«Моя свобода – мысль и фантазия»

Десять лет тому назад на Андреевском спуске был открыт уникальный и памятник Михаилу Булгакову, созданный Николаем Павловичем, а два десятилетия тому назад он закончил концептуальную серию картин-иллюстраций к Евангелию... В творческом активе легендарного мастера оригинальные памятники, скульптуры, памятные доски и портреты выдающимся личностям, несмотря на солидный возраст — 87 лет, но у него по-прежнему живые глаза, блестящий ум и добрая ирония. Годы совершенно не властны над Н. Рапаем и он продолжает заниматься творчеством.

«РАСКРЫТЬ ЧЕЛОВЕКА —  ЗАДАЧА СЛОЖНАЯ, НО ИМЕННО НА ЭТОМ СТРОИТСЯ ХУДОЖЕСТВЕННОСТЬ И ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ СКУЛЬПТУРЫ»

— Николай Павлович, вы наиболее известны как скульптор-портретист. Что для вас является основополагающим в этом жанре?

— Моя первая задача — добиться портретного сходства, если работаю над созданием образа конкретного человека. Он, прежде всего, должен быть узнаваем. Вторая — ощутить и воспроизвести внутреннее настроение моего героя, уловить и передать то, что характерно только ему и никому более. Стараюсь подмечать детали, нюансы, и чаще всего мне это удается, если верить отзывам. Самому трудно оценить свою работу — приходится доверять реакции коллег, профессионалов и зрителей.

— Кого легче лепить — хорошо знакомого человека или историческую личность?

— Я лепил, опираясь на фотографии, слепки, исторические материалы, что позволяло в сумме их увидеть главные черты личности, но самая большая и тяжелая задача — портретировать живого человека. К примеру, вы говорите со мной, а я должен вас лепить. И это чрезвычайно трудно — узнать вас сразу, вашу суть, а не то, какой вы хотите казаться. Ведь каждый человек преподносит себя так, каким он хотел бы быть, что очень отличается от того, кем он есть на самом деле. Это присуще почти всем людям — стремиться быть лучше на людях. Женщина хочет быть красивее, обаятельнее, притягательнее, мужчине важно быть более выразительным, завлекательным, умным, проявлять мужские черты характера. Когда человек позирует десять или пятнадцать сеансов, его суть проступает более отчетливо, в процессе общения он нередко совершенно меняется и снимает маску. Раскрыть человека — задача сложная, но именно на этом строится художественность и выразительность скульптуры. Без познания человека скульптура — мертва и схематична. Она способна затронуть душу лишь тогда, когда в ней выражена жизнь.

— Какие периоды развития скульптуры повлияли на мировоззрение, творчество и стиль?

— Вершиной для меня является древнегреческая скульптура и в целом — искусство древних. Они в свое время достигли невероятных высот в изображении человека, в решении скульптурных форм, в процессе обобщения красоты. Эстетика пластики скульптуры была ими поднята на высочайший уровень. Единственно, в чем можно упрекнуть греческую скульптуру, так это в ее отстраненности и изобразительной холодности. Ее внешняя форма — гениальна и по сей день является образцом, но она лишена внутренней жизни. Греческие статуи богов и богинь — Афродиты, Дианы, Зевса — возвышенно бесчувственные. Они впечатляют своим величием и пластикой, но зритель на них смотрит, словно со стороны. Жизненность им сообщили поздние мастера. Но я учился передавать форму именно у греков, потому что мне это было близко, изучал объемные скульптуры, слепки в музеях, учился самостоятельно работать с формой.

— Какие темы, образы вам близки сегодня? И как менялись ваши вкусы и взгляды на искусство со временем?

— Взгляды практически не менялись, я по-прежнему считаю, что скульптура —  это вид искусства, который занят очень серьезной работой. Перед ним стояла и стоит серьезная задача: в реальном объеме, в реальном пространстве, в трехмерном измерении создать жизнь. Эту первоочередную задачу скульптора можно решать всю жизнь, так до конца  не постигнув ее глубины. Ей была посвящена вся моя жизнь, а мне сегодня кажется, что я почти ничего не умею. И мне хочется учиться заново, хотя я осознаю, как мало времени у меня впереди. Постигая глубины искусства, приходишь к выводу, что ты стремишься к тому идеалу, к которому невозможно приблизиться. И поэтому скульптор учится всю жизнь. И я до сих пор учусь рисовать, решать цветовые задачи, работать с объемом. 

— Чем занимаетесь сейчас?

— Сейчас скульптуру не делаю, только рисую то, что меня окружает, цветы или натюрморты. Со скульптурой работать сложно, потому что бронза или камень требуют финансовых вложений... Замыслы, идеи есть, но пока я не могу себе их позволить.

— Вы часто работали на заказ?

— В основном я всегда сам выбирал то, что мне было близко и интересно. 

— Насколько скульптор свободен в своем творчестве?

