Грустные песни о главном

Достижения современной украинской сцены на фестивале «Новый европейский театр», проходящем в Москве уже десять лет, раньше представлял Андрей Жолдак. Несколько лет назад он привозил в российскую столицу свои харьковские спектакли («Один день Ивана Денисовича» и «Гамлет»), а в прошлом году в афише NETа оказалась поставленная им на сцене Театра наций «Федра». И хотя спектакль к украинскому театру никакого отношения не имел, однако напротив имени режиссера слово «Украина» все же значилось...

Новое, только что вышедшее тоже на сцене Театра наций детище нашего театрального бунтаря на темы «Кармен», по причинам, надо полагать, меркантильно- коммерческим в нынешнюю фестивальную программу не попало, хоть спектакль и был сыгран в канун открытия фестиваля (читайте о нем в одном из номеров «Дня»). Так что ласкающее слух всякого украинского патриота имя «нашої знедоленої Батьківщини» на форуме театральных экспериментаторов в этот раз и вовсе не прозвучало. Что, если смотреть на такого рода и уровня театральные фестивали как на барометр состояния национальных культур, очень симптоматично и объяснимо. Урожай ярких режиссерских имен, который взошел на украинской театральной ниве в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века, был преступно погублен отечественными чиновниками от культуры. Скоро у нас, благодаря многолетней государственной деятельности лощеных, не в меру упитанных начальников всех уровней, не то что экспериментировать, но и ставить профессиональные спектакли будет некому.

В Европе, где нам по всем показателям не место, все по-другому. Там плодовитые творческими идеями всходы не губят, а культивируют. Этим же занята и дирекция NETа, которая хоть и испытывает дефицит средств в силу специфики фестиваля — новые идеи и формы никогда не были привлекательными для масс, — но все же находит возможность привозить в свою горячо любимую столицу работы режиссеров нового поколения. Среди них многие удостоены права считаться лучшими в своей стране, как, например, Кристиан Смедс. Его спектаклем «Грустные песни из европейского сердца», поставленном, правда, не дома, в Финляндии, а в Литве, тихо и несуетно открылся нынешний NET.

В «Грустных песнях…» актриса Адона Бендарюте, имевшая счастье поработать даже с Някрошюсом, одна играет избранные темы и отдельные типы из «Преступления и наказания» Достоевского. С трудом рождая первую фразу: «Я… Я… Я — проститутка», она тут же исповедуется еще в одном ужасном обстоятельстве своей непутевой жизни. Девушка, одетая даже не в секонд-хенд, а во что-то допотопное, признается, что полюбила убийцу. Им, как вы догадались, оказывается не кто иной, как Родион Раскольников. Сыграв этюды на темы униженной своей профессией Сони, спившегося Мармеладова, пытающегося оправдать себя в своих же глазах Раскольникова, замахивающуюся на свою же голову топором, обмазанным кетчупом, старуху-процентщицу, актриса завершит моноспектакль фразой: «Я виновата». Чувство вины испытывают все показанные персонажи. Главным мотивом их пребывания в камерном пространстве малой сцены является попытка установить с нами контакт, войти к нам в доверие, испросить нашего прощения уже только за то, что они существуют в этом мире. Через это заискивающее испрашивание зрительского внимания актриса и режиссер очень точно передают мироощущение того самого маленького человека, который пьет, убивает, совершает другие глупости и преступления, чтобы хоть на мгновение возвеличиться в своих собственных глазах.

В отличие от тихого финско- литовского моноспектакля, российско-французский «Мо’лодец»/ «Le Gars» атакует зрителя как звуком, так и предельно напряженными эмоциями. Актер, музыкант, режиссер Владимир Панков, недавно поставивший в Москве музыкальный спектакль на темы украинских повестей Гоголя, вместе с француженкой Люси Берелович инсценировал одноименную поэму Марины Цветаевой, которая сама же перевела ее на французский. В поставленной в Театре наций СаунДраме «Мо’лодец» (как теперь модно называть современные музыкальные спектакли) занято четыре французских, четыре российских исполнителя и четыре музыканта. Составленное количеством присутствующих на сцене людей мистическое число двенадцать, возможно, и оказалось случайным. Однако совсем не случайно для постановки стилизованной под русскую народную сказку поэмы Цветаевой режиссер избирает форму «СаунДрамы», в которой важна не только музыка, не только звучащее как выстрел слово, но и каждый звук. Напряженное переживание истории о сельской девушке Марусе, чья встреча с вурдалаком (им оказался красавец-молодец в красной рубахе) погубила всю ее семью и ее саму, достигается благодаря искусной игре звуком, ритмом и жестом. Переливающаяся друг в друга, перебивающая друг друга русская и французская речь, с одной стороны, рождает ощущение конфликта, внутренней борьбы, которая происходит в душе героини, с другой — наводит на размышления о нераздельности, о взаимопроникновении культур, которое всякий раз наблюдаешь на NETe.

Нынешний фестиваль подарил неповторимый опыт переживания спектакля французского режиссера Жоэля Помры. Его «Торговцы» являются удивительным примером того, как из любой, даже самой банальной и скучной темы можно извлечь столько смысла и чувств, что театр после этого представляется не просто важнейшим из искусств, а ничем не заменимым собеседником и утешителем. Помра, используя минимум театральных средств, рассказал историю безработной женщины, которая убивает своего девятилетнего сына, чтобы другие смогли обрести работу. В обертку «социалки» режиссер завернул трагедию человеческого одиночества и пустоты, бессмысленности жизни. Эффекта отсутствия не только смысла, но и жизненного воздуха в существовании современных людей он добивается столь неожиданным и изящным приемом (актеры, артикулируя губами, не произносят слов, из-за чего напоминают рыб в аквариуме или привидения), что иные попытки режиссеров новой волны передать абсурдность нашей близкой к катастрофе жизни, представляются вызывающе претенциозными и отталкивающе грубыми. В «Торговцах», например, нет бытовой грязи и мата, без которого российская Новая драма и ставящее ее свободное также и от внутренней цензуры поколение режиссеров все реже находит способы рассказать о том, что все мы давно живем в аду. Вот и киевский ДАХ, анонсируя новый спектакль, предупреждает зрителя о ненормативной лексике — раз в Москве можно, то почему у нас нельзя?

Похоже, мы способны подражать только дурному. И это обстоятельство лично меня лишает последней надежды на то, что в обозримом будущем мы не то что создадим (или возродим) хоть один приличный театральный фестиваль, но и будем приглашены с отдельными спектаклями для участия в чужом празднике жизни, которая есть не что иное, как театральная игра.