Территория искусства и жизни Ксении Раппопорт

Эту российскую артистку считают «своей» в Украине и Италии, Франции и России. Ее тонкое, одухотворенное лицо бесконечно любит камера, а сердца зрителей «прикипают» к созданным ей образам благодаря ее искренности и высочайшему профессионализму. Она много и увлеченно работает, легко преодолевая границы. Вчера ведет торжественную церемонию открытия Венецианского фестиваля. Сегодня выходит на сцену Театра Европы в Петербурге. Завтра — на съемочную площадку во Франции. Воспитывает двух дочерей — девятнадцатилетнюю Дарью и двухлетнюю Софию. Очень редко дает интервью и дотошно прочитывает каждое, ответственно относясь к слову.

— Ксения, так случилось, что вас выбрала или вы выбрали профессию, которая по жизни ставит человеческую личность в определенную зависимость, ведь всегда находишься в ожидании, когда тебя выберут? А по театральным вашим и киноролям, вижу, удается выбирать самой. Как?

— Думаю, все-таки и в нашей профессии возможно выбирать. Мы, конечно, являемся теми, кого выбирают, но все-таки это иногда возможно.

— Сложно представить себе, работая в репертуарном театре, что артист приходит к главному режиссеру и говорит — хочу, мол, сыграть то-то и то-то! В ответ тебя, в лучшем случае, не будет в очередном распределении ролей. То же самое в кино: хорошо, если повезет со сценарием. У вас были такие вариан ты?

— Нет, я просто стараюсь выбирать именно то, что мне близко. То есть не близко, а то, где я понимаю, как с этим материалом работать, как, мне кажется, выбираю то, что мне интересно, то, что меня волнует. Что касается того, что хочется и, порой, не достается, убеждена — все, что твое по судьбе, оно — твое; а все, что не твое, — не твое.

— Вы фаталистка?

— Не думаю, что это называется фатализмом. Просто стараюсь принимать каждую минуту такой, как она есть, и быть благодарной за то, что есть, и за то, чего нет, кстати.

— Во все времена считалось, что артисту нужны не очень глубокие знания, интеллект, главное — уметь «сделать лицо» и выдать правильную органику. Я вас воспринимаю как актрису интеллектуальную. Это — домашнее воспитание, семейные традиции, или вы человек, который сам себя сделал?

— Я могу ошибаться, конечно, но с вами не соглашусь. Мне кажется, что уже само образование в театральном институте заставляет человека развиваться, даже если туда поступают люди из маленьких городов, у которых не было хорошего образования, или из больших городов, у которых не было хорошего воспитания. Те, кого называют самородками, с даром Божьим, как раз получают там именно то, что мы называем культурой, академическим образованием. Там, где я училась, это образование дается. Плюс-минус я была слегка подготовлена. Просто как раз эта профессия очень сильно толкает к поступательному развитию.

— Когда человек приходит на первый курс театрального института, он обязательно герой-любовник; она, естественно, героиня, а ваши ощущения тогда? Чего вам хотелось, когда вы шли в эту профессию?

— Когда я шла, мне ничего особо не хотелось, мне хотелось меньше «запариваться», говоря современным языком. Представлялось очень тяжелым готовиться к вступительным экзаменам в университет или в Герцена, в общем, как-то мне в то лето казалось это очень тяжелым и занудным. Поэтому в тот момент театральный институт был для меня — что-то такое, очень веселое; место, где все легко, просто — и никакого напряжения. На самом деле оказалось все наоборот, что я довольно быстро поняла, и... ушла. Потом вернулась, опять ушла, сложно у меня это все происходило.

— В театре, кроме Льва Додина, с кем из режиссеров работали и насколько сложно привыкнуть к другой эстетике, потому что Додин все-таки очень яркий, очень специфический режиссер?

