Мирослав СКОРИК: Во многих странах происходит поворот к традиционной музыке

Композитор, который родом из известной галицкой семьи (внучатый племянник певицы Соломии Крушельницкой), в детские годы пережил сталинские репрессии. По возвращении во Львов закончил в родном городе консерваторию, сразу после чего в 1960 году поступил в композиторскую аспирантуру Московской консерватории. После этого были работа над фильмом «Тени забытых предков» Сергея Параджанова, многочисленные выступления в качестве пианиста и дирижера дома и за рубежом, преподавание, длительные зарубежные «гастроли» во время перестройки, редактирование и упорядочение произведений украинских классиков, расшифровка старинных табулатур и многое другое.

Ныне Мирослав Скорик имеет все награды и должности, на которые может претендовать в современной Украине композитор. Он — Герой Украины, лауреат Шевченковской премии, член-корреспондент Академии искусств, художественный руководитель международного фестиваля «Киев-Мюзик-Фест», профессор, заведующий кафедрой украинской музыки Национальной музыкальной академии Украины им. П. Чайковского, член жюри многочисленных конкурсов и премий и т.д. и т.п.

Только за последние несколько недель Мирослав Михайлович успел в качестве председателя жюри наградить лауреатов Премии им. Бориса Лятошинского этого года — ими стали композиторы Владимир Губа, Владимир Птушкин и Юлия Гомельская; выступить дирижером на торжественном концерте по случаю Дня соборности; поприсутствовать на первом исполнении всех пяти «Отражений» Мориса Равеля в собственной оркестровой транскрипции в Национальной филармонии. Тем интереснее, в противоположность всем этим «монументальным» событиям, оказался камерный авторский концерт маэстро в рамках цикла Music-review WEEKEND, где слушатели могли пообщаться с Мирославом Скориком буквально с глазу на глаз, послушать джазовые миниатюры в авторском исполнении, а также ряд камерных композиций, которые представили пианистка Ирина Стародуб, скрипачка Богдана Пивненко и, собственно, организатор концертного цикла в Фонде содействия развитию искусств виолончелист Александр Пириев. Теплая атмосфера концерта настроила маэстро на длительный и искренний разговор о нынешнем состоянии и будущем украинских фестивалей и классической музыки вообще, влиянии политики на музыку, особенностях собственного «творческого быта» и любимых исполнителях.

«НА ХУДОЖНИКА ВЛИЯЕТ ВСЕ, ЧТО ДЕЛАЕТСЯ ВОКРУГ»

— В прошлом году Игорь Щербаков предлагал объединить два крупнейших киевских фестиваля — «Киев-Мюзик-Фест» и «Музыкальные премьеры сезона» — в один. Условно говоря, из двух «слабых» сделать один «сильный», тем самым немного ослабить давление на государственный бюджет. Как вы относитесь к этой идее?

— Видите, здесь есть разные нюансы. Когда-то давно было четкое разделение задач между этими фестивалями. «Киев-Мюзик-Фест» — украинская музыка в мировом контексте. На «Премьерах сезона» исполнялись в основном киевские композиторы и только премьеры. Но постепенно этот фестиваль стал превращаться во второй «Киев-Мюзик-Фест». Сначала начали исполнять не только премьеры, потом — не только киевские. Со временем «Премьеры» вообще стали международным фестивалем, начали исполнять произведения зарубежных композиторов. Теперь фактически мы имеем два абсолютно идентичных фестиваля.

Как только у нас на «Фесте» появились музыковедческие конференции — тут же их начали делать и на «Премьерах». Мы кого-то пригласили — и они того же начали приглашать. Но я в этом ничего не вижу плохого. Два фестиваля — это лучше, чем один! Пусть бы были оба.

— А какие ваши прогнозы на будущий «Киев- Мюзик-Фест»?

— Как об этом говорить, если нет денег? Нам постоянно урезают финансирование! Не можем пригласить никого из серьезных зарубежных композиторов, так как им надо платить! Из-за бюрократических нюансов не можем даже предоплату отелей сделать. Я лично должен платить из своего кармана за отель для иностранцев, понимаете? Иногда эти деньги задним числом даже возвращают — немного меньше, но все-таки... В таких условиях работать очень тяжело!

