Противное непротивление

В Национальном театре имени И. Франко состоялась премьера. Известную пьесу Льва Толстого поставил Роман МАРХОЛИА, который в свое время руководил Севастопольским театром им. Луначарского. То обстоятельство, что режиссер много времени проводит в Крыму, а работает, в основном, в России, добавляет злободневности в спектакль о «загадочной русской душе»...

На сцену написанный в 1900 году «Живой труп» попал не сразу — автор не хотел публиковать пьесу при жизни. О глубинных причинах нежелания Льва Николаевича Толстого обнародовать свою художественную версию криминальной истории, которая случилась в восьмидесятых годах ХІХ века, можно лишь догадаться. Слишком душевные метания самого графа Толстого были похожи на внутреннюю биографию главного героя «Живого трупа» — Феди Протасова, ушедшего из семьи к цыганам, променявшего заботливую, любящую жену на тоже любящую, но малопригодную для семейной жизни цыгану Машу. Герой, деградировавший  из-за нежелания вести обычную жизнь добропорядочного гражданина, через безвыходную  ситуацию, в которую попала бывшая жена, в финале стреляется (перед тем опустившийся на дно жизни Федя инсценировал самоубийство, а Лиза повторно вышла замуж — двоеженство в те времена, когда развод оформить было сложно, считалось не просто бесчестием, но серьезным преступлением).

Нет сомнения, что и сам автор, как и многие рефлесирующие интеллигенты, втайне помышлял о том, чтобы одним махом (или одним нажатием пальца) враз покончить со всеми сомнениями, душевными и телесными метаниями, с вопросами, на которые пребывающая в смуте душа не находит ответов. В конце концов, отец психоанализа Фрейд, опустившийся в темные подвалы человеческого подсознания, поведал миру о том, что низшей природой homo sapiens движут две стихии — эрос (стремление к наслаждению) и танатос (стремление к смерти, возникающее от пресыщения, от пустоты, к которой лишенное высшего смысла существование ради наслаждений приводит). Благо, у Зигмунда Фрейда появились такие ученики, как Адлер и Франкл, которые додумали за своего учителя и придали его теории логическое завершение. Первый указал на то, что человеком, как существом социальным, движет еще и стремление к общественной самореализации и следующее за этим признание. Франкл пошел еще дальше, обнаружив, что главной движущей пружиной человеческой жизни является поиск смысла.

Поиском смысла, как известно, занимались многие герои русской литературы, преуспели в этом занятии и обнаружили высшую цель, ради которой стоит жить... Душевная смута, вызванная самоедством и нежеланием самореализовываться в обществе (а тем более,  жить на уровне удовлетворения примитивных наслаждений), приводила к тому, что герои эти часто вершили смертный грех самоубийства. Вот, собственно, и разгадка «таинственной русской души» — смысл ведь обнаруживается в служении другим, в служении Богу. Протагонисты же русской литературы и истории были заняты не столько другими и Богом, сколько собой, своей душой, копание в кровавых потрохах которой, вызванное неисправимым эгоизмом, по недоумию до сих пор считается высшим проявлением духовности. Отсюда происходит московское мессианство, грозящее человечеству установлением «Русского мира», — мы-то уже увидели, чем чреват этот «мир», — отсюда бредни о том, что Москва станет третьим Римом и т.п. фанаберии.  

Роман Мархолиа, к сожалению, в эту ересь уверовал, а посему вывел на сцену Протасова-мученика, сделав его единственным «живым» персонажем, тогда как все другие представлены в его спектакле «трупами». Алексей Богданович, играющий Федю, сохраняет на сцене естественный цвет лица и естественную речь, тогда как другие актеры свои лица подбеливают до состояния безжизненной маски и, соответственно, не общаются друг с другом, а монотонно, в стиле а-ля Виктюк, вещают на зал. Прием этот был эффектным много лет назад, когда наш знаменитый земляк поставил в Москве «Служанок», с которыми исколесил половину мира. Но теперь эта нарочитая отстраненность смотрится как детская болезнь «виктюзны» в театральном искусстве, и режиссеру такого уровня, как Мархолиа (ученику Анатолия Эфроса),  она чести не делает.

