Сергей МАСЛОБОЙЩИКОВ: «У меня есть жадность к жизни»

Повод для сегодняшнего интервью с Сергеем Маслобойщиковым — престижная театральная премия «Киевская пектораль» за лучшую сценографию балета «За двома зайцями» в Национальном театре оперы и балета им. Т. Шевченко (кстати, четвертая по счету в его послужном списке, до нее аналогичные награды  Маслобойщиков получил за спектакли  «Дон Жуан» и «Гедда Габлер» в Молодом театре, «Буря» в Национальном  драматическом театре им. И. Франко). И хотя событие это более, чем достойное, встретиться с Сергеем мы собирались задолго до него (недавно он получил «Мистецьку премію «Київ» им. И.Миколайчука за документальный фильм «Свой голос»), да все не складывалось — Маслобойщиков заканчивал объемную работу по оформлению книги, писал сценарий, планировал театральные постановки. Потому сегодня говорим не только о театре.

«ЗРИТЕЛИ УВИДЕЛИ ДВАДЦАТЫЙ ВАРИАНТ СЦЕНОГРАФИИ»

— Сергей, если спектакль удался, чаще всего лавры успеха получают режиссер и актеры, потому, очевидно, особенно  приятно, что эксперты оценили в ярком, самобытном, очень современном балете «За двома зайцями» мастерство сценографа, где декорации (как и изысканные костюмы Анны Ипатьевой) — полноправные участники действия, без которых эксцентричная  классика могла показаться архаичной или даже  шароварной. Сложно было уйти от возможных штампов в «рисунке» сценического украинского села?

— Дело не в лаврах. Мое участие  в балете «За двома зайцями» достаточно случайное, поскольку я уже давно не берусь за сценографию спектакля, если не сам его ставлю.  В конкретном случае ко мне обратились  друзья — режиссер Виктор Литвинов и композитор Юрий Шевченко, которым я не мог отказать. Было сделано более двадцати вариантов сценографии, последний из которых увидели зрители.

— Как у вас хватило терпения?!

— Хватило, потому что я хорошо отношусь к этим людям. А бывало, что после первого неприятия эскизов, я отказывался от дальнейшего сотрудничества. Последнее время, правда, такого не происходит, потому что я договариваюсь сам с собой (смеется), что, кстати, тоже не всегда легко дается.

—  А какой последний театральный проект вы делали и как режиссер, и как сценограф?

— Спектакль «Опасные связи». В Центре Леся Курбаса, совместно с Киевским театром на Печерске.

— Прекрасно помню эту постановку!  Я видела ее в конце 2013 года, когда уже стоял Майдан...

— Совершенно верно.  Помню, я сказал на премьере, что легкомысленных героев «Опасных связей» буквально через пару лет ожидала гильотина, и провел аналогию с событиями в Украине, предположив, что мы тоже расплачиваемся за свое легкомыслие. Французская революция, давно ставшая историей, и современная украинская ситуация совпадали на сцене.

—  Сценографии  учились у Даниила Данииловича Лидера?

— Я учился на факультете графики Киевского художественного института. К Даниилу Данииловичу бегал на лекции, он меня манил как личность. Лидер провозглашал художника демиургом, то есть человеком, создающим свой мир. У него была любимая мысль: «Спектакль придумывает художник:  потому, когда в его мир входит персонаж, он не может не считаться с тем пространством, в которое попал». Пространство влияет на поведение человека. Как Бог создал Землю? Отделил свет от тьмы, сотворил сушу... Он придумал пространство, и человек, оказавшись в нем, не может существовать вне этого мира.

Скажем, Иван Драч в одной из ремарок к своей пьесе написал, что поверхность сцены покрыта мелкими кактусами, — представьте себе актера, которому придется по ней ходить! Он же не сможет не обращать на это внимания... (Смеется.)

«В КИНО Я ИГРАЛ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО НЕГОДЯЕВ»

—  А вы представляете себя на месте этого персонажа? Насколько я знаю, ваш первый опыт в искусстве был именно актерский?

