ничем и никем он не должен быть. Есть деньги — хорошо, нет... в конце концов, не бросать же из-за этого профессию. Терпи. Потом они появятся — что ж, пойди, поставь Богу свечку. Я люблю жизнь во всех ее проявлениях. Надо только в любой ситуации оставаться мужчиной. Ведь у меня есть семья, я не могу пренебрегать этим. Значит, буду как-то зарабатывать. Вопрос в другом: способен ли человек и в бедности не предать профессию. Не все выдерживают это испытание. Как в библейской притче — спросили у Якова, как он нашел воду в пустыне. Он ответил: «Я верил и копал». Бедный ты или богатый — все равно. Главное, веришь ли ты в дело, которым занимаешься. Если веришь и делаешь его честно, я думаю, что все устроится.