«Популярная культура» как фактор мистификации

Первая из них — это почти восторг, с которым читал и перечитывал эти в общем научноподобные, но не слишком обремененные «научностью» очерки со множеством вкусного фактажа и точных, остроумных наблюдений. Очевидно, именно такая книга была у нас весьма ожидаемой — цитирую известного персонажа популярной культуры, ее даже можно было бы назвать «очень своевременной».

Вторая причина — это почти раздражение, в которое довольно часто перерастал мой восторг во время чтения.

Что же, с восторгом все более-менее ясно — не так уж и много умного (о добром и вечном я вообще молчу) выходит в свет на наших дезориентированных территориях в последние годы. Но как быть с раздражением?

Думаю, природа его прежде всего в окончательной невыясненности предмета — что считать «популярной культурой» в Украине? Во вступительной статье составитель книги Александр Гриценко якобы ставит перед собой цель как-то очертить это весьма скользкое понятие, однако фактически кружит вокруг само собой понятного отличия «популярной» культуры от «народной» и «элитарной». Читателю остается утешаться американской цитатой о том, что «популярная культура есть культура массового спроса», а «произведение является популярным, если оно создано так, чтобы соответствовать жизненному опыту и системе ценностей большинства». Если я правильно понимаю, в таком случае «популярная культура» — то же, что и «массовая», маскульт. Но хорошо об этом писать американцу с его мадоннами, джексонами, тайсонами и клинтонами! А что можно сказать о «массовом спросе» и «системе ценностей большинства» в нашем, украинском случае?

Случай этот действительно тяжелый, так сказать, нетипичный. У большинства украинцев, правда, тоже есть свой «массовый cпрос» и своя «система ценностей». Только вот касаются они в основном как не Пугачевой, так Киркорова, а то еще какого-нибудь Штирлица или там «старых песен о главном». В своих «культурных потребностях» украинец — президентом государства начиная и первым попавшимся базарным челноком заканчивая — не перестает быть человеком советским, ностальгирующим.

На этом фоне попытка авторов монографии творить каких-то альтернативных национальных героев маскульта выглядела бы отчаянно-прекрасной, если бы не была такой наивной. Создается впечатление, как будто свое знание украинского «массового спроса» они черпают не из окружающей реальности, а из какой-нибудь «Території А», «Національного хіт-параду» или «Українських телевізійних новин». Вот уже шагает под победным знаменем «украинской популярной культуры» странно-пестрое общество: всяческие «кролики», «долгоносики», И. П. Котляревский с Поплавским и Подервянским, Симоненко (поэт), Верка Сердючка, Глазовой, Песня-про-Рушничок, Нина Матвиенко — все те, благодаря кому — размякает составитель — «сохранили национальную идентичность не только «сознательная» Галичина, но и несколькомиллионное сообщество провинциальных украинских интеллигентов, скромных учителей и инженеров, горожан в первом и втором поколениях»...

Этот в общем оптимистический или, по крайней мере, обнадеживающий пафос вообще характерен для монографии. Подавляющее большинство очерков завершается бодрым обобщением об очередном свидетельстве нашей неминуемой «интеграции в Европу». Свидетельствами такими, по мнению авторов, является, например, резкое снижение спроса на книги (это в Европе так?!), вымирание гуманитарных журналов или то, что «ни один писатель, младше 40 лет, принципиально не читает «Літукраїни». Последнее кажется особенно курьезным — упомянутая газета вряд ли может выступать здесь хоть каким-то критерием.

В общем же, все было бы на месте и выглядело бы еще симпатичнее, если бы книга носила подзаголовок «Попытки фиктивно-мистификационного анализа», а эпиграфом к ней было взято предпоследнее предложение вступительной статьи: «Все наши ошибки, упрощения или натяжки — именно наши, ничьи больше».