Рай с каверзой

В этом году мир отмечает 500-летие со дня смерти Иеронима Босха. Об этом настолько же признанном, насколько и противоречивом художнике мы беседуем с киевским искусствоведом Олегом Сидором-Гибелиндой.

«ОН БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ СВОЕГО ВРЕМЕНИ»

– Начнем с самого простого вопроса. Итак, о ком мы говорим?

– О Еруне ван Акене, известном под именем Иероним Босх. Его имя произносят по-разному, но мы будем придерживаться именно варианта «Босх» – потому что здесь есть и особое хрипение, и зловещее карканье, и некоторый надлом. Он из того круга авторов, оригиналы которых мало кто видел, но по крайней мере все слышали их имена. Рембрандт, Вермеер, Леонардо, Пикассо – и вот Босх входит в этот художественный Ротари-клуб. Иногда он даже лучше в репродукциях, не очень в них и теряет. Есть художники, которых в репродукциях смотреть невозможно. Он не из таких.

Вокруг такой фигуры всегда выстраиваешь таблицу. О его ближайшем окружении мало что известно, но он – современник Леонардо и Боттичелли, и, тем не менее, это разные планеты или даже разные галактики.

– Его появление обусловлено больше историческим или художественным контекстом?

– Я бы сказал, визуально-бытовым контекстом. Один из моих учителей, Вадим Клеваев, обращал внимание на такие реалии позднего Средневековья, как карнавалы дураков и масленицы, которые не противоречили церкви, а, скорее, дополняли ее доктрины. Богатство и причудливость костюмов, разные театральные действа, разделение по кастам... Часто болезни лечили таким методом: приходил врач в маске с длинным носом и устрашающими инструментами – только чтобы напугать болезнь. Страхи, равно как и эротические символы, были на каждом шагу; так, половые органы подчеркивались: на гульфиках рисовали целые гербы или узоры. Секса не стеснялись, а эротических символов у Босха очень много.

ФРАГМЕНТ ТРИПТИХА «САД ЗЕМНЫХ НАСЛАЖДЕНИЙ»

– В то же время его имя окутано невероятным количеством мифов: от членства в тайных обществах до психического заболевания. Хоть доля правды в этом есть?

– Начнем с того, что о нем вообще известно очень мало. Недавно узнали, что он, вероятно, был женат на богатой женщине, но не гнушался подрабатывать, раскрашивая скульптуры. Да, есть версии о его пребывании в тайных обществах, но это как с масонами: можно считать могущественной силой, а можно – просто закрытым клубом по интересам. Все что угодно могло быть, но говорить об этом смешно, потому что нет данных. Здесь, скорее, нужно учитывать психику людей того времени.

«БОСХ ПРОСТО ДОВЕЛ ДО ЛОГИЧЕСКОГО КОНЦА ТО, ЧТО КЛУБИЛОСЬ В ВОЗДУХЕ»

– Получается, такие образы были характерны для живописи той эпохи, по крайней мере, в Северном Ренессансе? Есть ведь, например, много похожих мотивов у того же Брейгеля.

– Брейгеля и Босха разделяет пропасть. Их часто называют рядом, через запятую, однако это ошибка. Босх просто довел до логического конца то, что, можно сказать, клубилось в воздухе. У того же Брейгеля тоже есть такие моменты, но он сконцентрирован на самой материи живописи, менее фантастичен, хотя тоже углубляется в свою немаленькую трагедию. Босх, со своей стороны, сделал ставку на деталь, которая играет у него огромную роль. Много картин сохранилось в копиях, и, как ни странно, в кусках, что свидетельствует о его популярности: нравился какой-то кусок – просто брали и вырезали. О нем говорили, что он свидетель ада.

– Какое из толкований его работ ближе лично вам?

– Существует множество исключающих друг друга толкований – и все глубокие и доказательные. Я питаюсь не толкованиями: люблю живопись как таковую, люблю погружаться в нее. Своеобразный синдром Стендаля. Так вот, несмотря ни на что, Босх мне нравится тем, что в нем есть момент непредсказуемости, изворота, то есть то, что как раз невозможно истолковать однозначно. Даже рай у него с подвохом, с червячками, так сказать. Есть у него какие-то прочитываемые символы, но намного больше авторских метафор, которые остаются за пределами нашего понимания – и хорошо, что остаются.

«МУЗЫКАЛЬНЫЙ АД» (ФРАГМЕНТ ТРИПТИХА «САД ЗЕМНЫХ НАСЛАЖДЕНИЙ»)

- Так какую же драму он отображает?

