«Способность творить зло вытекает из умения врать самому себе»

Недавно киевские зрители имели редкую возможность посмотреть один из лучших мировых неигровых фильмов последних лет — «Взгляд тишины» (The Look of Silence) американо-датского документалиста Джошуа Оппенхаймера. Его сюжет весьма поучителен и для нас.

В 2003 году во время путешествия в Индонезию Оппенхаймер познакомился с местным окулистом Ади Рукуном. Ади родился в 1968-ом, через два года после того, как его старшего брата Рамли убили проправительственные «эскадроны смерти». Рамли стал одним из более чем миллиона человек, уничтоженных без суда и следствия в ходе кампании борьбы с коммунистами, которая проводилась диктаторским режимом генерала Сухарто в середине 1960-х. В «коммунистах» оказались не только левые активисты, но и жители бедных предместий, интеллектуалы, члены профсоюзов и все китайцы независимо от идеологических пристрастий. Армия перепоручала расправы гангстерам или проправительственным активистам. Диктатуру поддерживали США. И хотя Сухарто давно нет, а в Индонезии — свободные выборы, вокруг того страшного времени до сих пор существует заговор молчания.

Через девять лет после встречи с Ади Оппенхаймер выпустил документальную драму «Акт убийства» (детальнее см. «День» от 13 февраля 2013 г.), где предложил ветеранам «эскадронов смерти» (себя они называли «преманы») воспроизвести сцены пыток и убийств на съемочной площадке. Во «Взгляде тишины» главным героем стал на тот момент уже 44-летний Ади, который ездит по округе и делает очки. Лечит и убийц, и семьи убитых. Расспрашивает о прошлом, о котором никто не хочет вспоминать.

Снимая «преманов» в «Акте убийства», Оппенхаймер сумел пробудить в них детскую непосредственность, с которой они хвастались своими поступками и воспроизводили пытки и казни в дешевой гопниковской эстетике и нехитрой любительской игре. Вместе с тем, во «Взгляде...» намного больше вызова, ведь здесь жертвы и палачи сходятся  лицом к лицу в прямой конфронтации, причем вторые теряют свой инфантильный шарм, представая теми, кем они являются — варварами и психопатами. Напротив, каждая сцена с Ади подчеркивает его взрослость. Он ведет себя с невероятным достоинством, куда бы ни пришел и что бы ни услышал. Один из гангстеров сетует: «Ваши вопросы слишком глубоки. Я не люблю глубокие вопросы». Глубину этим вопросам — среди всего прочего — придает взгляд. Вокруг этой этической оси — молчаливого и внимательного взгляда Ади — организована образная система фильма.

На одном ее полюсе — крошечные личинки бабочек, которые, подпрыгивая от внутреннего напряжения, никак не могут перейти в следующую возрастную стадию, на другом — отец Ади, странное создание, которое в свои 100 с лишком лет потеряло связь с реальностью: считает себя юношей и поет песенку о какой-то сексуальной девице. Между этими крайностями — и мать Ади, разговаривающая с личинками на ладони, и его маленькая дочка, которая пукает и смеется, чтобы скрыть конфуз, и один из убийц, подобно отцу Ади, плененный спасительным слабоумием, и детальные воспоминания о том, как убивали Рамли, и многочисленные пациенты, страдающие расстройством зрения не меньше, чем избирательностью памяти, и состарившийся головорез с круглыми красными проверочными оправами на невротичном лице (этот образ использован на афишах фильма). Оптика здесь понятие не менее биологическое, чем политическое или кинематографическое. Правда в теле, потому что тело, живое или мертвое, — единственное свидетельство, которое нельзя подделать. Указывается точный возраст большинства героев; мать вспоминает, что у отца начали выпадать зубы после убийства Рамли; дочь Ади рассказывает, как ей вырвали молочный зуб, и здесь же на столе приплясывают личинки, похожие на ожившие бобы. История записывается на телах по-кафкиански беспрестанно и безжалостно.

