Михаил ФИЛИППОВ: Выросло несколько поколений, не знающих, что это такое — театр...

Он поставлен по пьесе Ясмины Реза, которую критики назвали «европейским хитом». Ее ставили во многих странах. В мае 1997 года в Москве с благословения Жака Ширака пьеса в постановке Патриса Кербрата вышла на сцену Малого театра. В «АРТе» блистательно играет мужской триумвират: Игорь Костолевский, Михаил Филиппов и Михаил Янушкевич. В спектакле чувствуется «аромат Парижа». Сценография — простая и стильная: мужчины, одетые в черные костюмы, играют на фоне белых декораций. Это спектакль про мужскую дружбу, которая готова рухнуть из-за в общем-то пустяка: один из героев, поклонник современного искусства (Михаил Янушкевич), купил за огромные деньги картину, где на белом фоне изображены три диагональные... белые полосы. Другой герой, любитель классических норм и правил (Игорь Костолевский), не может пережить этой безумной траты денег. А третий, самый трогательный и беззащитный (Михаил Филиппов), безуспешно пытается угодить обоим. Фабула анекдотичная и нехитрая, но постановка получилась изящной и веселой...

С одним из актеров этой блестящей троицы — Михаилом ФИЛИППОВЫМ — нам удалось побеседовать.

— Михаил Иванович, вы сыграли не один десяток ярких, запомнившихся ролей. Что вам ближе — классические произведения или современные?

— Главное — чтобы была сильная драматургия. А из какого времени герои — неважно. И, конечно, важно, чтобы ставил режиссер, которому я верю бесконечно.

— Всегда принимаете режиссерское решение или отстаиваете свое видение роли?

— Если я верю режиссеру, то я подчиняюсь, он может лепить из меня все что угодно, я становлюсь глиной, но глиной созидающей — и сам пытаюсь вместе с режиссером что-то вложить в образ. Для меня важны именно такие отношения с режиссером — партнерские.

— А кто из режиссеров театра и кино пользуется вашим безграничным доверием?

— О кино не буду говорить, потому что я в первую очередь все же артист театра. В кино у меня есть фильмы, но там нет ролей. Больших, серьезных, запоминающихся. Что касается театра, мне везло и везет до сих пор, при том что я очень поздно пригодился театру. Начал играть лет в 45, когда великий режиссер Андрей Александрович Гончаров доверил мне роль Наполеона. До этого значительных ролей не было, хотя работал с замечательными режиссерами, среди которых — Петр Фоменко, Татьяна Казакова, Михаил Левитин...

— С большим успехом на сцене Московского театра «Эрмитаж» идет спектакль «Тайные записки тайного советника», в основе которого драма последней любви — чеховская «Скучная история» в постановке Левитина. Бытует мнение, что произведения Чехова — в определенном смысле экзамен для режиссеров и актеров. Работа удается, если попадешь на одну волну с этим писателем. Антон Павлович вам близок по душевному складу?

— Чехов для меня более чем близкий писатель. Но ответить, что он для меня значит, затрудняюсь: Антон Павлович — одна из загадок, которую я, наверное, никогда не разгадаю. Ни как читатель, ни как человек. Не разгадаю и не пойму. Однозначно могу только сказать, что очень люблю Чехова. Что касается спектакля, о котором вы спрашиваете, то он мне очень дорог. У меня давно не было таких ролей, как Николай Степанович — тайный советник. Я очень рад новой встрече с режиссером Михаилом Захаровичем Левитиным, с которым мы много работали в юности (в начале 1970-х годов, выступая по московским подвалам). Это было замечательное, безоблачное, безмятежно счастливое время. Вспомнить молодость всегда приятно. Премьера «Тайных записок...» состоялась в прошлом году. Мы репетировали, как в юные годы: легко и раскованно. (Этот спектакль получил призы на Международном фестивале «Театр. Чехов. Ялта-2010» за «глубокое осмысление философии А.П. Чехова»: за режиссуру — Левитин, за главную роль — Филиппов. — Л.О.)

— Как вы относитесь к утверждениям, что Чехова нынче надо играть иначе, чем двадцать и даже два года назад?

— Честно говоря, не знаю... В стае бесчисленных чаек и недорубленных вишневых садов я растерялся в определении для себя, что есть Чехов, как его надо ставить, играть? Право, не знаю, несмотря на то, что играл чеховского Иванова в Московском театре им. Станиславского в 1990-х годах. Как надо смотреть — знаю. Но то, что нынче вижу, меня чаще всего разочаровывает...

— Вы сказали, что серьезных ролей в кино у вас нет. Не преувеличение ли это? Ваши многочисленные поклонники помнят даже дебютную роль господина Фуке в фильме Сергея Герасимова «Красное и черное». Потом были «Интервью в Буэнос-Айресе», «Одесские рассказы Исаака Бабеля». Острохарактерный Вася в трагикомедии «Небеса обетованные», Петр Чаадаев в драме «Дело Сухово-Кобылина». А ростовщик Морденко в высокорейтинговом сериале «Петербургские тайны» — разве не значительная роль? Или митрополит Макарий в исторической драме «Иван Грозный», Алферов в многосерийном телефильме «Дети Арбата»... Вспоминаешь эти работы и понимаешь, что любую, даже самую маленькую, роль можно сделать значимой...