— Вы часто задумываетесь над тем, что происходит с Украиной, в каком состоянии она сейчас находится?

— Ясно, что все об этом думают! Но я не хотел бы развивать эту тему, так как меня неправильно поймут... Здесь хочется быть не то что осторожным... — объективным! Каждая эпоха имеет положительные и отрицательные черты, подчас больше первых, иногда вторых, но все они взаимосвязаны. Вообще, стараюсь никогда ни с кем не ссориться. На самом деле острые отношения у меня были, кажется, лишь с предыдущим министром культуры — Василием Вовкуном, который много обещал, но мало выполнял. Например, во Львове прошел Конкурс вокалистов им. Соломии Крушельницкой — на хорошем уровне, с прекрасными участниками и достойным жюри. А когда пришло время расплачиваться — никому ничего! Деньги появились лишь месяц назад, а конкурс проходил в октябре не прошлого, а позапрошлого года! И это только один случай из многих... Лучшим из всех министров на моей памяти был Юрий Богуцкий. Хороший руководитель, который всегда знал, что и как делать.

— Насколько общая ситуация в стране влияет на работу композитора? Чувствуете ли вы на себе смены «политических режимов»?

— Это серьезный вопрос... Могу ответить цитатой из классика марксизма-ленинизма: «Жить в обществе и быть свободным от него невозможно». На художника — и на жизнь, и на творчество — влияет все, что делается вокруг. Каким именно образом — трудно сказать. «Преломляется». Это не прямые, подсознательные процессы. Точно охарактеризовать их влияние на творчество невозможно. Даже сам композитор часто не понимает, что делает.

«СЕГОДНЯ БЫТЬ КОМПОЗИТОРОМ — СЕБЕ В МИНУС»

— Художественные учреждения зарубежных стран работают иначе, там деньги даются наперед, под «проекты». С ними удается сотрудничать?

— Безусловно! Нередко приглашаем на фестивали тех композиторов, которые имеют гранты. Мы им обеспечиваем только отель, залы и репетиции, без «суточных». Если раньше могли обеспечить им питание, то теперь и этого не можем. Некоторые соглашаются и на такие условия, хотя они и унизительны. Теперь и к нам начали относиться так же! Недавно мы с Сергеем Пилютиковым были на гастролях в Японии — на тех же условиях. Они нам обеспечили отель, концерты и залы, но за перелет мы должны были сами заплатить больше тысячи долларов. Сегодня быть композитором — себе в минус. Много помогают польские учреждения. Да, они вкладывают деньги и содействуют как польской музыке в Украине, так и украинской в Польше. Особенно это касается молодых композиторов.

— Для многих музыкантов вашего поколения знаменитый фестиваль «Варшавская осень» был своеобразным «окном в Европу». Какие его организационные особенности следовало бы позаимствовать украинским фестивалям?

— Впервые я там побывал в 70-х годах. Потом ездил очень часто. Во время перестройки был вынужденный перерыв, и теперь вот снова езжу. «Варшавская осень» — это очень большие государственные деньги. Туда приглашают тех, кого хотят и кого могут себе позволить. Два года назад там были, в частности, Губайдулина, Канчели... Но сейчас этот фестиваль стал каким-то другим... Выработался стилистический, как говорится, формат «их музыки». Кажется, что все произведения, которые исполняются на фестивале, написал один композитор! У нас мышление «форматами» в поп-музыке, у них это уже распространилось и на классическую. Это должно быть нечто такое полусонористическое, полуэкстремальное, с какими-то странными инструментами... На меня это почему-то не производит впечатления. Именно из-за этого «Варшавская осень» поссорилась с ведущими польскими композиторами — с Пендерецким, с умершим недавно Гурецким. Для них Пендерецкий и Гурецкий — «неформат». Как-то на фестивале произошел скандал. Пендерецкий написал фортепианный концерт, в котором немножко отошел от обычной для него стилистики. А после исполнения произведения получил такую критику, что сказал: больше ноги его там не будет.

— Мирослав Михайлович, вы слушаете много современной музыки? И насколько то, что вы слышите, влияет на ваше творчество?

