О борьбе за визуальную справедливость

Его работы можно было увидеть в Лондоне, Париже, Брюсселе, Барселоне, Нью-Йорке, Токио, Пекине... На всех континентах Б.Михайлову рукоплескали и давали престижные награды. Но не дома — в Харькове. Здесь показы закрывали, запрещали... А были единичные показы для «своих».

Открытие вернисажа в Харькове удивило, и казалось, в «ЕрмиловЦентре» собрался весь город, получился невиданный праздник, который порадовал знаменитого харьковчанина, отметившего выставкой свой 75-летний юбилей. Однако и сейчас, когда профессиональные эксперты многократно пояснили зрителям ценность творчества фотохудожника, восприятие в постсоветской среде остается неоднозначным. Борис Михайлов или Боб, как с любовью называют его друзья, говорит, что был готов к «сложностям» в Харькове.

УМИЛЕНИЕ ИЛИ СОДРОГАНИЕ

— Странно сегодня слышать, что вас ругают за «Бомжей», как в далекие 1980-е...

— Многие критики не ожидали, что в Харькове моей выставке будет оказано столько внимания. Еще 20 лет назад Александр Раппапорт сказал, что у моего искусства «будущего не будет!» (сейчас мои работы изучают и преподают в западных школах)... Он сказал, что я не люблю людей, что они у меня — мусор! Если внимательно посмотреть, как сняты «Бомжи», то можно увидеть, что их позы напоминают библейские сюжеты — там есть снятие с креста, поклонение, осознание смерти. Раздетая женщина — это Мария Магдалена, она ведь была продажной женщиной. И тогда становится понятно, что это — уже не бомжи, а почти герои. Именно так мои работы увидели и поняли те люди, которые помогают бездомным. Они увидели, что мои «Бомжи» сняты с уважением и без давления на них. Но большинство этого не видит.

— Искусство не должно «нравиться». Оно должно вызывать эмоции, заставлять думать...

— Я с этим согласен. Но дело не только в этом. Здесь, в Украине, ситуация оказалась достаточно сложной. Но я этого и ожидал — что ситуация будет сложной. Я понимал, что для большинства зрителей это будет спорный момент. Многие не воспринимают мои фотографии.

— Чем вы объясняете это невосприятие?

— Советское время давно прошло, и элементы, которые подаются в моих работах, могут не восприниматься молодыми людьми. И они уже не так важны для старых людей. И мы подошли к главному вопросу: для чего вообще нужно искусство? Особенно — фотография? С моей точки зрения, фотография и искусство нужны, чтобы окружить нас различными типами имиджей, которые вместе с другими источниками — телевизором и компьютером — составят для тебя картину окружающей жизни. Наблюдая, ты видишь видимое, но не видишь значимое! Любой человек видит только оболочку жизни без постоянного аналитического взгляда, вербального, который подтверждает сказанное.

— Но даже без глубокого анализа все между собой говорят, что «живем плохо».

— Одна вещь — говорить, как мы живем, другая — зафиксировать, подтвердить сказанное. И сравнять плохое и хорошее. Вот для этого нужен «арт». Моя «Синяя серия» — это подтверждение в «арте» того, как все на самом деле было в СССР. Это фиксация правды человеком оттуда. В «арте» хроникер становится художником. И свое личное ощущение переводит в то, что является важным и значимым для всех. Я был бы рад, чтобы кто-то заснял другие картинки тогдашней жизни. Но их нет! Если раньше требовалось что-то плохое, то сейчас хочется найти что-то хорошее. Не естественно хорошее, когда выезжаешь за город и медитируешь на ромашку, а социально и визуально хорошее, красивое. Но его пока нет. Почему? Это значит, что боль общества оказалась сильнее, чем его блаженство, которое может это показать. И когда эта боль уменьшится, тогда появится другое искусство.

— Почему за границей ваше искусство понимают и принимают, а на родине — нет?

— Восприятие зависит от воспитания. Советская культура была основана на учении Аристотеля о катарсисе. Если ты получаешь от искусства катарсис, то после него освободишься, и напряжение уйдет. Даже в трагедии есть то, что переживаешь, как положительное. Но в нашей культуре для катарсиса должно быть умиление. И эта философия существует до сих пор. А в западной традиции должно быть не умиление, а содрогание! Ты увидел — и вздрогнул. И это вздрагивание накапливается, и, накапливая, ты его отвергаешь — ты знаешь, что такого не должно быть! Ты реагируешь критически.

РАВНОВЕСИЕ КАК ГЛАВНОЕ УСЛОВИЕ СВОБОДЫ

— Из чего сложилась экспозиция «Unrespectable» в «ЕрмиловЦентре»?

— Целью этой выставки было показать не только современное, но и сделать ретроспективу, доказать, что «это было». Мы ее готовили около полугода. Получился некоммерческий проект, как «выстрел в воздух». Мы так поступали в 1980-е, когда показывали «воздух» для «своих». Тогда было ощущение, что ты делаешь что-то важное, вкладываешь что-то в сознание. Во мне всегда был заряд, внутреннее чувство справедливости, я хотел выразить свою позицию, не думая о деньгах. Тогда ты понимал, что люди это подхватят. А сейчас непонятно, что подхватят. И, если ты что-то показываешь, это оценивается деньгами. Я рад, что пришло так много людей, что всем было интересно.

— Какое послание для зрителей вы приготовили сегодня?

— Есть две вещи. На верхнем этаже — социальный взгляд, упор делается на 1990 годах, когда все рухнуло. Внизу — момент переезда, человек, художник, начал ездить, это путешествие между «здесь» и «там», когда происходит расшатывание жестких моральных принципов. Сегодняшняя ситуация — это положение «между», это время игры. Мои «почеркушки» показывают круг сегодняшних вопросов. Дом, который падает — это возвращение к старому, мысль о прошедшей эпохе. Разорванный рот — это агрессия, которая продолжается и увеличивается. Рефлексия на новости, когда людей убивают на бытовой почве, женщины бросают детей. Люди без лиц — новое прочтение изображений Христа. Это наши темы, то, о чем мы думаем, это вербальность новых взаимоотношений.

— Ваши работы можно назвать символом борьбы с тоталитарным режимом.

— Да, можно так сказать. Но я не уверен, что это называется словом «тоталитарный режим». Это борьба за визуальную справедливость, за гражданское понимание. Потому что должно быть не только равенство граждан, но и равенство изображений. Задача искусства, с моей точки зрения, установить паритет, восстановить равновесие. И задача художника поддерживать этот огонь, чтобы продолжалось горение.

— Можно ли сказать, что это равновесие — условие свободы?

— Именно оно и есть условием и показателем свободы.