Ади рожден во спасение родителям; он пытается осмыслить смерть Рамли, которого не знал. Понять это для Ади — значит понять свою жизнь. Однако пропаганда консервирует историю в фальшивом патриотическом торжестве, подменяет причины, скрывает последствия. О своем позорном опыте общество молчит настолько же выразительно, насколько отдельные индивиды гордятся содеянным. В слове look заложены взаимодополняющие смыслы: взгляд — и образ, внешность — то есть то, на что направлен взгляд. Оппенхаймер находит множество способов визуализировать тишину: бессловесные домашние хлопоты матери Ади, тяжелые паузы в разговоре с палачами, джунгли, пронизанные стрекотом цикад, летучие мыши в темно-синем небе над безмолвными пейзажами Змеиной реки, где вместе с другими убили Рамли. Буквально взгляд тишины — это то, как Ади смотрит видео с признаниями убийц. А еще это та бездна, которая смотрит в ответ с веселым или раздраженным вызовом глазами соседа, потрошившего односельчан полвека назад.

Бабочки не выходят на свет, как бы их ни заклинала мать. Ади и Джошуа не получают свои ответы. Они получают фильм, это их поступок: человек с камерой способен повлиять не на историю, а на восприятие истории. А кино — взгляд оттуда, откуда уже некому и нечем смотреть.

Так же, в тиши, среди самодовольных убийц, жили и мы много, слишком много лет. Потом — долго учились говорить. Но все ли сказали?

Ниже — фрагменты разговора Джошуа Оппенхаймера с прессой и зрителями после премьеры «Взгляда тишины» в Берлине. Свои вопросы задал и корреспондент «Дня».

«Я ПОНЯЛ, ЧТО МЫ МОЖЕМ СДЕЛАТЬ ЧТО-ТО БЕСПРЕЦЕДЕНТНОЕ В ИСТОРИИ ДОКУМЕНТАЛИСТИКИ»

— Можно ли считать «Акт убийства» и «Взгляд тишины» единым целым?

— Да, я вижу эти фильмы как единую работу, в целом лучшую, чем каждая из ее частей по отдельности. Сцена, вдохновившая меня на создание всего проекта, есть во «Взгляде тишины». Это эпизод, где двое мужчин ведут меня к реке, по очереди играя в жертву и палача. Я там впервые ввел двух преступников, не знакомых между собой, чтобы посмотреть, будут ли они говорить со мной в таком же хвастливом тоне, как общаются между собой. Оказалось, что они словно читают из одного сценария. У меня появилось ужасное ощущение, словно я попал в Германию через сорок лет после Холокоста и увидел, что нацизм все еще при власти. Поэтому я решил, что потрачу столько лет, сколько понадобится, чтобы раскрыть эту тему, и сниму два фильма: первый — о том, что произойдет, если преступники победят и будут вольны писать историю с позиции победителей, а второй — о том, что будет с людьми, если им придется жить с незажившей травмой, среди тишины.

— Насколько для вас была важна профессия героя?

