Кто страшнее?

«Что бы вы ощутили, как бы себя чувствовали, — начинает Ульяненко, — когда бы ваша протянутая для приветствия рука наткнулась неожиданно на пустоту? Мало того, вам в лицо хохотали, с пеной у рта, а еще: ткнули прямехонько под нос, для полного авторитета, дулю, кукиш, по-русски. И потом, даже не дав отхаркаться, говорили, томно растягивая слова: ну, куда ты, быдло, прешься, шапку-то не по чину примерил и заломил». И немного дальше: «на этот раз нам напомнили, что не нужно верить тому, что видишь...». Все это — о фильме польского режиссера Ежи Гофмана, который нынче выходит в Украине на большой экран.

Писатель! Здорово лепит слово к слову, поражает сразу. Хотя у автора возникают профессиональные кинокритические проблемы, которые он честно фиксирует: «Самый интересный нюанс: на протяжении первых кадров вы не можете определиться, где разворачиваются события; нет, вы-то знаете, но увиденное как- то не укладывается в голове». Вот, бедняга, а еще говорят, что быть критиком легко — пришел, увидел, написал. А оно вон как: не укладывается, и точка. Тут же и подтвердил сказанное. «Акцентируется, — пишет автор о событиях фильма, — на поражении украинского войска под Берестечком. Частичному поражению(...). Гофман забыл, что Берестечко географически находится в Украине, и что мы воевали за свою независимость — это почему-то не достучалось в головы творцов фильма». Однако же, как оно могло «достучаться», когда никакой битвы под Берестечком в фильме нет? В романе Генрика Сенкевича есть, а в гофмановской ленте нет. Возникает «страшное» подозрение, что наш критик либо не видел фильма, либо проспал его наполовину (это одна из профессиональных кинокритических болезней — не раз на фестивалях наблюдал, как критики-журналисты, посмотрев начало, сладко засыпали, чтобы пробудиться ближе к финалу; умному достаточно!). Все же не оторвался еще от писательского станка, поверил, что если есть в романе, то должно быть и в фильме. А оно вот ведь как бывает. Режиссеры — народ подловатый, иллюзионисты проклятые: смотришь на одну руку, а он другой что-то там выхватит; когда это произошло — и не сообразишь. Смотреть нужно, и желательно всю картину, а также всю «картинку» — все, что я могу посоветовать нашему критику-новичку.

«Как-то не верилось, — продолжает свою нервную исповедь Ульяненко, — поскольку Польша первая признала независимость Украины. И мы протянули им руку, чтобы вытянуть ноги? Почему тогда польскому (или не польскому) режиссеру не хочется вспоминать Зборов, Пилявцы, Желтые Воды, Корсунь, где били драгунов и жолнеров Речи Посполитой, устилая трупами землю украинскую». И опять — что называется — пальцем в небо. Поскольку как раз это и есть в фильме, где воспроизводятся битвы, выигранные украинцами. Что последние не всегда выглядят на экране благородно — так это уж извините. Фильм тем и симпатичен, на мой взгляд, что в нем трудно заподозрить предубежденность: полякам и украинцам всего отдается поровну. И пафос ленты именно в этом: не стоит драться, ибо в лучшем случае от того выгоду будет иметь кто-то другой. Радость Ульяненко по поводу того, что «Польша из исполинской империи превратилась в карликовое государство на задворках Российской империи», мне понять очень тяжело. Это из разряда удовольствия по поводу соседских неприятностей... «Польща впала, та й нас привалила» — не лучше ли помнить Тарасовы слова, являющиеся наилучшим комментарием к подобным интерпретациям? Из одной империи попали в другую — и что это нам дало, господин Ульяненко? Разве что радостно отмеченное вами: «в Варшаве «гомонiли» на изысканным польско-русском суржике». А на каком суржике «гомонять» до сих пор в Киеве? Э-эх! Плюете в лицо авторам фильма, которые как раз протянули нам руку, и еще укоряете их же...

И не только поляков. Богдану Ступке напоминаете, как в одном из спектаклей бегал «в одном женском неглиже и пеньюаре, подпрыгивал зайцем по сцене» (к чему это здесь вообще?). Раз побывал в пеньюаре, то, понятно, гетман из Ступки никудышный. Женщины у Ульяненко, вроде бы рафинированного интеллектуала, уважения не вызывают. По Руслане Писанке прошелся, как будто танк. Потому что ведь женщине «не нужно думать, женщина думает совсем другим и по-другому...». Цитирую дословно! Чем думает при этом сам господин писатель — не нам, убогим, судить. Хотя и ему не до шуток: «но в фильме трудно разобраться. Где татарин, где шляхтич, где казак. Нам дали наводку: кто страшнее, тот и украинец». Если такой украинец, каким предстает в этой цитируемой «рецензии» господин Ульяненко, то и вправду жутко делается. Ненависть заливает глаза, «мальчики кровавые» затмевают все. Хочется рвать и кусать, бабахать все подряд. Хотя в конце этого писания появляется и «конструктив». «Дайте мне эти девять миллионов (речь идет о деньгах, которых стоила постановка «Огнем и мечом». — С.Т.) — я вам такой фильм о Колиевщине забабахаю, что задрожат стены от Киева до Варшавы». Видимо, и действительно «задрожали» бы.

«Лицо ненависти», как когда-то оговорился другой отечественный литератор. С таким лицом вообще-то на люди лучше не показываться. Поскольку ведь не все украинцы такие дикие и страшные — мы нормальный цивилизованный народ, что бы там и кто ни говорил.