«Нужно не реформировать, а реанимировать современный оперный театр»

Этот приезд А. Цимбалюка был осуществлен в рамках масштабного проекта театра по приглашению на свою сцену украинских звезд, прославившихся на западноевропейских театральных подмостках, и уникален тем, что певцы участвуют не в гала-концертах, а в полноценных постановках. В частности, Александр исполнил партии царя Тимура в опере «Турандот» Дж.Пучини и главную роль — Бориса Годунова в одноименной опере Модеста Мусоргского.

Ныне 39-летний украинский бас находится на взлете своей карьеры и выступает с лучшими дирижерами на самых известных оперных сценах. Следом за Киевом в этом сезоне его ждут нью-йоркская Metropolitan Opera (Тимур из «Турандот»), Парижская опера (король Рене из «Иоланты»), Гамбургский и Баварский оперные театры. В интервью «Дню» он объяснил, для чего дважды исполнял Национальный Гимн перед поединком Владимира Кличко, почему певцы обязаны заниматься благотворительностью, и в каких реформах нуждаются украинская и мировая оперные сцены.

ЗА 11 ЛЕТ РАЗУЧИЛ СВЫШЕ 90 ПАРТИЙ

— Саша, ты — один из немногих русскоязычных басов, исполняющих на крупнейших мировых сценах не только русскоязычный репертуар. Это показатель действительно высокого мастерства и чувства стиля.

— Я ради этого, собственно, и уехал, чтобы постичь языки, чтобы научиться стилю, близкому к оригиналу: в Европе это проще. Пока сидишь в одном, даже самом лучшем театре, ты этому не научишься. Нужно много гастролировать, потому что основное обучение происходит на сцене, у настоящих мастеров и носителей языка. Очень важен вопрос контекста. Когда труппа поет вдумчиво, аккуратно, и тут я вступаю — громко, уверенно, красиво, с моей точки зрения, но мое вступление выпадает из контекста, общая фраза нарушена резким взрывом. И тогда дирижер говорит: «Стоп-стоп, Александр, я вас очень прошу, чуть мягче». В моем понимании форте — это настоящий рев, а он хотел не просто громкого, а плотного, насыщенного тембра...

— Прежде чем попасть в штат Гамбургской оперы, ты два года находился там на стажировке. Чем полезны такие академии при театре, которые типичны для Западной Европы, но отсутствуют у нас?

— Во время стажировки я не видел разницы между ней и работой в штате. Нас точно так же задействовали в спектаклях, как и штатных певцов. Единственное — мы получали не зарплату, а стипендию, которая, кстати, не облагалась налогом, поэтому в денежном отношении стажироваться было выгоднее, чем работать. Но не только поэтому. У нас были разнообразные занятия с репетиторами по языку и вокалу. Приезжали очень известные певцы — Курт Молль, ПаатаБурчуладзе, Эдита Груберова. На такой стажировке я бы с удовольствием остался еще на два года.

В свою очередь, у театра благодаря подобным академиям есть возможность посмотреть, насколько певец полезен, доступен ли ему тот или иной репертуар, можно ли на него положиться — стабильность очень важна. Конечно, если бы в украинском театре удалось запустить подобный механизм, это привело бы к резким положительным изменениям. И это не требует колоссальных средств — например, я хорошо знаком с одним итальянцем из Ла Скала, который работал с Миреллой Френи, Николаем Гяуровым и другими именитыми певцами. Он бы с радостью приехал позаниматься с нашими певцами не ради денег, а ради интереса.

— В твоей биографии указана колоссальная цифра: в одной только Гамбургской опере ты исполнил свыше 60 разных партий на пяти разных языках. Что это за языки, и как за 11 лет можно разучить 60 партий?

— Во-первых, общее количество партий превышает 90. В ближайшие полгода эта цифра станет еще больше — 100 с лишним. Пять языков — итальянский, французский, английский (Бриттен и современные авторы), русский и немецкий (Вагнер). Может, кто-то скажет, что 90 — это я преувеличиваю, но цифра велика оттого, что в репертуаре не только ведущие партии, но и второго плана: например, в вердиевском «Риголетто» это и Монтероне, и Спарафучиле, и Граф Чепрано. Когда состоишь в штате театра, находишься в своеобразном конвейере, идет безостановочный процесс — по три-четыре постановки в месяц. В год у меня было около 80 выступлений, это очень много. Теперь — 20 — 25. Это серьезный износ, потому что каждому выходу на сцену предшествуют репетиции, распевки и т. п.

— В твоем репертуаре шесть опер Рихарда Вагнера, которого принято считать одним из самых «вредных» для голоса композиторов. Исходя из этого факта, можно предположить, что ты не согласен с подобными предрассудками.

— В определенном количестве Вагнер мне не страшен, но к тому, чтобы быть полноценным вагнеровским певцом, я не стремлюсь. Главная его сложность — это масштабы. Он настолько расширил свой оркестр, что вокалисту невозможно не кричать, состязаясь с инструментами. Я не фанат Вагнера, но знаю о нем больше других: я встречался с его родственниками, был в замке, в апартаментах, где он жил. Мне открывали все двери, рассказывали секреты, не известные широкому кругу.

