Шельменко как национальный герой

170 лет назад труппа Харьковского театра впервые сыграла политическую комедию Григория Квитки-Основьяненко «Дворянские выборы», которая вскоре по настоянию Николая II была запрещена цензурой.

Однако вскоре появилось продолжение — пьеса «Дворянские выборы часть вторая, или Выбор исправника», которая описывала дворянские выборы в губернском городе и среди персонажей которой — кандидатов и избирателей — действовали шляхтичи с такими громкими фамилиями, как Заправлялкин, Благосудов, Твердов, Кожедралов, Вижималов, Забойкин, Драчугин, Подтрусов. А среди новых персонажей появился и «волостной писарь, малороссиянин Шельменко». Почти в то же время появилось и другое произведение драматурга, комедия в трех действиях «Шельменко — волостной писарь», главный герой которого так характеризовал себя: «Моей родной бабушки сестра в третьих, но, будучи, была за швагером господина сотника лубенского, вот что! Так видите, будучи сказать, я чуть-чуть не дворянин...»

В основе «Шельменко-денщика» лежит вполне традиционный (начиная с комедий дель арте «Проделки Скапена», «Слуга двух господ») сюжет: молодые влюбленные хотят пожениться, родители мешают им, на помощь приходят слуги и пытаются устранить все преграды, которые стоят на пути влюбленных. Однако поверх традиционной схемы Квитка написал другой сюжет, нетрадиционность которого проявляется уже с первых реплик пьесы, провозглашенных капитаном Скворцовым (который, по традиции, должен бы быть голубым героем).

Итак, по ремарке, «простой, без всяких украшений сад».

Скворцов (сидит под деревом и читает книгу, потом говорит): «... Как бы огорчился дядя, если бы узнал, что генеральскому племяннику отказали... И где же? В Малороссии!.. Он верить не хочет, чтобы могли быть здесь порядочные люди... Однако же отказали!.. Увезти бы — и конец делу. Посердятся да и простят, а я буду с состоянием. Присенька, право, очень мила; имеет странности, но я, женясь, с моими кузинами ее перевоспитаю...»

Это монолог завоевателя. И следовательно, изменение сценического амплуа. Вместо «голубого влюбленного» — традиционный для комедии дель арте Капитан (испанский захватчик, оккупант, поработитель, который выступал иногда под именами Rinoceronte — носорога, Эскарабом-Барадон ди Паппиротонда, Капитана Спавенто с Адской долины, по прозвищу Дьявольский, короля рыцарского ордена, Термегиста, т.е. наиболее храброго и наиболее страшного разрушителя, покорителя и властителя Вселенной, сына Землетрясения и Молнии, родственника Смерти и ближайшего друга Великого Дьявола, Капитана Бабе, в котором перемешены черты хвастуна и жестокого балбеса). Он приехал сюда, к туземцам, ворвался в их эдемский сад и хочет обручиться с Присинькой, дочуркой господина Шпака, сына бунчукового товарища.

Но и туземцы имеют свои, хотя и уродливые, представления о достоинстве и все такое прочее. Господин Шпак, отец Присиньки и сын бунчукового товарища, кичится своим происхождением и находит самое большое утешение в жизни в чтении позапрошлогодних московских газет. Его идеал — там: в далеком прошлом, в казачестве и в то же время — в Москве, «столице мира».

Его дочурка Присинька, которая училась, как и ее еще нерожденная родственница Проня Прокоповна, в пансионе, свой идеал ищет в далекой и от этого заветной Франции.

Идеей иного божественного сада увлечены Аграфена Семеновна, Опецковский и Евжени: «У нас в Петербурге в это время обыкновенно прогуливаются... Но это не Летний сад!.. Ах, какая разница!.. Я замучена, мой друг! Вообрази, что хозяйка меня и теперь так же называет, как до моей поездки в Петербург: Горпинка! Ах какая малороссиянка!»

Здесь, в этих мечтах, собственно, и кроется причина убожества персонажей — всех, начиная от Скворцова (Шкворцова) и до Шпака — во внутреннем, и к тому же выразительном, эмигрантстве.

