«Гармония меня не интересует»

— Мадемуазель Ардан, начну с несколько необычного вопроса. Насколько мне известно, вы скоро должны дебютировать как режиссер. Расскажите об этом немного подробнее.

— Этот проект явился как подарок. Один продюсер предложил 20-ти разным режиссерам снять 20 разных любовных историй, действие которых происходит в 20-ти разных округах Парижа. Я сначала отказывалась. Но когда узнала, что вокруг меня будут настоящие, великие режиссеры — Жан-Люк Годар, братья Коэны, Вуди Аллен, — приняла предложение. Кроме того, этот проект — хорошее упражнение в стиле. Ведь там четкие правила, действие одного фильма не может быть длиннее пяти минут, сама история должна происходить именно в моем районе. Написала короткую историю, потом пришлось ждать, пока профинансируют картину. Когда появились первые деньги, наступила осень. Опять пришлось ждать, потому что было полно опавших листьев, а мне листья нужны на деревьях, потому что они в центре истории. Поэтому, возможно, я сниму картину через пару месяцев.

— А какой фильм стал для вас определяющим как для актрисы?

— Мой дебют — «Соседка» Трюффо. Так я стала киноактрисой, а до того играла в театре. Ведь тогда все было на самом деле очень замкнуто. Ты была или театральной, или телевизионной, или киноактрисой. Следовало выбирать — или-или. Я, поскольку работала на сцене, никогда не думала, что буду сниматься. Это тоже сбылось как подарок. Впрочем, я всегда верила во все фильмы, в которых участвовала. Каждый раз я прихожу на съемки с улыбкой. Потом, задним числом, ты видишь, что были картины успешные и провальные. Но я все равно не жалею, поскольку во время съемок всегда была счастлива. По-моему, лучше инстинктивно сниматься в фильмах, чем стратегически. Ибо, если ошибаешься в стратегии, — значит, ты все провалил, а если ты сделал что-либо ради удовольствия, то удовольствие остается с тобой.

— Но, все-таки, что такое актер? В чем главная опасность вашей профессии?

— Суть актерства — загадка. Причины, по которым становишься актером, остаются непроясненными. Я всегда считала, что мотором актера является удовольствие. А самая большая опасность — потерять свою душу.

— А насколько вы зависите от режиссера?

— Актеры и актрисы зависят в первую очередь от человеческих желаний. Тут дело не в справедливости или несправедливости этого неконтролируемого желания. Это как правила игры, и это тебя возбуждает. Как только режиссер предлагает роль вам, значит, он хочет именно вас, и половина работы уже сделана. Потому что актеру нужна любовь, нужна теплота, благодаря которой он раскроет свои крылья. И, когда ты снимаешься у нового режиссера, ты вступаешь в новый мир, и новый взгляд позволяет новые поступки.

— В таком случае, у кого вы никогда бы не отказались сняться?

— Никогда не пойду даже к режиссеру, которого обожаю, с закрытыми глазами. Потому что для меня это будет высшая печаль — снимаясь у великого, очень мной любимого режиссера, играть роль, которая мне не нравится. Я лучше буду ждать чего-то, что, в конце концов, не сбудется, чем распрощаюсь со своей мечтой.

— Многие молодые фильммейкеры сегодня, как представляется, сориентированы на коммерческий успех, на массовую потребительскую аудиторию. Вам удается найти взаимопонимание с ними?

— Не хотела бы, чтобы у каждого режиссера было свое гетто. Сами определения — «молодое кино», «молодой режиссер» — синонимы «французского кино», «женского кино». Но для меня кино не имеет пола, возраста или национальности. И у молодых, и у старых, независимо от возраста может быть один и тот же менталитет. Тут все заключается в энергии, энтузиазме, новизне. Это мне напоминает споры из «Чайки». Не нужно любой ценой, обязательно, изобретать новые формы. Главное — быть правдивым. А что касается потребителей — они такие же люди, как мы. Иногда тебе больше нравится любовная история, в другое время — детектив. Человек-потребитель, зритель, по сути, является абсолютно неуловимым.

— Можете ли вы сейчас оценить состояние дел во французском кино?

— У меня не должно быть мнения о французском кино, потому что с самого начала моей карьеры мне говорили о кризисе французского кино. Это то же самое, как если бы я была виноделом, и мне твердили о кризисе вина… Я же считаю, что французское кино существует, и оно очень живое. Может быть, его сложно экспортировать, но не следует забывать, что Франция — третья страна в мире по числу произведенных фильмов. И чем дальше, тем больше режиссеров и фильмов. Это правда, что наше кино развивалось и развивается благодаря помощи и поддержке государства. Но государство должно всегда помогать национальному кино.