— В последние годы у меня нет композиторов, которых бы я хотел слушать. Почему так складывается, не знаю. Ну не нравится мне большинство того, что пишут сейчас! Возможно, это моя вина, я чего-то не понимаю. Не могу назвать ни одного композитора последних двадцати лет, который бы завоевал в сфере серьезной музыки мировую популярность.

«НАКИПЬ» — МУЗЫКА, В КОТОРОЙ НЕТ МУЗЫКИ»

— Может, сегодня это в принципе невозможно?

— Тут я согласен. Мы живем в странное время. Засилие поп-музыки — причем не только у нас, а в целом мире. Миллионные тиражи компакт-дисков с той музыкой, которая, если взглянуть на нее с профессиональной точки зрения, точно не останется в будущем. Музыка, в которой нет музыки! Хотя молодым нравится... Это, как «накипь», — мало что от нее останется. Новых «Битлз», ярких, новаторских, сейчас не вижу.

— Что тогда сейчас, на ваш взгляд, происходит в сфере классической или так называемой академической музыки? Как она изменяется — в Украине, в мире?

— В Германии и во многих других странах происходит новый стилистический поворот к традиционной музыке. Сейчас я скажу то, за что меня потом все будут критиковать. Именно авангард, его направленность на подготовленного, «избранного» слушателя привели к тому, что теперь мы имеем настолько сильное увлечение поп-музыкой.

— То есть вы считаете, что «элитарность» авангарда оттолкнула определенную часть публики от классической музыки как таковой?

— Да, он сузил круг слушателей. Ну, посмотрите: скажем, раньше Прокофьева, Шостаковича, Бартока, Стравинского знал весь мир. Культурная политика нашего государства сегодня — это эти все написанные непрофессионалами песни, которые мы слышим по радио и телевидению. Кто самый известный русский композитор, которого все знают? Правильно, Игорь Крутой.

— Сейчас вы описали механизм влияния музыкального критика, который в любом демократическом обществе косвенный, опосредствованный. А кто же тогда непосредственно формирует государственную политику в сфере культуры?

— Существуют художественные советы. Там также можно говорить о чем угодно. А делается то, что делается... Творческими процессами в нашем государстве руководят не художники. Сейчас — свобода. А свободу захватили те люди, у которых есть деньги. И ничего не поделаешь...

«СЕЙЧАС ПРОСЯТ ПОМЕНЬШЕ «АВАНГАРДА»

— У вас есть агент, который занимается исполнениями ваших произведений?

— К сожалению, нет. Такой профессии у нас в стране не существует. Нет даже таких людей, которые бы это умели делать. На Западе у каждого известного музыканта есть свой менеджер, от которого многое зависит. Например, если мы хотим в Украине исполнить произведение зарубежного композитора, то обращаемся к его менеджеру. Тот говорит: платите за прокат партитуры 500 долларов. И что делать? Владимиру Сивохопу, руководителю львовского фестиваля «Контрасты», это нередко удавалось. Иногда отвечали: 500 не можем, можем 300. Если соглашаются, то сразу присылают ноты, вместе с готовыми оркестровыми партиями. Все это, собственно, работа менеджера.

— Западного типа менеджер влияет на то, что и как пишет композитор?

— Конечно, влияет, а почему нет? Менеджер организует концертную деятельность не только композитора, но и исполнителя, общается с концертными организациями. Если те заказывают музыку определенного типа, то он идет к композитору с этим заказом и спрашивает, может ли он его выполнить. Композитор отвечает: «Сколько?» Тогда, если условия его устраивают, как-то приспосабливается. Эти пожелания могут касаться исполнительского состава, иногда — музыкального языка. Приятно, что мне заказывают музыку. Заказы поступают от оркестров, отдельных артистов. Учитывать их пожелания мне необходимо. Как правило, сейчас просят поменьше «авангарда», так как его никто уже не хочет слушать.

— Какие основные направления современной серьезной музыки вы можете назвать? Охарактеризуйте те «участки», на которых сегодня работают композиторы.

— Музыковеды никак не могут определиться, что это за стили. Нашли слово «постмодерн», которое означает все что угодно, и в то же время ничего не объясняет. Что бы ты ни написал, все — постмодерн.

«ЛЮБЛЮ КОНКРЕТИКУ И ЛАКОНИЧНОСТЬ»

— Близкие друзья среди композиторов у вас есть?