— Конечно, представляю. Мне всегда хотелось попасть в пространство кино. Возможно, потому, что родители имели отношение к искусству. Папа   поступил в театральное училище при Малом театре в класс Веры Пашенной. Но началась война, и отца призвали. После демобилизации в училище он больше не вернулся, а поскольку не мог жить без сцены, пошел служить в театр Советской армии — львовский, который тогда базировался в Киеве. Там они познакомились с мамой, которая тоже была актрисой. А отец — не только актером, но и художником, и завпостом. Он хорошо рисовал, был самоучкой, из-за войны не смог полностью реализовать свои таланты, к сожалению. В итоге, чтобы прокормить семью, стал заниматься электродинамикой, защитил диссертацию, у него более сотни изобретений.

Однако папа   никогда не бросал рисовать, и моя судьба, по сути, была его проекцией — он мечтал, чтобы я стал художником. Отлично помню, как сам влюбился в рисование: для того, чтобы я хорошо кушал в детстве, отец на круглых коробках из-под торта рисовал всяких зверей и подсаживал их ко мне за стол! (Смеется.) Я был болезненным мальчиком, часто простужался, а поскольку мы жили в доме врача, ребенка, чуть чихнувшего, тотчас укладывали с градусником в постель, и когда я валялся, всегда рисовал.  Так что если говорить о генах, действительно, определенными способностями родители меня наградили.

Что касается моего юношеского актерского опыта, это действительно любопытная  история. Однажды к нам в гости пришли соседи, и во время застолья кто-то рассказал об объявлении в газете «Вечерний Киев» — требовались дети для исполнения главных ролей в художественном фильме «Ни дня без приключений» режиссера Игоря Ветрова.  Оказалось,  родители тоже видели это объявление, но скрыли его от меня, не хотели, чтобы я пошел по актерской дорожке, понимая, какая это зависимая профессия. Мне было тогда лет 13, это известие  меня   впечатлило, и в назначенный срок я помчался на киностудию имени Довженко! Помню, лил дикий ливень, детей (а претендентов было много) заводили в небольшой холл группами. Я, как и все остальные, промок до нитки, волосы прилипли ко лбу, и второй режиссер Вилен Хацкевич увидев нас, сказал: «Ребята, герои с вами не пришли». Я безумно расстроился, поверить не мог в неудачу, и решил попытать счастья вторично.  На сей раз светило солнце, моя шевелюра была в порядке, тот же самый второй режиссер меня не узнал, ткнул пальцем и попросил пройти в комнату, где дали какие-то тексты... В итоге, меня отобрали — на отрицательную роль. И потом я играл только отрицательных персонажей. У меня в подростковой актерской истории — более восьми ролей («Ни дня без приключений», «Домино», «Земные и небесные приключения» и др. — Авт.), почти все они негодяи! (Смеется.)

— Первый съемочный день помните? Не страшно было?   

— Нет, мне все очень нравилось. Я и сегодня себя на съемочной площадке чувствую лучше, чем за письменным столом. Самое комфортное место для меня.

— Почему тогда не стали актером?

— Меня «додавили» родители, убедив, что актером можно стать всегда, но необходимо иметь в руках какую-то другую профессию. Я довольно легко согласился с их аргументами, потому что хотел продолжать рисовать, и в итоге поступил в художественный институт.

«МАСЛОБОЙЩИКОВ — ЭТО ХАНУТЯН ПО-АРМЯНСКИ»

— А как тогда случился ваш театральный «роман»? Факультет графики все-таки предполагает иную специализацию?

— В тот год, когда я заканчивал институт, Виталий Малахов создавал свой театр. И меня попросили сделать для него плакат.  Мы подружились, совпали во взглядах на творчество, и Виталий предложил мне заняться сценографией в театре. Там я, кстати, и с Аллой познакомился (Алла Сергийко — жена Сергея, актриса Театра на Подоле. — Авт.).  Так я оказался в театральном  мире,  хотя  поначалу таких  планов не было. Заканчивая художественный институт,  все еще  мечтал о кино... И через несколько лет решил все-таки поступать на Высшие курсы сценаристов и режиссеров в Москву. Туда было очень сложно попасть, и пока я собирался это сделать, прошел слух, что их закрывают. Тогда я подал документы на режиссерский факультет Киевского  театрального института им. И.Карпенко-Карого, на курс к Виктору Борисовичу Кисину, и очень рад, что проучился у этого мастера целый год. В это время вновь открыли Высшие курсы, куда, в итоге, мне помог поступить Роман Балаян, поскольку верил в меня.