— Спасибо на добром слове. Вы мне льстите. Морденко («Петербургские тайны») из всех перечисленных фильмов — единственная большая роль, которую я могу назвать в кино. Остальные не стоят упоминания, ей-богу. За нее я получил премию на фестивалях «Созвездие» и «Кумир». Без всякого кокетства говорю, положа руку на сердце, что не могу похвастаться удачной судьбой в кино. А вот встречи с такими режиссерами, как Сергей Герасимов, Эльдар Рязанов, Алла Сурикова, вспоминаю с удовольствием...

— Процесс вхождения в образ — для вас занятие приятное или мучительное?

— Честно говоря, не умею это выражать словами. Могу только сказать, что я не готовлюсь как-то специально к спектаклю. У меня в день спектакля даже портится настроение, потому что надо напрягаться. Основное качество, определяющее мой характер, — лень. Это понятие для меня прекрасное и во многом созидательное. После спектакля я облегченно вздыхаю, радуюсь, что можно снова предаться лености и испытать от этого блаженство.

— Часто в театр приходят зрители, которые не читали классику и неадекватно реагируют на происходящее на сцене. Это мешает вам как актеру?

— Да, конечно! Я этого терпеть не могу. Каждый раз, когда администраторы предупреждают: «Сегодня мало (или много) народу», я отвечаю: «Лишь бы вели себя хорошо». За время перестроек и прочих процессов, происходивших с нами за последние 25—30 лет, названия им даже не придумаешь, выросло несколько поколений, не знающих, что это такое — театр. Многие путают театр с эстрадой, с телевизионными шоу, программами развлекательными. Другие просто позабыли. А к театру нужно приучать с детства. Хорошо, когда ребенок приходит не в толпе одноклассников, неперестающих жевать жвачку, а с мамой или папой за руку. И родители объясняют ему, как вести себя в театре. Неадекватное поведение, безусловно, мешает всем актерам. Меня это даже повергает в уныние и тоску, порой хочется уйти со сцены, но доигрываешь усилием воли.

— Несколько лет назад вы стали писателем, ваша книга почти мгновенно разошлась. Где ее можно достать?

— Я не стал писателем, издав книгу «Наташа. Мои свояси, или Жизнь в записочках, рисуночках и стишках». Подвиг меня на это замечательный критик, театровед Борис Михайлович Паюровский, который услышал, как читаю в узкой компании отрывки из написанного для себя. Он буквально за шиворот потащил меня к письменному столу, заставил продолжить.

— Книга посвящена памяти вашей супруги, всенародной любимице Наталье Гундаревой. Вы были с ней партнерами на сцене?

— Лучше сказать: играли на одной сцене. Мы выходили на сцену в одних спектаклях, чуть-чуть касались друг друга ролями, но это не назовешь партнерством.

— Как она готовилась к спектаклям?

— У каждого актера своя кухня. Ей многое удавалось делать одновременно. Кому-то квартиру выхлопотать, телефон поставить, выучить текст новой роли, приготовить еду, убрать квартиру. Наташа ко всему относилась очень ответственно. Говорила: «Если бы я была дворником, у меня была бы самая чистая улица в городе».

— А как вы познакомились?

— Это было летом, на гастролях в Челябинске и Перми. Любовь не пришла, не подкралась, а поразила нас обоих. «Очень вовремя мы встретились», — сказал я, хотя иногда печалился: «Как поздно!» Если сочинять сказку моей жизни, надо было бы начать так: «Однажды я лежал на каком-то жизненном перекрестке с перебитым крылышком. Ты подобрала меня, вылечила, выходила, научила летать и действительно превратила мою жизнь в сказку»... Жизнь наша состояла из встреч и расставаний, расставаний и встреч. Наташа много снималась, ездила с концертами. Иногда, когда работа позволяла, я ездил с ней. Но чаще оставался дома, ждать ее. Потом и я стал сниматься, стал ездить с антрепризными спектаклями. Бывали дни, когда, встретив, тут же уезжал на вокзал или в аэропорт. Такая жизнь только обостряла отношения, заставляла нас дорожить каждым мгновением, всякий раз заново узнавая и открывая друг друга.

Мы обменивались записочками. Дарили, оставляли, подкидывали рисуночки как знак любви и внимания. И еще, чтобы вызвать улыбку друг у друга... Наташа родилась в конце августа, на пороге осени — поры грусти и увядания, она была «ангелом осени»...

— Михаил Иванович, ныне снимается много фильмов, неужели вам кинорежиссеры ролей не предлагают?

— Предлагают, но такую дрянь!.. Ну, не могу я произносить бандитские жаргонизмы! Не знаю, как это произносить. Мне все эти словечки просто отвратительны. Дал себе слово, что пока с голоду не умираю, не буду сниматься в непотребстве. Возможно, где-то снимается приличное кино по замечательным сценариям, просто меня туда не зовут. А в театре, слава Богу, ставятся хорошие спектакли. Мы начинаем с Левитиным репетировать в «Эрмитаже» пьесу, которую он написал по замечательному роману Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей»...

— Как вы относитесь к тому, что многие режиссеры ориентируются на зрителя, приходящего в театр с одной целью — развлечься?

— Для меня это отвратительно, скучно и тошно. Не собираюсь никого развлекать, не хочу развлекать. Есть много мест, где вас развлекут, а театр для другого — для души и для ума.