Сказки города

Каждый мечтает не только о своём, но и по-своему. Если даже выбрать среди бесконечного количества пригодных для мечтания тем одну — город — то вариантов всё равно будет бесчисленное множество: от далёких реальностей, куда нестерпимо хочется совершить путешествие, дабы, например, поплавать по каналу в гондоле, до ювелирных фантазий с домами из рубинов и мостовыми из сапфиров (или, скажем, с домами из шоколада и мостовыми из мармелада — не суть важно). И только изредка пространством мечты становится город реальный, даже вполне обыденный. Мечта кружится среди маленьких старых двориков, полупризрачных в своей несовременности голубятен, увитых виноградом балконов, к перилам одного из которых кто-то очень счастливый (здесь живущий!) привязал воздушный шарик. Иногда мечта даже (прошу прощения) заглядывает в чужие, освещенные изнутри окна — в окна, скрывающие не только чужую жизнь, но и тайну .

Если в детстве у вас был двор, а в самом интригующем углу двора была некая дверь, которая неведомо куда вела, и дверь эта была приоткрыта (пусть не всегда, но, по крайней мере, не однажды), и у вас за всё детство так и не хватило то ли времени, то ли смелости, чтобы за неё заглянуть, а потом спустя много лет и много снов (в которых за этой достопамятной дверью открывались страны и миры, полные событий и приключений), вы добирались до двора детства — и обнаруживали, что там всё безнадёжно перестроено, а то и снесено, — так вот, если с вами происходила такая история или хотя бы тень такой истории, то вы поймёте, что в данном случае имеется в виду под до невозможности затёртым словом «тайна». Именно такая тайна — щемящая, грустная, чуть похожая на сон — присутствует в лучших картинах и рисунках киевской художницы Виктории Рудневой.

Было бы натяжкой, а то и нелепостью придавать дворам и голубятням Виктории Рудневой некий мистический смысл — и видеть в каждой из её архитектурных фантазий чуть ли не иллюстрацию к истории вроде «Зелёной двери» Уэллса (хотя «кто знает, что открылось ему»?). Заземлённость её города хотя бы в том, что он вполне реален. Во-первых, это, разумеется, Киев. Во-вторых, все эти уголки, даже самые странные и призрачные из них, можно было бы разыскать, если, разумеется, они не были попросту снесены.

И всё-таки живопись (и отчасти графика) Виктории Рудневой — это никак не ностальгия за исчезающим городом. Хотя она, безусловно, предпочитает старые дворики, пристрастия к старой (в смысле — исторической, а может быть — антикварной) архитектуре у неё нет. При желании она и в двух уставившихся друг на друга «хрущевках» разглядит тайну — например тайну наступления весны. Её прошлое — или детство (разумеется, безвозвратно закончившееся — вместе со всеми своими впечатлениями и тайнами), или вовсе — сон, нечто зыбкое, недосказанное, неуловимое, пронзительное. При этом мир, создаваемый художницей, вполне конкретен — и, возможно, именно поэтому, глядя на её «Голубятню из детства» или «Утро», невозможно отделаться от мысли, что и ты тоже это видел — множество раз и именно так. Ясность, почти пугающая, присуща здесь не только пространству, но и времени — Виктория Руднева предпочитает раннее утро и ранний вечер, и воссоздаёт эти неуловимейшие эпохи дня каким-то своим, совершенно секретным, способом, который позволяет подключить к зрению и остальные четыре чувства, ощутив прохладу, чуть-чуть нарушаемую тишину и всё прочее, что отличает раннее утро и ранний вечер от остальных бесчисленных пор суток.

Сознавая предельную субъективность своего мира, художница и свою первую персональную выставку (в галерее «Ирэна») назвала «Мой город». Впрочем, возможен и другой вариант — «Сказки города».

Собственно говоря, «Сказки города» — цикл не столько (или не только) графический, сколько литературный. Виктория Руднева пишет сказки. Впрочем, хотя почти все они самим же автором и проиллюстрированы, нельзя сказать, чтобы между художественным и литературным аспектами её творчества существовала прямая связь. Разумеется, сказки Виктории Рудневой — тоже о городе, и рассказанные ею истории происходят в маленьких двориках и маленьких комнатах, а действуют в них старые фонтаны и освещенные окна. Однако лучше всего сказки художницы раскрывают её способ мышления, её манеру видеть — и её манеру додумывать. Несмотря на внешнюю несложность сюжета, сказки Виктории Рудневой оставляют то же щемящее ощущение тайны, с которой разрешено соприкоснуться, но которую невозможно ни постичь, ни — тем более — до конца объяснить.

Как существуют «постановочные натюрморты» (кстати, натюрморт для художницы — жанр едва ли не более любимый, чем пейзаж), так существуют и, условно говоря, постановочные пейзажи — либо сознательно сконструированные, либо, например, снабженные персонажами — иногда даже костюмированными. Подобных ухищрений Виктория Руднева, в общем, избегает. Исключения единичны и обычно удачны, среди них — «Полуночный квартет», где на маленькой площади, окруженной зеленью и старинными домами (кстати сказать, площади вполне придуманной или, точнее, сконструированной из нескольких киевских уголков), расположились музыканты — гобой, скрипка, виолончель, рояль. Впрочем, Виктория Руднева и музыка — вообще разговор особый и, вероятно, отдельный.