— В основном — мои бывшие ученики. С Евгением Станковичем могу спокойно поговорить, с Анной Гаврилец, Владимиром Зубицким — всех и не перечислю. Но правду говорят: «Волк волку — композитор». Конечно, в переносном смысле. Каждый композитор — амбициозный человек, сосредоточенный, прежде всего, на собственном творчестве.

— Что необходимо современному композитору, чтобы чувствовать себя реализованным профессионалом?

— Для композитора самое важное — найти свою аудиторию. Чтобы его музыку хотели слушать. Чтобы она ему приносила определенную сатисфакцию, удовольствие. Мне приятно, что, в основном, я этого добиваюсь. Мои концерты проходят с успехом, хотя музыка на них звучит очень разная.

— Наверное, для вас не секрет, что в музыкантской среде вас считают одним из лучших в Украине мастеров музыкальной формы, чувство которой у вас действительно очень сильное.

— Чувствовать форму — обязанность композитора. Не люблю очень больших полотен. «Разглагольствования» не люблю. Люблю конкретику и лаконичность. Мои последние скрипичные концерты длятся около пятнадцати минут, но они довольно насыщены. Здесь дело даже не во времени продолжительности, а в содержании.

— Перечисляя составляющие успеха современного композитора, вы упомянули лишь о «своем» слушателе. Что еще принципиально важно?

— Исполнители, контакты с исполнителями. Как без них? Среди исполнителей у меня как раз больше друзей, чем среди композиторов. С ними легче находить общий язык: они хотят играть, а я хочу, чтобы они играли.

— Назовите любимых.

— Любимые — это немного обязывающее слово, но... У меня очень хорошие отношения со многими. Владимир Сиренко, Роман Кофман, Николай Дядюра постоянно исполняют мою музыку. Скрипачи Анатолий Баженов, Богдана Пивненко, пианисты Оксана Рапита, Йожеф Ерминь и многие другие. Из тех, кто уехал из Украины, — Мария Чайковская, Наталка Хома, Владимир Винницкий, Николай Сук, Юрий Мазуркевич, Юрий Харенко. Со всеми я в контакте.

— В свое время вы довольно много произведений старой украинской классики не то, что обработали — дописали. Не могу припомнить еще хоть одного украинского композитора, который настолько интенсивно бы занимался этим делом. Для чего вам это было нужно?

— Здесь все то же самое: государство предлагало — я соглашался. Доработал оперы «Купало» Анатоля Вахнянина, «Роксоляну» Дениса Сичинского. Лучшая из этих работ — опера «На русалчин Великдень» Николая Леонтовича. Вернул ее в такое состояние, чтобы можно было исполнять. Редакция и оркестровка оперы — очень большая работа. Кто-то «наверху» понимал, что Украине это нужно. Но вместе с тем это было созвучно моим желаниям. Сейчас также занимаюсь транскрипциями. Недавно закончил оркестровку цикла «Отражения» Равеля, в начале февраля его исполнил Академический симфонический оркестр Национальной филармонии под управлением Николая Дядюры. «Двадцать четыре каприса» Паганини, оркестрованные несколько раньше, мне никто не заказывал, равно как и пьесы Равеля. Это была моя собственная инициатива, и я до сих пор ни копейки не получил за них.

«НЕТ ИДОЛОВ, ПЕРЕД КОТОРЫМИ Я БЫ СКЛОНЯЛСЯ»

— На протяжении жизни изменялась музыка, которой вы восхищались?

— В определенной мере — да. Хотя нет идолов, перед которыми я бы склонялся. Нравится классика начала и даже середины ХХ века. Это преимущественно общеизвестные имена: Дебюсси, Равель, Стравинский, Барток, Прокофьев, Шостакович. Такой вот «джентльменский набор».

— Во времена вашей юности и молодости произведения этих композиторов можно было услышать в концертных залах?

— Фактически, до 1955 года это все было запрещено. Вы не поверите, но до 1955 года был запрещен даже Рахманинов! Только одно произведение его можно было исполнять — «Польку». Почему — не знаю. Возможно, она кому-то из руководства страны нравилась... Дебюсси и Равелю повезло немного больше, они звучали довольно часто. История с Шостаковичем и Прокофьевым началась в 1948 году, а уже в 1958 году вышло постановление о «перегибах», и как-то оно понемногу налаживалось. Стравинского, когда учился в аспирантуре в Москве, слушали только подпольно.

