Кому и откуда виднее всего?

Когда про Гончарук почти забыли, она вдруг вышла из тени-заточения своей маленькой мастерской и со свойственной ей легкостью подлинного мастера (который, кстати, творит скорее для себя, чем для публики) появилась в галереях Львова и Киева. Интересно, что прежде ее совсем мало покупали, а теперь вдруг словно разглядели… Верно, время пришло, приелась фальшь искусственности и захотелось чего- то настоящего. Даже если оно не так легко для восприятия, — не в смысле внешних изысков, а в смысле того, что будоражит и тревожит душу.

— Все говорят о кризисе живописи. А вот она — живопись! — сказала, глянув на работы Аллы Павловны, Галина Скляренко, киевский искусствовед, которая знает Гончарук много лет и вдруг опять для себя ее открыла. — Она упрямо идет по своему пути. Лишь усложняя свой живописный язык, продолжая традиции качественной, модерной живописи.

В упрямстве Гончарук не откажешь. Это ж надо было с какой-то фанатичной жертвенностью (с короткими паузами появления на люди) годами, десятилетиями корпеть в своей мастерской, оставаясь верной себе, своим цветам — синему, красному и желтому. Но в этом кажущемся аскетизме — такая буря страстей! Она словно ставит над собой и своим творчеством протяженный во времени эксперимент, — как и что можно выразить тремя цветами (и производными от них), как можно постичь мир, суть бытия — ту радость через страдание, которая открывается лишь светлым, несуетным личностям. Названия циклов работ говорят сами за себя: «Смерть человека», «Музыканты», «Жизнь Марии», «Грешный ангел». Она возвращается к этим темам по много раз, через года, лишь расширяя с течением лет постигнутое, добавляя нюанс, который становится новой точкой отсчета. Ее иногда даже упрекали — как можно разные чувства, боль и радость, выражать одними цветами? Выходит, можно.

Интересно, что легкий в общении человек — никому ничего не навязывает, ничего ни от кого не требует, всегда на устах полуулыбка-приветствие, — свое творчество направила в глубинное, то есть тяжелое для прохождения русло. И вообще — как это может сочетаться — внешняя безмятежность и этот трагизм на полотнах? Ведь ее творчество по-мужски сурово и философично. Можно соглашаться или не соглашаться с бытующим среди искусствоведов мнением о том, что живопись — не женское дело, и, возможно, в этом есть своя толика правды, но если женщина берет в руки кисть и эта женщина талантлива, она привносит в этот жесткий мир свою трепетность и ранимость. Правда, помню, как еще в молодости, когда в Национальном музее во Львове экспонировалась ее выставка, слышала, как бывшие однокурсники признавались: «Ты среди нас — единственный мужик! Только не сдавайся!» Они словно предрекли совсем не простую жизнь и совсем не легкий путь в искусстве.

О жизненной дороге Гончарук многого не скажешь — практически всю свою жизнь прожила во Львове. Закончила Институт прикладного искусства, выставок было немного — персональная в Национальном музее во Львове, «Українське малярство 1960—1980 років» в Киеве и Оденсе (Дания) и мене значительные — с большими перерывами. Поэтому ее работы не так известны. К тому же «чужих» в свою мастерскую она редко пускает. Для нее вообще так мало значат многие вещи, без которых иной готов волком выть!.. Например, понятия, связанные с удобством жизненного пространства, — просто звук пустой, лишь в силу необходимости, чтобы дальше продолжать рисовать, поднимаясь… Хотела написать «на Голгофу искусства» и осеклась. Ибо живопись, при всех обстоятельствах, едва ли не единственная ее радость.

— Да что ты говоришь! — возмущается Алла, — я же живой человек и гнуться-приспосабливаться пробовала. И «базарные» варианты делала. Но у меня ничего не получалось! Не умею я по-другому рисовать… даже ради куска хлеба.

Мне приятно писать о Гончарук, и совсем не потому, что знаю ее с девичества, а потому, что ее судьба может стать отражением всего лучшего, что есть на этой планете, — жертвенности, преданности делу, бескомпромиссности. И даже то, как накануне своего юбилея она вновь выходит на свет Божий — приятно для написания. Ей помогают друзья — устраивая и хлопоча, поддерживая и ободряя. Конечно, дураку понятно, что не будь ее работы чем-то значительным, никто бы не старался. А то ведь просто грешно, что их совсем мало кто видит.

Тут можно, конечно, порассуждать, отчего в совсем не лишенном талантов и поклонников мире искусства Галичины таким, как Гончарук, доводится непросто — они выбиваются из контекста этого мира, из его традиций. Их корни почти вселенски, а такое наказуемо. Хотя никто не станет спорить, что ментальность этого удивительного города отображена, и «львовский колорит», соединивший изысканный эстетизм католицизма с широким фольклорным течением, присущ и неотъемлем. И все-таки…

Андрей Дорош, львовский искусствовед, попасть на язычок к которому побаиваются даже самые маститые, к Гончарук удивительно благожелателен:

— Ее стиль синтезирует достижения многих течений — экспрессионизма, кубизма, сюрреализма. Чувствуется и влияние классического мирового искусства, особенно фресок ХII столетия в храмах Каталонии — в Тале, Дурро, Масолле... И все эти отличия, словно разные рыбины в большом казане, передают друг другу свой привкус и рождают неповторимый, но знаменитый вкус «буйабес.» Но все ли знают этот вкус? И потому творчество Гончарук не всем понятно. Да что тут говорить?! Она — сумасшедше неудобоварима! Помните, когда Хрущов начал свою нещадную борьбу со всем, что выходило за рамки соцреализма, появился некий суровый стиль, без умилительных элементов. В Украине попробовала его развить Яблонская, во Львове — Щербатенко. Они создали доктрину, основу, а Алла пошла дальше, развив экспрессивную манеру, наполнив ее духовным элементом.

В искусстве всегда процентов 20 живут процветая, ибо плюют на все свои принципы и рисуют то, что покупается; 45 — молчаливое большинство, серая масса, не создающая творений; еще 20 — загнаны в угол обстоятельствами; и лишь десять пытаются высовываться. Но только у пяти получается идти за своим призваним, никому не потакая никогда не работая в угоду. Конечно, они платят за это кровью, искореженными судьбами, и не для всех преодолимыми испытаниями. Но таков удел избранных.

Можно, конечно, говорить, что умник плывет по течению, но кто еще умнее, идет по бережку и смотрит снисходительно на все это течения...

...Честно говоря, если бы я дала Алле прочитать это материал перед тем как отослала его в редакцию, она бы рассмеялась и сказала: зачем столько словесных ухищрений, когда меня ждет незаконченная работа. А потом, засунув руки в карманы куртки и помахав рукой со своим неизменным «Привет!», ушла бы в свою мастерскую, в свой подвал, где ей уютнее всего.

…Мне теперь кажется, что из подвала все-таки виднее.