А по поводу вреда для голоса — вся русская музыка тоже не полезна. Она углубляет, расширяет, а не собирает вокал. И ничего — поют…

— Партию Бориса, которую ты исполнял в Киеве, уже многократно приходилось петь?

— Нет, это вторая постановка, в которой я исполнял именно эту редакцию. Дело в том, что в Баварской опере «Борис Годунов» шел в первоначальной редакции Мусоргского, которая существенно отличается от редакции Римского-Корсакова, поставленной в Киеве. Переучиваться очень сложно, да и Мусоргский сам по себе непрост. Это композитор, который отталкивался от слова и уже под текст писал музыку, а не так, как, к примеру, Верди — для него первичной была мелодия. В Мусоргском очень важно прочувствовать каждое слово, а вокал — это инструмент, призванный помочь вербальному тексту быть понятным благодаря подключению волнения, чувств и эмоций. Вообще, эта опера помогает солисту освоить азы драматической игры, это полноценный драматический театр.

«ГОДУНОВ НЕ БЫЛ ДРЕМУЧИМ ДЕДОМ, КАК ПРИНЯТО ЕГО ИЗОБРАЖАТЬ»

— Саша, каково это — в 39 лет играть царя Бориса Годунова?

— Тут нет никакого противоречия, он не был старым, дремучим дедом, как его принято изображать. Править, фактически, начал в 33 года, в 46 Бориса короновали, в 53 он уже умер. О Годунове писали как о человеке крепкого телосложения, татарского происхождения, он всегда смотрел в глаза и требовал повиновения.

Вообще, дело не в том, в каком возрасте играть Бориса, а в том, как это делать. Мой педагог Людмила Ильинична Иванова считает, что если после исполнения этой партии не болит сердце, то ты и не пел вовсе, даже не начинал.

— Дважды, в 2007 и в 2011 году ты исполнял Национальный Гимн перед боем Владимира Кличко. Любишь бокс?

— Нет. Как я смогу петь, если изобьют лицо? Противники на ринге дубасят друг друга до изнеможения, что здесь хорошего? Лично мне неприятно на это смотреть.

— Тогда что для тебя значило это выступление перед поединком?

— Возможность поддержать соотечественника, своих сограждан, которые верят в победу и, в конце концов, в свою страну.

«НЕЛЬЗЯ ВСЕ СТАВИТЬ НА РЕЛЬСЫ КОММЕРЦИИ»

— Уже почти пятнадцать лет ты живешь в Гамбурге. Как поддерживаешь связь с Украиной?

— Я постоянно сюда приезжаю. В родной Одессе дал восемь благотворительных концертов — для пенсионеров, ветеранов, детишек. Нельзя все ставить на рельсы коммерции. Благодаря этим концертам спасли несколько детских жизней. К таким выступлениям отношусь очень серьезно и считаю, что то же самое нужно делать любому певцу, потому что голос — это, прежде всего, дар свыше, а не личная заслуга исполнителя. Люди должны помогать друг другу. И это радость, когда узнаешь, что чье-то сердце продолжает биться благодаря тому, что ты вышел на сцену и спел несколько арий.

— В каких реформах, на твой взгляд, нуждается современный оперный театр?

— Для начала нужно не реформировать, а реанимировать современный оперный театр — в плане эмоций, искренности, серьезного отношения, энтузиазма и самоотдачи. Увы, в современном театре не хватает взаимодействия и партнерства. Вместо них на первый план выходят самолюбование, самовыпячивание, и одновременно — отношение к искусству как к рутине, обыденности. Даже ребенок способен сохранять концентрацию в течение 40 минут. Неужели оперный певец не готов сделать то же самое в течение оперного акта? Выходя на сцену, даже на репетиции, не важно — солист ты, актер миманса или осветитель, нужно постараться быть включенным хотя бы процентов на восемьдесят. Не кривляться, не балагурить, не зевать, посматривая на часы, а просто служить общему делу. Только когда певцы, оркестранты, балет, режиссер и дирижер объединяют свои усилия, становясь единым организмом, только тогда начинает что-то получаться.

— Украинское общество в целом (это касается не только театра) устроено так, что человеческие отношения оттесняют профессионализм на второй план. На западноевропейской сцене то же самое?

— Нет, там партнеры могут быть в жизни злейшими врагами, но когда они поют любовный дуэт, публика должна быть уверена, что все по-настоящему. Что если такой трепет на сцене, такие мурашки, то и в жизни эти двое влюблены друг в друга.

— От чего у тебя самого бывают мурашки?

— От очень простых вещей. Тех, которые и делают людей — людьми, ведь иногда животные человечнее нас. От искренности, от покаяния, от самопожертвования. Когда подвиг остается неозвученным, о нем никто не знает, а на кону, например, стояла чья-то жизнь.