— Если переходить к конкретным именам: как вам работалось с Озоном в «Восьми женщинах»?

— Очень нетрудно. С другой стороны, мне было сложнее, потому что я появляюсь позже всех, мой первый кадр — я открываю дверь и смотрю на семерых актрис, которые смотрят на меня. У Озона очень сильная личность, и он пользовался нашими и положительными, и отрицательными качествами. Его коктейль является успешным, потому что никто не занимался чужим делом. Кроме того, он много работал до съемок и предусмотрел все возможные детали.

— В недавнем фильме Дзеффирелли вы исполнили Марию Каллас. Насколько сложно было играть такую роль?

— Я считаю, что когда исторический персонаж становится образцовым, он еще обретает и приключенченски-романтические черты. В Каллас интересна не ее ежедневная жизнь, но ее артистический характер. Она смогла стать киноактрисой, звездой, потому что у нее были определенные чувства, этика, свой особый путь, отличавший ее от других людей. Играть Каллас — сродни исполнению партии леди Макбет. Потому что благодаря таким персонажам ты узнаешь больше.

— Как вы создаете своих героинь?

— Создание персонажа — загадочное дело. Как я уже говорила, я могу играть только тех, кто мне нравится. Если они мне нравятся, то это значит, что я их понимаю. Понимая их, я чувствую их эмоции. Я всегда доверяю своим персонажам. Конечно, актер постоянно в маске, но он все равно является результатом своей собственной сути. Вы можете смотреть «Гамлета» 20 раз подряд, но если главного героя будет играть 20 разных актеров, то будет 20 разных Принцев Датских.

— Если говорить о соотношении правды игры и правды жизни, — есть ли фильм, в котором вы сыграли свою полную противоположность?

— У Алена Рене в «Любви до смерти» мне досталась роль женщины очень щедрой, очень доброй, очень открытой к другим людям, абсолютно неэгоистичной.

— Но есть ли у вас черты характера, которых нет в ваших героинях, и есть ли что-то, что вы позаимствовали у них?

— Все роли оказывают влияние почти подпольное, загадочное, неконкретное на тебя самого. Я очень хорошо помню одну из первых реплик моей дебютной картины «Соседка». Я говорила тогда: «Что-то во мне отдаляет людей от меня». Я всегда считала, что это в какой- то степени правда.

— Вопрос дистанции очень важен... Какие роли заставляют вас страдать?

— Помнится, я играла в театральной постановке «Музыки» Маргерит Дюрас. Это история мужа и жены в ночь развода, и они обсуждают свои проблемы всю ночь. И мне было очень сложно и больно играть любовную исторю, которая никогда не вернется. Самые больные любовные истории — те, в которых ты считаешь, что просто истратил себя зря.

— Есть мнение, что любой фильм делает актер-мужчина. Что вы думаете по этому поводу?

— Я действительно иногда играла лучше благодаря некоторым актерам. Я верю в алхимию в том, что происходит на съемках. Благодаря некоторым актерам ты забываешь о камере. А есть еще и актеры, из-за которых стыдно быть актрисой.

— Обязательно ли любить своего партнера по экрану?

— Всегда влюбляешься по-детски. По-детски — это значит, что не хочешь ничего после этого строить. Когда два месяца подряд смотришь на одного и того же актера, он для тебя становится главным человеком на это время. Это не имеет ничего общего с жизнью, но зато очень тесно связано с детством, с детской теплотой. Я всегда считала: то, что ты делаешь с любовью, намного сильнее, чем то, что делаешь с ненавистью. Поэтому всегда лучше влюбляться в актера, чем его ненавидеть. Потому что в какой-то момент камера что-то украдет, что-то, о чем ты не подозреваешь.

— У нас говорят — от любви до ненависти один шаг…

— Скажу наоборот — от ненависти до любви только один шаг.

— Продолжаете ли вы играть, оказавшись вне сцены или площадки?

— Я не знаю, кого играю вне сцены, но точно играю. По-моему, отношения с обществом всегда играются.

— В этой игре вы так хорошо выглядите…

— Я на себя не вашим взглядом смотрю. В юности я считала себя уродливой девушкой. И я строила себя. А потом стала доверять жизни.