— Вы уже тогда дружили?

— Я знаком с Романом Гургеновичем с 13 лет, с того самого первого опыта в кино, с фильма «Ни дня без приключений». Роман работал на картине ассистентом режиссера по реквизиту. Очень хорошо помню один момент — красивую сцену: берег моря, пляж (съемки картины проходили в Одессе), на песке стоит стул, на нем висит белая рубашка, и Рома бреется... А вокруг бегает наша детвора, и дразнит его, а он отмахивается от нее полотенцем!.. (Смеется.)

Вновь мы встретились, когда я приехал в увольнение из армии, и шел по Рыльскому переулку в военной форме, а навстречу — Роман Балаян.  Разговорились. Рома рассказал, что снял новый фильм, и сейчас идет на его просмотр в Высшую партийную школу. Пригласил и меня. Вот при таких обстоятельствах я первый раз увидел «Полеты во сне и наяву».

Когда я поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, то учился в мастерской Романа Баляна вместе с Александром Атанесяном и Самвелом Саребикяном. Они мне тогда тоже придумали армянскую фамилию Ханутян, это аналог моей —  Маслобойщиков! (Смеется.)

Два года, проведенные на курсах, оказались настоящим счастьем. Учиться было необыкновенно интересно: лекции уникальных личностей, например, философа Мераба Мамардашвили, просмотры фильмов мировой классики из Белых Столбов, которые в то время нигде больше нельзя было увидеть. Для советского человека — глоток свежего воздуха.

«БЫТЬ УЧАСТНИКОМ РЕВОЛЮЦИИ И НЕ СНИМАТЬ — ДЛЯ РЕЖИССЕРА НЕВОЗМОЖНО»

— А потом случилась «Певица Жозефина, или Мышиный народ», «Шум ветра» — картины, обласканные кинокритиками и получившие международные награды. Казалось бы,  вы должны были перебирать предложениями проектов, но так не произошло. Почему, как  думаете?

— В этой ситуации я сам виноват. Жаловаться на судьбу, мол, у меня не было возможности снимать, не могу. Но мои отношения с сюжетами развиваются сложно. Тем не менее, было несколько идей, которые, к сожалению, не удалось воплотить в жизнь. Последняя связана с любопытной украинско-польской историей о независимом государстве, которое было создано Игнацыем Сибором Мархоцким (причем, полностью по «лекалам» Жан-Жака Руссо) и просуществовало на территории Украины с 1793—1812 год.  Пока проект завис...  Наверное, мне давно нужно было бы снять не капиталоемкую современную историю для мобильного телефона, к чему я, собственно, и стремлюсь.

— Поэтому вы решили попробовать себя в документалистике? Признаться, я с опаской смотрела фильм «Свой голос» о детском хоре «Щедрик», ведь приемы и эстетика неигрового кино   кардинально отличаются от постановочного. И искренне рада, что картина получилась не банальной, и в ней отчетливо слышится ваш голос, извините за тавтологию.

— Действительно, я никогда не планировал снимать документальное кино. Кроме фильмов о Майдане, разумеется («Люди Майдана/ People from Maydan. Nevseremos!», «Украинский аргумент». — Авт.) Обе революции стали побудительными событиями, их невозможно было не зафиксировать. Быть участником таких мощных исторических потрясений и не снимать -просто невозможно. Поначалу я даже не думал, что из репортажного материала получатся фильмы, просто брал в руки камеру или телефон и шел на Майдан... Что касается других документальных работ, это эпизодические заказы, к которым я старался относиться ответственно, чтобы самому не было стыдно.

«ТЕМАТИЧЕСКИЕ ПЛАНЫ ПРЕВРАТЯТ МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ В МИНИСТЕРСТВО ИДЕОЛОГИИ»

— После событий последних лет в Украине, непосредственным свидетелем и участником которых вы были, изменился ли кинематографический и театральный мир, что годами  придумывал и строил художник и режиссер эстет Сергей Маслобойщиков?  Взялись бы снимать сегодня не авторское кино по мотивам произведений Кафки или Гете, а фильм на острую военно-патриотическую тематику, например?

