Парадоксы Гертруды Стайн

Вклад Гертруды Стайн в искусство модернизма действительно колоссальный. Она не создала его шедевров, однако на протяжении десятилетий была его пророком и стержнем. Она не просто была там, где создавалось новое, оно творилось вокруг нее, питаясь ее эстетическими и философскими идеями, она влияла на это новое, задавая его координаты и направления.

Она родилась в небольшом городке в штате Пенсильвания в обеспеченной и образованной немецко-еврейской семье. Училась в Гарвардском университете, где изучала медицину и психологию. В 1903 году вместе с братом Лео — также гарвардским эстетом — переехала в Париж, увозя с собой недописанный роман, который вышел в 1909 году под названием «Три жизни».

Гертруда Стайн была далеко не единственной американской писательницей, которая поехала делать литературную карьеру в Европу. Ее эмиграция была не политической, не экономической, а эстетической. Америка начала двадцатого века не была страной богемы. Ее литература — сладкое викторианство в поэзии, реалистические эпопеи в прозе — казалась устаревшей, не соответствующей духу нового времени. Нужно было ускорять приход двадцатого века. И вот второй парадокс — Гертруде Стайн, а также Эзре Паунду, Т. С. Элиоту, а позднее Хемингуэю и многим другим создание модерной американской литературы представлялось возможным только в Париже. Стайн считала, что ее соотечественники просто не имели иного выбора. Дома они не могли писать книги и рисовать картины, дома они могли стать разве что дантистами. Европа же давала им атмосферу эксперимента и творческой свободы. (Минуло сто лет, и направление литературного движения изменилось: сегодня писатели знают, что мировое признание начинается в Америке, и именно туда направляются со всех стран и континентов.)

Переехав в Париж, Гертруда Стайн оказалась в центре творческого салона Пикассо и Матисса. Она поощряла этих тогда еще неизвестных художников в их артистических поисках, а сама пыталась высказать словом то, что кубисты делали на полотне.

Другой источник ее творчества был американским. Гертруда Стайн разрабатывала свой стиль автоматического письма, опираясь на идеи своего учителя из Гарварда Вильяма Джеймса. «Сознание является рекой, потоком моментов», — писал Джеймс в «Основах психологии» (1890). Стайн стремилась воспроизвести сознание как поток, а время как фиксацию быстротечных моментов. Текст является коллажем, а не линейным изложением событий, как было в классической прозе. Журналистика, по мнению Стайн, убила литературу событий. Литература должна фиксировать не события, а именно движения сознания.

Эксперименты писательницы воплотились в исполинских текстах: «Создание американцев» (1906—1911), «Нежные пуговицы» (1914), «Портреты» (1908—1912) и др. В процессе своей эволюции Стайн двигалась к абстракционизму, полному разрушению традиционных приемов письма. О доступности своих произведений для читателей она совершенно не заботилась. Она разрушала традицию американской прозы, чтобы на ее месте возникла новая культура, пусть даже созданная не ею, а ее последователями.

В двадцатые годы в ее доме собирались американские авторы нового поколения. На ее парижскую квартиру на Рю де Флер, 27, ставшую местом литературного паломничества, приходили Эрнест Хемингуэй, Френсис Скотт Фицджеральд, Торнтон Уайльдер. Именно обращаясь к ним, молодым американским скитальцам по европейским землям, она сказала знаменитые слова: «Вы все — потерянное поколение», которые стали эпиграфом к роману Хемингуэя «И восходит солнце». А конкретно Хемингуэю она сказала: «Начни сначала и сконцентрируйся». Она учила его лаконичному содержательному предложению, экономности художественного выражения, то есть чему-то абсолютно противоположному тому, что делала сама. И в этом — третий парадокс Гертруды Стайн.

Четвертый парадокс связан с феминизмом. Она была участницей еще одного парижского салона — группы Левого Берега, где собирались писательницы лесбийской ориентации, хотя ни к этому течению, ни к феминизму прямого отношения Стайн не имела. По-видимому, она просто не могла не быть там, где подрывались основы. И все же некоторые идеи Стайн позволяют называть ее одной из предтеч постструктурального феминизма. «То, что говорит женщина, правдивее того, что говорит мужчина», — подчеркивала она.

Модернизм уже стал литературной историей. Мы знакомимся с ним и его мэтрами с опозданием. До недавнего времени у нас модернистов не позволяли не то что печатать — даже вспоминать. По уровню запрещенности они почти приравнивались к диссидентам-националистам. Почему? В чем состояла политическая опасность и интеллектуальная угроза этих эзотерических авангардных текстов? Опасность кубистических полотен Пикассо и Брака? Или многостраничных абстракций Стайн? Каким образом они подрывали общество «развитого социализма»? Тех, которые запрещали, уже не спросишь. Они исчезли, развеялись как дым. Тем временем Гертруда Стайн, ее ученики и последователи — враги всякой классики и традиции — стали классиками. Еще один парадокс или урок литературной истории.