— Все искусство, включая скульптуру, — свободно. Иной вопрос, что его нередко пытаются использовать, поставить на службу чему-либо, и так появляется проституирование в искусстве. Когда искусство отказывается от своей исконной свободы, начиная служить и угождать политике, например, оно перестает быть таковым. Даже, когда тему дают, я свободен в ее решении: сам решаю ее композицию, решаю, какой она будет, в каком движении. Это — моя свобода, мысль, фантазия, и никто мне не навяжет ничего извне. Когда мне говорят сделать так или иначе, я отвечаю: «Делайте сами!», и мы расходимся. Когда я изучаю тему, ее продумываю, прочувствую, и если я нашел решение, значит оно, с моей точки, верное. И если вы мне доверяете, мы договариваемся, и я делаю, если нет — мы расстаемся.

«МЫ НЕ ЗНАЕМ, КАК НА САМОМ ДЕЛЕ ВЫГЛЯДЕЛИ ХРИСТОС, МАРИЯ...»

— Что побудило вас обратиться к евангельской теме?

— У меня есть целая серия иллюстраций к Библии, это сцены из жизни Христа в хронологии: рождение, благая весть, первые проповеди, хождение по мукам, распятие (показывает рисунки). За основу я брал тексты Евангелие от Луки, Марка, часть от Иоанна. Эти библейские работы уже выставлялись и, скорее всего, будут выставляться в будущем...

Совершенно случайно я обрел евангельскую тематику в Чернобыле, где делал рисунки сразу же после аварии. Я тогда был потрясен пустотой и безжизненностью «мертвой зоны». Потрясла группа физиков, которая направлялась к реактору. Они были одеты во все белое и в пустом городе среди безжизненных домов напоминали привидений. Это выглядело зловеще: никого вокруг, тишина, зной и только «белые» люди идут... Мое воображение оттолкнулось от этого, и так родилась мысль о том, что у библейских героев нет лиц, мы не знаем, как на самом деле выглядели Христос, Мария... Когда мы сочиняем образ, он обязательно на что-то похож, и поэтому реалистичные лики святых столь неправдивы и неправильны — ведь никто не знает, какими они были. И те, кто воспроизводят их, — лгут. Я создал безликих Христа и Марию, используя пластику движения для раскрытия темы (рассматривает рисунки). Вот жены-мироносицы идут к Христу ранним утром, чтобы помазать его тело миром, подходят к гробу и обнаруживают его пустым. А вот — «Пир в Кане Галилейской», — на котором Иисус совершил первое чудо, превратив воду в вино и напоив им всю свадьбу. Кстати, я был в Кане, этом маленьком селе на севере Иудеи, неподалеку от Генисаретского озера. Будучи в Израиле, я был очарован этой землей, ее духом древности, духом невероятной библейской старины. Фантастическая земля! Там во мне не только укрепился замысел библейской серии, но и обрел свой реализм, детали. К примеру, если бы я не побывал в Иудейской пустыне, то представлял бы ее в виде песчаных дюн, а на самом деле она являет собой холмы с вершинами, между которыми — камни и песок. Здесь Иисус Христос провел сорок дней в размышлениях о себе, о времени, о Боге-отце. Зная точно, как выглядит эта пустыня, я сделал рисунок «Христос в пустыне».

«ГОРОДУ НУЖНА СКУЛЬПТУРА ТОЧНЫХ РАЗМЕРОВ И В ТОЧНОМ МЕСТЕ»

— Вы автор уникального памятника Михаилу Булгакову, который установлен возле музея писателя...

— Как только прочел первое издание «Мастера и Маргариты», то  был потрясен его автором как мастером и художником. Мне безумно понравился роман, включая его великолепно разработанную библейскую тему. И я начал работать над созданием его образа, что длилось очень долго, около десяти лет: делал портреты, многое пробовал и менял. И наконец, создал последний эскиз сидящего Булгакова, который, на мой взгляд, был финалом моих размышлений о писателе. Все эти эскизы просто хранились в мастерской, пока однажды последний эскиз не попался на глаза властям, которые и решили сделать памятник. 

— То есть, он просто ждал своего часа?

— Да, случая. Я убедился, что он в искусстве имеет огромное значение. Изучая историю искусства и биографии любимых мною мастеров Возрождения, Леонардо да Винчи и Микеланджело, я заметил, как много в их судьбе зависело от случая. В сущности, все, что нам осталось, — это случайно сделанные произведения искусства, понимаете? Так, у меня давно стоял эскиз к скульптуре Леся Курбаса, который понравился министру культуры и который был одобрен тогдашним мэром Киева А. Омельченко. И мы поставили памятник Курбасу.

— На ваш взгляд, какова роль скульптуры в современном городе?

— Эта традиция не нами установлена, издавна принято ставить скульптуры известным людям данной страны, конкретного этноса, тем, кто исторически возвысился над всеми. Роль скульптуры в этом значительна, но все зависит от того, где она установлена, как установлена и в каких размерах. При советской власти все эти компоненты не учитывались: ставили где угодно, что угодно, как попало. И были колоссальные размеры. Я сторонник небольших размеров. Скульптура в городе должна быть чуть больше натуры, близкой к зрителю, чтобы он мог соизмерить себя с нею и быть равным, как человек — человеку. Зритель не должен стоять перед божеством, вот почему я против больших скульптур, разогнанных до небес. Огромная скульптура, как монстр: она холодная и недоступная человеку, который не может ее почувствовать и воздействовать на нее, что подсознательно отталкивает. Поэтому городу нужна скульптура точных размеров и в точном месте.