– Свои личные кошмары, на мой взгляд. Прежде всего – страх ада. Потому что был глубоко верующим человеком, как все тогда. Внутренние страхи отражали окружающую реальность. Например, страх согрешить – при постоянном желании сделать это. Тогда ведь под грехом похотливости понимали даже не адюльтер – а одни лишь помыслы о нем. Человек был окружен демонами. А впереди возвышались хрустальные громады будущего рая, куда, впрочем, могли долететь лишь единицы – все понимали, что никогда туда не попадут. Сегодня можем что-то предугадывать – а тогда люди жили с ежедневным ощцущением угрозы, близкого Апокалипсиса. Дьявол был в каждом кусте. Или, по словам Андруховича, «Дьявол прячется в сыре».

«ЕГО НЕДОСТАТКИ ЯВЛЯЮТСЯ ПРОДОЛЖЕНИЕМ ЕГО ДОБРОДЕТЕЛЕЙ»

– Вы сказали, что Босх интереснее в репродукциях. Почему?

– Потому что он является логоцентричным, сюжетоцентричным автором. У него много деталей, которые можно разглядывать и по ним разгадывать сюжет. Оценка живописных качеств превращается в странствие по сюжетам, мы переходим с живописи на литературу. Это не совсем правильно, но что делать? Босха мы разглядываем фрагмент за фрагментом, в то время как, например, Вермеера так не рассмотришь, там иные вещи, там общий живописный образ. Образы Босха переходят в культовые бренды страха, им иллюстрировали произведения о Первой мировой. А что может проиллюстрировать Вермеер, кроме самого себя? У меня было юношеское увлечение Босхом, на первом курсе даже брал монографию, что-то из нее перерисовывал, но в любом музее сразу ищу Вермеера. А Босх – уже так, повезет – увижу.

– Почему разочаровались? Что вас оттолкнуло?

– Его недостатки являются продолжением его добродетелей... Но и назвать его гениальным автором тоже не могу. Вот в «Падении Икара» Брейгеля ужаса не меньше. Там видна только нога Икара, он падает, погибает, а на земле в это время продолжается будничная жизнь. Я люблю художников, у которых есть живопись как таковая; а есть такие, у кого господствует сюжет. Босх из последних.

– Почему он стал настолько актуален в ХХ веке?

– Вряд ли реальность сама по себе стала ужаснее. Думаю, это был культурный запрос. Искусство немного заплыло жиром, и нужны были резкие движения, но для убедительности каждая такая революция должна опираться на качественную генеалогию. Кстати, Юрий Тынянов насчитал несколько десятков предшественников у литературных экспрессионистов. Вот и экспериментаторы 1920-30-х нуждались в Босхе.

«ЭТО ТЕРАПИЯ ВЫСШЕГО СОРТА»

– Зачем он нужен нам, в частности здесь, в Украине?

– Чтобы мы не слишком себе сушили мозги тем, что у нас самая ужасная эпоха. Это терапия высшего сорта, настраивающая на философический лад: мы не единственные в страдании. Когда-то люди пережили вот такие кошмары – переживем и мы свою долю. Ничего нового. И еще его картины – хорошее напоминание о непредсказуемости истории. Как ни прогнозируй – за поворотом можем увидеть что-то химерное.

– Хотели бы вы оказаться одним из персонажей его полотен?

– Мы и так все немного в состоянии его персонажей, нас постоянно что-то соблазняет, правда, не так демонично, как у него. Мне скорее хотелось бы оказаться у Брейгеля среди «Охотников на снегу». Там очень красиво пылает костер. Вот хотелось бы приблизиться к нему среди зимы, почувствовать контраст между холодом и внезапным жаром, увидеть это пронзительное небо с тоненькими веточками на ясном фоне... А мир Босха все же довольно мизерабельный.

– Тогда выверну этот вопрос: учитывая весь опыт катастроф человечества последних ста лет, можно ли сказать, что мы живем в мире, нарисованном им?

– Это можно сказать о любой эпохе.

БОСХ ШРЕДИНГЕРА

– Если ничего нового в мире нет, закончу разговор тем же вопросом, с которого начал: о ком мы говорили? Кто он?

– Нидерландский художник конца ХV – начала ХVІ веков. Можно даже сказать, что и великий. Уникальный, потому что его можно и видеть, и не видеть. О котором почти ничего не известно и который нравится почти всем.