— Строить себя — выражение, присущее, скорее, бизнес-леди…

— Я всегда думала, что, может быть, бизнес-леди являются величайшими актрисами в истории человечества. Я восхищаюсь их успехом и тем, что они сделали для того, чтобы достичь такого уровня. Люди, которые дошли до воплощения своей мечты, всегда вызывают у меня восторг. Я не знаю, конечно, допустимо ли сравнивать создание предприятия с созданием собора Нотр-Дам, но все равно все заключается в характере. Бизнес-леди не надо быть абсолютно строгой. Ей надо быть умной.

— В жизни, очевидно, важнейшая — роль матери. Приходилось ли жертвовать детьми ради карьеры?

— Я такие итоги своей жизни до сих пор не подвела. Я всегда жила в большом беспорядке, наверно, кое-что и в своей жизни, и в профессии проваливала. Но только не в том, что касается детей.

— А как вы относитесь к занятиям вашей средней дочери, Жозефины, криминалистикой?

— Я считаю, что криминалистика, изучение преступлений — одно из высших искусств.

— Кстати, у других ваших дочек необычные имена — Палладин, Люмир — откуда?

— Что до имен, то они появились под влиянием приключенчески-романтического слога. Люмир — слово «свет» в старофранцузском языке, Палладин — польское имя, я впервые увидела его в очень известном французском романе.

— Вам всегда нравятся их кавалеры?

— Конечно, я могу иметь свое мнение об их парнях, но пусть дети живут своей жизнью. Главное — стоять рядом, если вдруг что-то произойдет.

— Чему вы учили своих детей?

— Я научила их одной главной вещи — свободе. Все остальное приложится.

— А что такое свобода?

— По-моему, это ощущение, которое появляется между 12-ю и 20-ю. Ощущение свободы — это когда ты остаешься верным тому, во что верил в этом возрасте. Это значит, что тебе надо быть постоянно бдительным. Не компрометировать себя, не слишком продаваться, не терять свою душу. И, с другой стороны, тотальная свобода может быть абсолютно детской, инстинктивной. Потому я не принадлежала ни к одной партии, ни к одной группе, не хочу политически ангажироваться ни с какой стороны, я иду вне… Я так понимаю любовь к свободе.

— Если говорить о свободе, нельзя не затронуть закон о религиозной символике, принятый вашим парламентом. Не могли бы вы его прокомментировать?

— Очень сложное дело. Повторю то, что всегда говорила, — надо быть свободным, не бояться быть собой. Поэтому ответственность, которая лежит на плечах СМИ, огромная. Носить кипу, хиджаб или крест — по идее, не драма. Но если вдруг появляется республиканский закон, это запрещающий… Я, в конце концов, считаю, что теория может оказаться опаснее, чем поступки. Риск ХХI века — что все люди замкнутся в своих гетто. Надо бороться за терпимость, за свободу и не говорить — «не делайте этого».

— Любите ли вы кино вне площадки?

— Это именно так — как только я не снимаюсь, я хожу в кино. Мое самое большое удовольствие, когда я в отпуске, — это никуда не ездить, оставаться в Париже и ходить в кино.

— Какие вещи радуют вас как женщину и вдохновляют как актрису?

— Я всегда отдавала предпочтение самому непосредственному, сердечному моменту. Я очень часто вспоминаю о теории, которая заключается в следующем: жить надо, как перед смертью. И поэтому все, что происходит, стоит свеч.

— Не удержусь под конец от несколько банального вопроса: существует расхожее мнение о том, что французские женщины — особенные. Поддерживаете ли вы его?

— Я ничего не могу сказать о французской женщине, потому что она является французской, лишь когда смотришь на нее, а внутри себя она не французская. Я лучше спрошу у вас — а что такое француженка? Вот у меня есть идея о том, что такое украинская женщина. Даже не знаю, откуда у меня это в голове: я раньше считала, что украинская женщина — очень сильная, смелая, «брави», как говорят итальянцы. Для меня они — красивые женщины, которые приезжают в Париж, которые любят приключения. И у них у всех светлые лица. Но я почти уверена, что вам такое не кажется и что у ваших женщин другие впечатления о себе...

— Уж коль скоро речь зашла об украинских женщинах, то, поведайте, каковы ваши впечатления от Киева?

— Я пережила очень глубокие эмоции, когда оказалась на сцене вашего Оперного театра. Ведь актеры полны сомнений, мы всегда перемещаемся в темноте. И наибольшая награда для нас — получить благодарность за то, каким путем мы к этому приходим. Поэтому я счастлива быть здесь, среди вас, сейчас.

— У вас есть практически все, о чем может мечтать человек вашей профессии. Можно ли сказать, что вы достигли гармонии с собой и с миром?

— Нет, не достигла. Потому что гармония меня не интересует.