Размышления и афоризмы Евгения Сверстюка,

Быть собой и оставаться собой на этапах двадцатого века — что может быть лучшим признаком человеческой подлинности.

Школа идеологического фарисейства и школа деятельного патриотизма — несовместимы.

В суровых лагерях стали более строгими наши профили. Мой идеализм заострился до принципиальной религиозной позиции, моральный максимализм противостоял скромным бытовым измерениям экзистенции в мире утраченных границ.

Я ощущал, что Украина ожидает высокой жертвы, и это единственное, чем она может просветлеть в униженности своей.

Поэзия, как витражи церковных окон — темные, мрачные и невыразительные, если на них смотреть с рыночной площади, но когда войти внутрь этой святыни — все вспыхивает живыми красками.

Какую цену пожалела бы какая-то нация, чтобы иметь своего Гете? Но сколько обществ пожалело для своих талантов кусочка высокого неба и загнало их в казарму или просто послало им яд — от Сократа до Лорки.

Старый вирус адаптировался к новым условиям и терзает свою жертву. Лихорадка коммунизма уже позади. Ныне затяжная болезнь обессиливает организм и не дает человеку подняться на ноги.

Всегда угнетал низкий потолок и безнадежные мели плоского материализма. Как любил повторять Василий Симоненко, «в луже глубоко не нырнешь. Но ту же лужу имел в виду Александр Довженко, обреченный «собирать звезды в луже». А эта метафора очень содержательна: она намекает на наклоненные к земле голову и глаза, которые видят небо только в таком опосредствованном отражении.

Душа бессмертна, а вспышки научно-технические — только фон для жизни в мире духа.

Наша историческая амнезия — это не характер, а «школа»...

Понятие терроризированной памяти...

Равнодушие — угасший огонь души. Он не освещает и не помогает различать лица. Поле темноты ширится и охватывает ниву жизни.

Церкви должны стать привлекательными и преисполненными идеализма. Церковь без высокой миссии — как человек без цели. По-видимому, нужна «критическая масса» людей самоотверженных и жертвенных. Люди поражены усталостью и равнодушием, люди «теплые» не способны ничего изменить. И сами не способны измениться.

Неразделенность православия нас больше всего волнует: при Пимене оно же было единым... Волнует нас отсутствие глубин, скрываемое политологическим шумом отсутствия жертвенного подвижничества, которое преодолеват все препятствия и зажигает живые огни.

У меня практически не было другого выбора, как «просто идти». По натуре я нонкомформист. У меня врожденная аллергия на фальшь, являющаяся воздухом «социалистического гуманизма» и соцреализма.

Опасаюсь, что в потоках информационного ливня хлынут в украинскую литературу имитаторы, утомленные от знаний сороконожки и блестящие верхогляды, взглянут на многотрудную работу хотя бы шестидесятников, брошенных под колеса за самое отстаивание основополагающих ценностей и попытки идти против течения, и скажут: «Напрасный труд! С ценностями и так ничего бы не произошло, раз они основополагающие, а плавание против течения — это дело характера».

А поэтому главное для человека — полоть сорняки, чистить источники. Вне этого жизнь не имеет смысла. Я не утешаю себя иллюзиями, что мне удалось изменить направление течения национальных сил. Но если удалось кого-то спасти «над пропастью во ржи», так и за это слава Богу.

Мы не имели бы нынешних фиаско на каждом шагу, если бы у нас были серьезные люди, у которых есть вера и понятие чести. Если бы у нас хотя бы были такие простые люди, из которых в свое время строились отряды УПА. Это были ребята, которые имели понятие чести, даже не имея образования. Это был народ непродажный....

Следовательно, религия должна дать духовный, моральный фундамент. Определенный запас сил, духовной энергии для противостояния, для стоицизма.

Хотим бороться за украинский язык — давайте бороться этим языком за высшие моральные идеалы и ценности, исторически связанные с этим языком. Только вес, глубина и благородство придают благородное звучание украинскому языку. Молодецкий патриотизм типа «не верю в Бога — верю в Украину» никогда не привлечет. Вера в Украину должна быть наполнена добром и верой в общечеловеческие идеалы.