— Это очень важный и болезненный вопрос. Искусство, как правило, не утверждает некую общепринятую  норму, а наоборот, разрушает ее.   Всегда спорит с различными общественными институтами, формирующими «незыблемые» мнения и «правила» поведения. Человек сложен и многогранен. Когда  он табуирует себя, заставляет жить «по правилам»,  все равно внутри накапливает свои «скелеты в шкафу»,  аккумулирует собственную свободу, которая, конечно же, не помещается ни в одной клетке. Это и есть — основа драматизма.

Культура, высокий театр, талантливое кино — рождаются внизу, из эмпирики, из неиспользованной человеком энергии. Они спорят с мертвыми формами, укоренившимися в обществе. А идеология спускается сверху. Если культура говорит: «Я должен жить так, потому что мое сознание основано на практике моей жизни», то идеология утверждает: «Ты должен жить так, «как полагается». За тебя решают наверху».

Когда после революции 2014 года формировалось новое Агентство по вопросам кино, я задал вопрос: «А будут ли в этой   структуре утверждаться тематические планы?» Ответы были разные. Тогда я высказал свое мнение, что в тот момент, когда появится утвержденная сверху тематика, это станет началом конца новых кинематографических перемен. Министерство культуры превратится в министерство идеологии. Те, кто постарше, уже это проходили. При советской системе подобные тематические планы всегда были замечательной кормушкой для людей, которые не особенно стремились высказывать самостоятельное мнение. И в обществе, и в искусстве. Очень удобная позиция.

Мы все видели, когда во время революции люди массово выходили с украинской символикой на баррикады, как ночи напролет стояли на Майдане в лютый мороз.   Их никто не принуждал к этим действиям. Это было их собственное желание.  И совсем другое дело, когда патриотизм превращается в госзаказ.

Патриотизм — это действия совестливого человека, профессионально и качественно делающего свою работу. И не кричащего на каждом шагу, что он —  патриот.  А тематические госзаказы не только вызовут раздражение зрителей, но и скомпрометируют саму тематику.

— Если бы вам предложили чиновничью должность, благодаря которой можно было бы влиять на общественные процессы, согласились бы?

— Я бы этого  не хотел. Но если бы такое несчастье все-таки обрушилось на меня, предполагаю, что попытался бы найти алгоритм правильного поведения чиновника. Чиновника, который должен понимать всю ответственность своего положения. Недавно, например, мне предлагали сделать ролик, где должна была звучать фраза: «Не перший раз у нашому місті щось злітає у повітря...» Заказчики говорят: «Нет, так не пойдет! У нас в городе ничего не взрывается. Нужен позитив». Хорошо, что я не присутствовал при разговоре. Поинтересовался бы — а история с Павлом Шереметом, а другие события? Мы живем в очень напряженном мире, где нельзя не смотреть правде в глаза.

— Однажды, еще до всех революций, я брала интервью у известного политолога и спросила, что для него важнее всего в жизни — семья, профессия, карьера, бизнес или что-то еще?  Его ответ меня поразил: «Для мужчины важнее всего политика и война...» Рискну повторить этот вопрос вам.

— Мне кажется, каждый человек, формулирующий ответ на этот вопрос, чаще всего лукавит. Он говорит так или иначе в зависимости от того, кем хочет казаться. Бог создал нас столь же талантливыми, сколь и глупцами. Мы прячем свои отрицательные качества, пытаемся преувеличить положительные. Или те, что кажутся нам положительными. Хотим выглядеть такими, какими сами себя видим в идеале.

На этот вопрос еще Фауст с Мефистофелем пытались ответить. Помните, в чем суть спора между Мефистофелем и Богом?  Мефистофель два толстенных тома пытается соблазнить Фауста, чтобы услышать от него слова: «Остановись, мгновенье!»  Не получается... И лишь, прощаясь с жизнью, Фауст таки произносит эту фразу. Хочет остановить уходящую жизнь!

У меня тоже есть жадность к жизни, из которой не хочется ничего выбрасывать.