— С Ади я начал работать в 2003 году в начале своего путешествия по Индонезии. У меня близкие отношения с его семьей. Он на протяжении восьми лет просматривал все, что я мог ему показать, и это изменило его. Он почувствовал, что должен встретиться с преступниками, надеясь, что они признают свои действия неправильными, а он сможет им это простить, и тогда они начнут новую жизнь как человеческие существа, а не как жертва и убийца, которых разделяет страх и взаимное подозрение. Я сказал: «Нет, это слишком опасно». Но когда Ади объяснил свои мотивы, я понял, что если нам это удастся, мы сделаем что-то беспрецедентное в истории документалистики. Не думаю, что раньше выходил фильм, где уцелевшие вступали бы в конфронтацию с преступниками, все еще имеющими власть. Что самое важное, я знал, что для Индонезии это станет фундаментальным нарушением тишины. Ади специально искал пациентов старшего возраста и просил их: «Расскажите, что помните о 1965 годе», — и часто сталкивался с теми же убийцами-хвастунами. Поскольку я американец, последние решили, что я поддерживаю убийства, и не без причины, как мы видим во «Взгляде тишины». Я понимал, что благодаря профессии Ади у нас есть сильный образ человека, который помогает людям прозреть, хотя они стремятся оставаться слепыми, и еще это работало как метафора того, что мои фильмы сделали для восприятия геноцида в Индонезии — потому что они сняты силой взгляда на вещи, которые мы не хотим видеть. Процедура проверки зрения также случайно сыграла важную роль в том, что эти встречи были драматичными и безопасными одновременно. Очень важно, что убийцы говорили Ади то же, что и мне многими годами раньше. В предыдущих съемках были эти сюрреалистические реконструкции того, что они сделали, — они на это сразу согласились, потому что их никто не заставил признать, что то, что они сделали, было неправильно, и они могли уцепиться за ложь о правильности их поступков. Чистый симптом безнаказанности. Очень высокопоставленные деятели радостно меня принимали, даже если в прошлом имели какие-то подозрения. Я говорил: «В этот раз я здесь с другом, он тоже связан с теми событиями, мне интересно, как вы, индонезийцы, будете обсуждать эти вопросы друг с другом. А он, взамен на ваше время и ваши воспоминания, предлагает бесплатную проверку зрения». Когда ты пациент на приеме у врача — ты уязвим и не будешь нападать. Ади с его вежливостью и манерой общаться, а также благодаря своей профессии имел возможность обезоружить этих людей и позволить нам углубиться перед взрывом. Он просто проверял зрение, пока они не выкладывали ключевую информацию.

«НА ПРЕМЬЕРУ ПРИШЛИ ДВЕ ТЫСЯЧИ ЛЮДЕЙ»

— Вы, очевидно, не можете вернуться в Индонезию. Насколько опасна ситуация для Ади?

— Мы сняли «Взгляд тишины» после того, как закончили «Акт убийства», но до того, как выпустили обе картины, поскольку понимали, что после премьеры не сможем вернуться. Наша команда состояла из примерно шестидесяти человек: университетские профессора, правозащитники, активисты природоохранного движения, главы неправительственных организаций обменяли карьеру на работу со мной, а некоторые из них годами рисковали жизнью. Правда, в том регионе я был известен как человек, близкий к командующим тех, кто убил брата Ади, так что люди, с которыми мы встречались, подумали бы дважды или даже трижды перед тем, как на нас напасть. Поэтому я получил возможность работать безопасно. Но я также знал, что, вполне вероятно, после завершения работы семье Ади придется переехать. В итоге мы целый месяц претворяли в жизнь план их переселения из Северной Суматры, сделали все, чтобы оформить детей в лучшие школы, чтобы окружить Ади и его родных теми, кто его поддерживал. Конечно, есть «план Б», мы постоянно поддерживаем связь, чтобы эвакуировать их, если появится необходимость. Но на этом этапе Ади считает, что ему еще многое надлежит сделать у себя в стране.

— В конечных титрах десятки людей указаны как анонимы...

— Мы были под постоянным надзором полиции, военных, военизированных формирований. Но, казалось, они не осознавали огромные последствия наших действий. Каждое учреждение, военные и полиция выкатывали для нас красный ковер. В «Акте убийства» даже министр молодежи и спорта лично помогает нам воспроизвести уничтожение села. Они провели государственное ток-шоу, чтобы разрекламировать съемки «Акта убийства». Конечно, они бы не стали его рекламировать, если бы хоть раз увидели. А тогда я мог работать с командой, которая происходила из разных сфер жизни. Для меня было важно привлечь людей из всей Индонезии.

— Была ли премьера «Взгляда тишины» в Индонезии?

