Слово безумца в защиту утопии

По-видимому, когда-то украинцы были похожи на шведов: такие же мечтательные и неспешные, поэтому и цвета флага у нас одинаковы. Но на каком-то, бесспорно, драматическом для нас этапе это подобие исчезло, и каждый народ остался при своем. Мы — с потерянными социалистическими ценностями в недостроенном капитализме, а они — со шведским социализмом в силках капиталистической системы.

Увлеченность мечтательных украинцев и шведов одними и теми же идеями, которые у них воплощались, а у нас — нет, совершенно ошеломляет, когда в знаменитом дневнике ХVIII века генерального подскарбия Якова Марковича среди записей о домашних неладах и деловых визитах наталкиваешься на имя шведского мистика Эммануэля Сведенборга. Теософские размышления о жизни духов из нелегально распространяемых книг скандинавского философа украинцам показались не чужими. Потусторонние злые и добрые существа шастали над хуторами вблизи Диканьки и над другими местностями Украины. А для полтавчанина Николая Гоголя Эммануэль Сведенборг стал чуть ли не отцом родным.

Впрочем, среди первых учеников теолога Сведенборга, автора концепции Новой Церкви, все-таки справедливо называют шведского художника Августа Стриндберга, а не Гоголя. А впрочем, как и любой другой рядовой швед, этот выдающийся драматург, прозаик, ученый-химик-алхимик — подобен украинцу, хотя бы и тому же гениальному Гоголю. Во всяком случае, чем истерическая мужефобка фрекен Жюли из одноименной драмы Стриндберга, авторское предисловие к которой произвело революцию в европейском театре, не реинкарнированная Агафья Тихоновна из «Женитьбы» нашего земляка? Она только более эмансипированна и откровенна в своих стремлениях и желаниях, нежели последняя. В конце концов, и сами гоголевские персонажи, и Николай Васильевич оказались просто менее сумасшедшими, нежели стриндберговские герои и он сам, или, что более достоверно, пытались свое безумие замаскировать и скрыть, сжигая кипы исписанной бумаги.

Родившись для ХХ века, Август Стриндберг экзальтированную мечту о стопроцентном откровении искусства не похоронил, а наоборот, воплотил, жертвуя для этого даже собственной жизнью. Вполне возможно, им руководило присущее шведам более рациональное отношение к своим утопическим мечтам, которые, по его версии, обязательно должны осуществиться. Предшественником Стриндберга в жанре автобиографических романов о собственной низменности был не кто иной, как Жан-Жак Руссо. Его Август Стриндберг значительно превзошел, описав свою незаконнорожденность, грубую супружескую жизнь и анамнез собственного безумия в нескольких романах: «Сын служанки», «Слово безумца в свою защиту», «Ад», «Легенды» и «Одинокий».

Сегодня экзальтированные тексты Стриндберга, которыми когда-то зачитывалась вся Европа, воспринимаются значительно спокойнее. Кроме того, пригодность 55-томного наследия Августа Стриндберга ко всяческим творческим переосмыслениям и переработкам вовремя заметили немец Бертольд Брехт и швейцарец Фридрих Дюрренматт. А вечно актуальные мысли о поединке инь и янь время от времени стокгольмские театры стали давать в форме своеобразного дайджеста, объединяя трех несчастливых жен писателя Сири фон Эссен, Фриду Уль и Харриет Боссе в один персонаж.

Впрочем, постоянно «играя Стриндберга», жизнь великого шведа со временем словно разобрали на сувениры, среди которых обнаружился и опосредствованно связанный с Украиной. Ведь один из участников «любовного треугольника» в стриндберговской биографии — известный польский писатель Станислав Пшибышевский, чья жена — артистка Дагна Пшибышевская — была одной из роковых женщин в жизни экзальтированного шведа, неоднократно бывал на премьерах своих пьес в Киеве.

Отчасти, в глазах общества, многочисленные романтические истории затмили настоящий жизненный кодекс Стриндберга — алхимика собственной судьбы, даже собиравшегося стать монахом-бенедиктинцем. Так же и клондайк интриг его драматургии («Отец», «Кредиторы», «Самум», «Путь на Дамаск»), увлекавший артистов и режиссеров начала века, чуть ли не превратил шведского писателя в автора одной проблематики. Неоспоримое же сведенборгианство, мистическое начало его творчества, диалоги с вечностью и их праведный религиозный экстаз не всегда осмеливался дешифровывать даже великий Ингмар Бергман.

Вместе с тем, кроме «Игры снов» и «Сонаты призраков», произведений с очевидным мистериальным началом, хоть и написанных для небольшой сцены созданного Стриндбергом Интимного театра, он автор драм «Рождественский пост», «Пасха» и совсем загадочной последней пьесы с тавтологическим названием «Гигантский Большой путь». Через эти почти сакральные тексты Стриндберг, вслед за учителем Сведенборгом, напрямую общался с Богом, напрямую исповедуясь и искупая свои и чужие грехи. Ведь в отличие от нас, обычных украинцев, этот незаурядный швед умел говорить с Небом, не скрывая своего божественного безумия и не страшась воплощать утопические мечты.