— Но ведь слушали!

— Ясно, что слушали! Вы же знаете, запрещенное притягивает к себе внимание. Помню, как стоял рядом с Юрием Холоповым (выдающийся российский музыковед, 1932—2003. — Ред.) в большой очереди, чтобы купить пластинку с оперой «Воццек» Альбана Берга. До сих пор у меня есть эти пластинки, которые тогда были страшно дефицитными.

«САМОЕ ВАЖНОЕ — ЭТО ОЩУТИТЬ РЕАКЦИЮ СЛУШАТЕЛЯ, ЕГО ПОНИМАНИЕ»

— Мирослав Михайлович, а где вы сейчас живете?

— Если не считать гастролей, то больше живу во Львове, а работаю больше в Киеве.

— Как организовываете свое время? Для вас важно писать каждый день, в определенные часы дня или ночи?

— В творчестве у меня всегда аврал... Работаю тогда, когда есть возможность. Виолончельный концерт дописывал еще за неделю до назначенной премьеры. Если надо, могу работать на протяжении длительного времени. И так же долго раскачиваюсь — период «вхождения» в работу довольно сложный, но потом все ускоряется.

— Пишете сначала клавир или сразу партитуру?

— Если большое произведение, то сразу пишу партитуру. Клавир при необходимости могу сделать потом. Последние лет пять сразу набираю произведения на компьютере. В этом есть свои преимущества: можно несколько раз прослушать то, что написал, и сразу что-то изменить. Но фортепиано все равно нужно, оно дает непосредственный контакт с музыкой. Конечно, писание на бумаге тоже дарило какие-то особые ощущения, которые исчезли при работе с компьютером.

— Насколько хорошие отношения у вас сложились с отечественными оперными театрами и филармониями?

— Со многими филармониями очень хорошие отношения. Мои авторские концерты были в Харькове, Донецке, Одессе, Днепропетровске и многих других городах. Отдельные произведения исполняли оркестры Луцка, Хмельницкого, Ивано-Франковска. Ясно, что прекрасные контакты со львовскими и киевскими оркестрами.

— Какие из ваших произведений сейчас идут в оперных театрах?

— Во Львове идут мои опера «Моисей» и балет «Возвращение Баттерфляй». В Национальной опере тоже шел «Моисей», но в последнее время он почему-то не появляется в афише. Правда, на торжественном концерте по случаю Дня соборности я дирижировал прологом к «Моисею», с артистами Национальной оперы.

— А такие концерты, как авторский вечер в рамках Music-Review Weekend, когда вы сами садитесь за фортепиано и играете джазовые пьесы, часто бывают?

— Довольно часто. Играл их во Львове, Луцке, Хмельницком, Виннице, Ивано-Франковске, несколько концертов было в Польше, в Канаде. К тому же, существует вариант тех же пьес для камерного оркестра. Раньше я увлекался джазом и сейчас иногда балуюсь. Цикл, который вы слышали, писался на протяжении многих лет. Кроме того, включаю некоторые джазовые моменты в свои серьезные произведения. В моих последних скрипичных концертах пробивается не только джаз, но и даже «откровенная попса». Оно ведь все вокруг звучит и как-то влияет на меня.

— А олицетворением чего для вас является джаз?

— Джаз — одно из наибольших художественных завоеваний. Синтез негритянской и европейской музыки, который создает определенное настроение. Я бы сказал, позитивное. Это музыка для удовольствия, для приятности. Она не такая примитивная, как большинство нынешних эстрадных песен, с изысканными гармониями. Я был воспитан на прекрасных джазовых пианистах, таких как Оскар Питерсон, Эрролл Гарнер, Дэйв Брубек. Это виртуозы, которые играли прекрасную музыку.

— Не бывает такого, что написали — и сразу ощутили: «Да, это оно!»?

— Сомнение все равно остается... Исполнение, конечно, очень важно. Но самое важное для меня — это ощутить реакцию слушателя, его понимание...