— Да, и все состоялось совсем иначе, чем с «Актом убийства», который пришлось держать в тайне. Премьеру организовали государственные организации в самом большом кинотеатре Индонезии. На нее пришли две тысячи человек — почти вдвое больше вместимости зала, поэтому провели два сеанса. На обоих показах Ади отвечал на вопросы зрителей, и 10—15 минут публика аплодировала стоя, пораженная его смелостью.

«КАЖДЫЙ ГЕНОЦИД СВЯЗАН С ЛЮДЬМИ, КОТОРЫЕ СЛЕПО СЛЕДУЮТ ОПРЕДЕЛЕННЫМ НОРМАМ ПОВЕДЕНИЯ»

— («День») Мне пришлось видеть ваш ранний фильм, и это совсем иное кино. Насколько индонезийский проект изменил вас как режиссера?

— Я начинал работать над фильмом, который по теме и значению был бы похож на «Взгляд тишины». Когда меня попросили снимать преступников, я согласился попробовать, хотя в действительности очень боялся. К своему ужасу, я понял, что все преступники хвастливы: в мельчайших деталях они рассказывали о совершенных ими убийствах в присутствии своих жен, детей и внуков, как вы видели в «Акте убийства». Я показал эти материалы выжившим и правозащитникам в Индонезии. Все ответили: «Не останавливайтесь, вы делаете очень важное дело». Тогда я и взялся за десятилетний проект о безнаказанности, о том, что бывает, когда убийцы побеждают, о природе и последствиях человеческого зла, и о том, почему люди творят зло. Если не понимаешь этого, не сможешь понять, как они с этим живут. А то, как они с этим живут, влияет на общество, в котором они живут. Я рад, что вы видели мою старую работу, но я стал режиссером только благодаря этим двум фильмам. Не я решил измениться, а это длительное путешествие изменило меня и сделало тем, кем я являюсь сегодня.

— («День») Теперь с таким опытом вы поняли, что побуждает людей совершать подобные вещи?

— Думаю, это своего рода отчаяние. Безвыходное, даже экстатическое отчаяние, в которое себя вгоняют преступники. Для того, чтобы убить, надо быть очень эгоистичным, а также уметь врать себе. Я думаю, что в первую очередь способность творить зло вытекает из умения врать самому себе. К тому же каждый геноцид связан с людьми, которые слепо следуют определенным нормам поведения. Ханна Арендт (знаменитый немецко-американский философ, политический теоретик и историк. — Д.Д.) говорила об Эйхмане (нацистский преступник, ответственный за Холокост. — Д.Д.), и, с моей точки зрения, это лучшая трактовка его психологии: «Он ни в чем не виноват, кроме как в острой ограниченности ума». В определенной мере эти слова верны относительно каждого преступника, которого я  встретил в Индонезии. Это действительно требует острой ограниченности ума.

— А вашей семье пришлось пережить что-то подобное?

— Моя бабушка — из Берлина, отец моего отца — из Франкфурта, и они выехали из Германии как раз вовремя, а я рос с лозунгом: больше никогда не быть мишенью политиков, морального дискурса или даже культуры, и это касалось не только нашей семьи, а всех людей. А затем я понял, что эти вещи повторяются снова и снова в разных контекстах. Я действительно почувствовал, что не могу не считаться с этим гротескным повторением правила «никогда опять», будучи еще молодым и глядя на это со своей стороны.

— Будет ли достаточно ваших фильмов, чтобы изменить ситуацию вокруг геноцида в Индонезии?

— Да, у нас была надежда, что их увидит международная общественность, но мы в первую очередь надеялись, что оба фильма станут для Индонезии своеобразным зеркалом, чтобы там наконец смогли заговорить о наболевших проблемах. Тысячи людей по всей стране посмотрели «Акт убийства», скачали его в интернете, он заставил СМИ говорить о геноциде. На показы «Взгляда тишины» пришло больше 50 тыс. человек в течение первых недель. А начиналось все с двух секретных сеансов.