Куприн и другие

Валентин Козьменко-Делинде представил премьеру — «Вера, Надежда, Любовь». Этот спектакль поставлен режиссером по известной повести Александра Куприна «Яма» (в афише, в скобках, сказано, что это «неприличная повесть в двух действиях»)... Впрочем, трудно найти здесь что-то неприличное, это, скорее, безукоризненный гламур.

Главный и собственно единственный элемент сценографии — изысканная серебряная кровать, на которой девушки-героини проживают весь спектакль. Кровать — казалось бы, слишком откровенный намек на бордель. Однако и тут не ищите вульгарности, поскольку режиссер на этой кровати так старательно выстраивает мизансцены и так умело моделирует светотени, что картинкой любуешься, словно полотнами старых мастеров.

В конце концов, если перед нами и «яма», то она, как минимум, пятизвездочная! И эта «яма» таки глубоко выкопана. Иногда, возможно, глубже, чем у автора повести. Кажется, режиссеру мало одного лишь произведения А.Куприна, и едва ли не каждый эпизод нагружается другими, не только купринскими, смыслами. То явно замаячит Федор Достоевский, а то даже вспоминаешь и Николая Чернышевского с его романом «Что делать?», где Вера Павловна с мужем целомудренно спали в разных кроватях (смотри постельный эпизод Любы с Лихониным). Или вот появляются две дамы: Ровинская (Оксана Анищенкова) и Баронесса (Ирина Грищенко), и ты в душе ахнешь — ну, чем не чеховские Аркадина и Раневская, несколько ошеломленные, но не лишенные туманных интеллектуальных запросов? И бандерша Эмма (Алла Сергийко) чем-то напоминает кого-то другого, возможно, бывшую гоголевскую Барышню, которая заездила не одного Фому Брута? Да и сами девушки-проститутки — такие благородные и начитанные, они даже по-немецки мимоходом могут поговорить, и не остается сомнения, что перед нами не просто себе какая-то серебряная кровать, а целый тебе легендарный «Серебряный век», представленный в несколько гротесковой манере.

Весь первый акт спектакля полон вот таких культурных аллюзий, из-под них едва видно самого Куприна, и в антракте думаешь: а что же можно придумать дальше? Но во втором акте режиссер дает нам расслабиться, это почти чистая мелодрама, в финале которой из перил серебряных кроватей выстраивается кладбищенская ограда над могилой Жени, и над той «огранкой» беззвучно рыдает Платонов (Сергей Бойко), хоть те слезы и неожиданные, потому что он таки похож на Свидригайлова.

Если вы очень хотите найти в этом спектакле «непристойность», то ищите ее в режиссерской иронии. Валентин Козьменко-Делинде далек от всякого морализаторского, не верит в братолюбие и спасение душ, и вообще у него в борделе мир более откровенен, настоящий и таки лучше, чем за порогом, откуда приходят дивные персонажи и рассказывают, что они «цвет русской интеллигенции». Недаром Люба, когда ее бросил Лихонин, чуть ли не с радостью возвращается к нормальному бордельному обществу.

Каюсь, не вспомнил еще несколько очень достойных актерских работ: Тамара (Дарья Малахова), Люба (Анна Тамбова), Женя (Анна Саливанчук) и Ванька Встанька (Сергей Гринин).