Крутим обратную сторону пластинки и думаем, что вместо отрицания частной собственности должна быть ее абсолютизация. Вместо ограничения потребления должно быть пресыщение. Вместо цензуры — вседозволенность. И в результате мы опять у разбитого корыта.

В суматохе изменений несчастный советский читатель и не заметил этого пересмотра коммунистических ценностей, которые далее живут и бродят в нем, как стереотипы.

Профессиональные атеисты превратились в религиеведов. Профессиональные гонители веры засуетились вокруг культа пустого храма. Но природа не терпит пустоты, храмы наполнились дезориентированными людьми. И тогда гонители стали «примирителями» в межконфессиональных конфликтах.

Стереотипы — тяжелый балласт истории.

Когда поникнут головы побежденных и силы их канут в труд на хлеб насущный, то на скудной почве всегда вырастают одинокие высокие фигуры как голос самосохранения рода.

Жизнь — это свободная рискованная игра, в которой не очень нужно что-то выигрывать...

Широкая нива со свергнутым режимом — это было словно заминированное поле. Все ощущали, что это уже не та ужасная зона страха, куда глянуть жутко, однако для вымуштрованных на службе это не была нива. Это была ловушка. В анекдотах того времени мертвый Сталин раскрывал глаза.

Самым надежным был этический идеализм, чудом сцементированный из семейной традиции, литературы и философии.

Искры донкихотства рассыпаны между людьми везде по свету. Может, они создают ту незримую линию высокого напряжения, за которой можно проследить пути духовного развития человечества?

Века неволи и национальных лишений выработали тип украинского обывателя, который сам себя называет презрительным прозвищем «хохол»... У него своя этика и мораль, свой юмор, свои поговорки и песни. Вся низкопробная, мелкокорыстная, малодушная и балаганная часть нашего фольклора выработана им и принадлежит ему — хохлу, из которого растет сытый самодовольный торжествующий хам, который лишен веры, чести и долга, а поэтому и духа украинского не будет выносить.

Все большие и тревожные вопросы и голоса были потоплены в луже фарисейства, в луже лжи. И эти лужи до сих пор отравляют воздух. И засасывают.

Сколько провинциализма и тупой самовлюбленности, ассимиляторства и русификаторов! О, посредственность, какая страшная сила в тебе!

Ныне отсутствие большой мудрости, большого уважения и любви к человеку, большой ответственности за наследие предков и судьбу потомков чувствуется как самая большая рана человечества. Рана, в которую может быть вброшена смертельная инфекция. Самый страшный носитель ее — полуобразованный ефрейтор, решительный полуинтеллигент. Из гимназии или семинарии он знает фразеологию культуры и цивилизации. Но не знает той конденсируемой духовной силы, жизненной силы, которая стоит за словами, поэтому он охотно подменяет слова, отважно жонглирует ими и делает ослепительный фейерверк — временную иллюзию правды. Не задумываясь над извечными законами развития жизни, он действует так, словно их совсем нет, а потом десяткам гениев не справиться с тем, что он натворил...

Есть счастливые нации. Для них отступничество и национальная измена — просто случай патологии, который регистрируется в клинике, но не фиксируется в истории. Для нас целыми веками дорога измены пахла корытом, мундиром, золотом, а дорога верности — кровью.

Нужно всеми силами слова объявить ничтожными и временными все ходовые ценности и напомнить, что настоящее — настоящие ценности затоптаны где-то на дне души. И это единственное прочное в человеческой жизни, единственное, что нужно культивировать, чтобы не утонуть в трясине потребительско-изменчивых эквивалентов...

Каждый раз, когда шатается обманно-стабильная почва под ногами, начинаешь освежать в душе то, что написано там большими буквами, но как-то потускнело в будничных сумерках, где все невидимое считается недействительным.