Поэтому и не удивительно, что побеждает их всех единственный украиноязычный персонаж пьесы — Шельменко — украинский Скапен, и сюжетом произведения становится таким образом не «перелицованная» история пылкой любви масок — Ивана Семеновича Скворцова к Присе Кирилловне Шпак, а развертывание во времени группового портрета малороссийской «стратегической элиты», который от пьесы к пьесе Квитка будет дополнять новыми, все более уродливыми фигурами, пока тема окончательно не иссякнет в последней его пьесе «Вояжеры» (происшествие в трактире близ неважного городка по большой дороге, по которой ходят дилижансы).

Действие пьесы происходит в течение трех дней, эпилог — через два года; декорация та же: над средними дверями надпись «Опъщая зало», на боковых дверях надпись: «Въхотъ в НН». Действующие лица — Парамон Михайлович, хозяин трактира, отъезжающие за границу помещики, трактирный слуга. Ежедневно от этого трактира отъезжает «дилижанец за границу», ежедневно прибывает сюда всякая элитная сволочь, элитные господа-вояжеры, родственники этих самых депутатов и кандидатов в депутаты с запрещенной пьесы Квитки, каждый из которых имеет свою, так сказать, политическую программу спасения нации.

Александра Ивановна: «Воздух гадкий, деревенский, мужицкий... сев в дилижанс и едучи по шоссе, я, конечно, буду покойнее... а переехав границу?... Радость! Восторг!... Вздохну европейским воздухом... Дилижанс скоро придет? (жеманно) Ах, я чувствую много!.. И как иногда страдаю! Желания... тоска... ожидания...»

Алексис (на вопрос, собирается ли он ехать за границу): «Да. И не в первый раз. Куда? Уж верно подальше из вашей России. Если я и те, которых я знаю, возвратимся когда-нибудь в вашу Россию, то мы ее преобразуем совершенно. Это видно из меня!»

Лаврентий Иванович: «Не находя у нас ничего занимательного, я пустился вояжировать, чтоб удовлетворить страсть свою. И как буду в Риме, в Неаполе, в Помпее, приобрету много отличного, изящного и привезу к вам. Изумлю наше отечество, открою глаза русским, очищу вкус их, дам понятие об изящном, сделаю себя известным. Что же делать мне, когда я не нахожу здесь пищи на удовлетворение страсти моей! Когда у нас нет ничего интересного! Могут ли наши древности сравниться с итальянскими? Решительно я не нахожу в России ничего редкого».

Назар Петрович: «Дрянь! Умер бы с голода. Нигде не отварят так окорока и не изготовят цыплят, как это делал один пленный француз. Я вспоминал это наслаждение в молодости моей и пустился за границу. Да уж поем. Там, брат, не Россия! И кстати уже, вникну в хваленую английскую кухню, испытаю голландскую... Швейцарский сыр буду есть самый свежайший. А? (Целует кончики пальцев и уходит)».

Леонтий Яковлевич: «В нынешнее, золотое для нас время, когда всеми обуяла смешная дурь непременно ехать за границу, нашему брату, космополиту, плошать не надобно. Не удастся ли где приютиться в путеводители ко всем заграничным славностям, чтобы на чужой счет ездить и жить? Непременно надобно умудриться...»

Тема определилась окончательно. И для отвлечения внимания Квитке уже не нужны ни подпорки в виде традиционной сюжетной схемы, никакой иной камуфляж. Сюжет исчерпывается одним мотивом — эмиграция элитных господ, измена.

А вскоре начерченный Квиткой мотив — побега от своего наболевшего провинциального, «хуторянского» прошлого, в поисках своего будущего счастья где-то там — в Петербурге, Париже, Москве, — определится как жесткая оппозиция («садок вишневий біля хати» — «у нас в Петербурге») и станет одной из ведущих тем украинского театра XIX-ХХ веков.

В своем программном монологе герой другого времени — бедный унтер-офицер Тарас Гупаленко из «Суеты» Карпенко- Карого скажет: «Жизнь в столице Петербурге и сравнить с нашей нельзя!.. Там все имеют, знаете, модность и формальность, а здесь? Одно слово — хохляндия. Не с кем кумпанию водить!»

Возможно, именно через эти «дворянские выборы», реформы, и «стратегическую элиту», которая будет тянуться к Европе, чтобы наконец осуществить свою заветную мечту («вникну в хваленую английскую кухню, испытаю голландскую... Швейцарский сыр буду есть самый свежайший»), бедному малороссиянину ничего другого не остается, как, шельмуя, превратиться в конечном счете в настоящего Шельменко, популярнейшего в украинской драматургии всех времен героя.