Лишенными не просто страсти, но и жизненной силы здесь выглядят даже цыгане, пение которых похоже на колыбельную, да еще и исполняемую утомленной, засыпающей матерью. Поэтому никто, даже Маша, не говоря о жене, не может дать Протасову вдохновения для жизни (Татьяна Михина не случайно играет обе роли, режиссер не верит в животворящую энергию женщины, они для него «одним миром мазаны»). В этой неразборчивости кроется концептуальная ошибка невнимательно прочитавшего пьесу классика  Мархолиа, подогнавшего ее под свою трактовку: Протасов страдает не от того, что вокруг нет жизни, а потому, что он ее отвергает, полагая, что жизнь сводится к душевному эксгибиционизму. Но режиссера Л.Толстой и его пьеса интересуют мало. Постановщик озабочен тем, чтобы, с одной стороны, донести до нас славянофильскую идею об избранности русского народа (мы по этой теории лишь малороссы), а с другой, поведать об обреченности из-за своей «бездуховности» Запада. Намек на эту протухшую мысль воплощает на сцене одетая по французской моде (костюмы — Натальи Рудюк) Наталья Сумская в роли матери Каренина — одна из лучших актерских работ в спектакле. Сам же второй муж Лизы (актрисе в  данной трактовке просто нечего играть) в исполнении Остапа Ступки благодаря его отрицательному обаянию предстает не просто никчемным, но даже физиологически неприятным.

Ну а что же Протасов? Никакого сочувствия и даже интереса этот резонер, коим его представляет А. Богданович, не вызывает. В его благородство, совестливость, духовность просто не веришь, как не веришь в то, что такого Протасова «любят бабы», — первая характеристика героя, заявленная в начале спектакля. А посему ключевые вопросы, поднятые Львом Николаевичем, остаются без ответа. Очень хотелось понять, почему герою служить в банке, заботиться о жене и ребенке более стыдно, нежели пить водку и делать всех вокруг себя несчастными?

Спектакль Мархолиа, несмотря на то, что его политическая подоплека с помощью хороших художников (сценография — Владимира Ковальчука) тщательно маскируется под утонченное эстетство, выносит приговор «Русскому миру». В стране, жители которой — в т.ч. и те, кто должен быть цветом нации и брать за нее ответственность, — не хотят становиться гражданами, в принципе, не может быть гражданского общества, а значит, не может быть нормальной цивилизованной жизни. Чем она жителям Московии претит? А Бог их знает. Сказал же поэт, что умом Россию не понять... В чем весь цивилизованный мир нынче в очередной раз убеждается.

В антракте я обратился к режиссеру, который носит абхазскую фамилию, но отождествляет себя с русской культурой, ответить на несколько вопросов «Дня». Его ответы, на мой взгляд, очень показательны. 

— Роман,  где вы сейчас больше работаете — в Украине или в России?

— Я работаю и там и там, между Севастополем и Москвой. А-а, сейчас получается, что я в России...

— Что сейчас происходит с Театром им. Луначарского, который вы в свое время возглавляли? Месяц назад «День» публиковал интервью с режиссером Тарасом Мазуром, которого изгнали из театра, а потом — и из Севастополя только за то, что он бывал на Майдане. Некоторые актеры даже сожалели, что его, «бандеровца», не расстреляли... Как такое могло случиться?

— Сейчас, в целом, температура в обществе высокая, поэтому не стоит реагировать на все это буквально. Во-первых, театр есть театр: это — страсти! А во-вторых, я знаю, что изнутри все не так трагично, я бы не давал каких-то оценок. Надо немножко остудить температуру, чтобы время прошло, все улеглось. Думаю, все будет нормально.

— Не могу разделить ваш оптимизм. Чтобы было нормально, Россия, как минимум, должна убрать своих диверсантов с востока Украины, отвести войска от ее границ, вернуть Крым, и, самое главное, россияне должны покаяться!

— Сейчас не надо никому говорить о покаянии. Надо каждому заниматься своим делом и не осуждать других. Потому что бесы — они как раз способствуют возникновению ненависти. Мы должны за что-то другое держаться, осуждение — не самое правильное.

— Вы — за неосуждение и за непротивление злу. Поэтому и взяли Толстого, сентиментальную философию...

— Толстой — христианин, хоть и запутавшийся. Мы живем в сложное время перемен... Ответственность наша возрастает, и пьеса Толстого сможет в этом помочь. Я давно хотел поставить спектакль с Алексеем Богдановичем. Сначала думал об Ибсене, но мне показалось, что тема славянства Украине ближе, нежели пьесы норвежского писателя.