Гавань перед бурей

Мир, собранный по частям. Не знать бы о всех тех каверзах и катаклизмах мирового масштаба, которые познают все эти запечатленные на фото господа через какие-то 15—20 лет, — и можно было бы говорить о «конце истории». Но их ожидал — всего-навсего! — «конец (их) мира». О чем они, конечно, не догадывались.

Дистанция размером в столетие делает чудеса: немец ХХ века Теодор Фонтане сегодня выглядит причудливее ренессансного галла Мишеля Монтеня. А Рембрандт нам понятнее, чем Франц фон Штук. А вот и он, собственной персоной — потный немецкий бюргер: сам Штук, со вспотевшей бычьей шеей, в которой пульсирует кровь спящего кентавра. Всего четыре года прошло с тех пор, как он получил дворянский титул за художественные заслуги, но так и остался талантливым ремесленником (фото 1910 года).

А вот вам и ленивый авангард: склонив голову набок, прищурив глаза, как кот, Мастер запечатляет для Вечности свою физиономию. По-видимому, этот портрет Фридриха Банделова (1902) — единственное на выставке произведение, в котором пробивается узенький лучик чего-то «ненормативного». Но, скорее всего — чудаковатого. Все иное — даже японская экзотика (мускулистые борцы, 1890), даже «социальный вопрос» (крестьянин с косой, 1901, рыбаки, 1890) или «проблемы пола», которые вынуждают натурщиков и натурщиц стеснительно отворачивать глаза (Адам и Ева, 1910) — все это бережно разложено по полочкам, классифицировано, пронумеровано и взято на двойной учет. Следовательно, катастрофа 1914 — 18 годов (а далее 33–го, 39—45-го) была неминуемой не потому, что «прогнило что-то...» в каком-то королевстве. Наоборот, все было «замечательно». Слишком ухоженным был европейский (а особенно — немецкий) сад. Хотелось — вне очереди — нарвать самых сладких яблок. А садовнику — надавать под зад. «Предлагалась французская настойка против ревматизма и ароматная вода для мужских и женских ртов. Сообщалось, что в специализированном магазине по продаже оборудования для больниц есть средство против расстройства желудка, чулки для больных вaрикозным расширением вен и надувные резиновые стельки. Потомок какого-то вельможи XVI века искал покупателя для своего фамильного дворца... Неизвестная панночка предлагала будильник, который разбудит любого запахом розы или коровьих лепешек; рекламировались стеклянные волосы... Аптека Святой Троицы сообщала, что в продаже имеется жидкость профессора Лемона против веснушек и лишаев. Какой-то анонимный покупатель искал для покупки в рассрочку еврейскую душу, к тому же — самого низкого сословия...» Нет, это не Мюнхен и не Берлин, это — Александрия начала ХХ века, отрывки из газет, процитированные «Хазарским словарем» Милорада Павича, нашего современника и соотечественника Гаврилы Принципа. С которого все, собственно, и началось.

А пока что — «Госпожа тайная советница» с фото 1911 года (вот о ком и вообразить нельзя, что онa позволит себе сидеть, закинув ногу за ногу) может не беспокоиться, что у нее, очевидно, нехватка арийского процента крови. И мальчишки с девчонками, в матросках или без них («Золотая юность», 1899 г.) не догадываются, кому из них — а по-видимому, подавляющему большинству — быть пушечным мясом для Вердена. Троица мальчишечьих задов (1906) (у каждых ягодиц — свое «лицо»: стеснительное, флегматичное, нахальное) — не только предсказывает будущую «голубую волну» — через 50 лет. И не просто сигнализирует о забытой нынче моде на оздоровительный нудизм. Пахнет горелой плотью — длинной вереницей взрослых задов, вытянувшейся к огромным печам крематориев. Веселые дяденьки (фото без даты Никола Першейда) могут ухмыляться в свои пышно-пшеничные усы, как герои картин Людвига Кнауса, излюбленного художника художника-ефрейтора Гитлера — Шилькгрубера.

Идиллический немецкий мир застыл в своем тяжеловатом, нудноватом, немного грустном совершенстве. Вскоре его ожидает крушение. Созерцая старые фото, иногда понимаешь больше, чем штудируя труды историков.