— Во-первых, я ко Льву Абрамовичу пришла от Вениамина Михайловича Фильштинского, это был мой учитель и первый режиссер, с которым работала. Потом, работая со Львом Абрамовичем долгое время, конечно, довольно тяжело воспринимаю какую-либо другую режиссуру. Вернее, не режиссуру, даже на уровне разбора и разговора о сути того, что хочется попробовать. Сейчас не буду обсуждать результат работы, но сам процесс ее уникален. Это — правда. Еще режиссер, с которым мы находим общий язык, по крайней мере, до сих пор (возможно, потому что мы вместе учились, и у нас в этом смысле одна кровь), — это Андрей Михайлович Прихотенко, мы с ним однокурсники. Мне кажется, он стал замечательным режиссером, и у нас есть три общие работы, надеюсь, в этом году появится четвертая.

— Вы легко (во всяком случае, со стороны так выглядит) стали звездой итальянского кино. Италия, может быть, не так жестко, как Франция, но, в общем-то, не очень «открыто» принимает людей со стороны, особенно русскоязычных артистов. Знаю, как все начиналось, как вы попали в страну, не зная языка. Был ли момент, когда хотелось все бросить? Характер помешал этому или почувствовали, что вас приняли?

— Да не знаю, приняли ли они меня, этим вопросом не задавалась. У нас без войны все произошло. По взаимной симпатии, слава Богу. Мне здесь предлагают исключительно качественные сценарии. Может быть, этим и объясняется, что в последнее время в Италии я снимаюсь больше, чем в России. Но это не значит, что хочу стать итальянской актрисой и переехать сюда жить. Тут большая заслуга, прежде всего, Джузеппе Торнаторе, который ими очень любим, можно сказать, на сегодняшний день — классик итальянского кино. Просто так сложилось, что именно в его фильме было мое первое появление на итальянских экранах, и поэтому я все это больше к нему отношу, не к себе, если честно.

— Работа в российском кино и работа в европейском кино, в частности итальянском, имеет какие-то существенные различия — не в смысле организации, а в смысле профессии?

— Нет, мне кажется, что не существует различия, в данном случае между итальянским и российским кино, вернее, тем, как происходит это все, а есть различия между личностями режиссеров и количеством затраченных на фильм денег. Потому что с маленьким бюджетом — что там, что тут трудно. Уровень профессионализма прежде всего, личность режиссера. Может быть, не бюджет, потому что сейчас при помощи всяческих современных цифровых средств можно за три копейки снять совершенно потрясающую вещь. Уровень профессионализма и личность.

— А что касается быта на съемках, собственного комфорта и прочее?

— Да. Во-первых, у них просто климат другой, поэтому там невозможно оказаться в ситуации, когда ты в чистом поле при минус тридцать градусов. Кроме того, еще сложнее попасть в ситуацию, когда минус тридцать градусов, ты — в чистом поле, приехал туда первым, там еще нет ни вагончиков, ни камервагенов, ни люфтвагенов — ничего, все это приезжает позже. По крайней мере, я в Италии не попадала в такую ситуацию. Один раз пришла на две минуты раньше гримера в гримерный вагончик, он влетел за мной и извинялся весь день передо мной за опоздание.

— Вы более чем успешно работали в кино с Серебренниковым, который, считаю, один из самых интересных сегодня режиссеров не только в кино, но и в театре. У вас с ним потрясающая лента — «Юрьев день». Не было ли с его стороны, потому что вы явно его актриса, предложения поработать вместе в театре?

— Было такое предложение, но пока не сложилось, потому что мы все-таки в разных городах находимся.

— Не хотите надолго покидать Питер ради столицы?

— Да.

— Вам мешают границы, вы их ощущаете?

— В том-то и дело, что внутри у меня нет границы. Когда работаю в Италии, нет ощущения, что я — русская актриса. То есть, естественно, я чувствую ответственность, но это какие-то секунды, а потом начинаешь работать и об этом забываешь, потому что искусство — это такая территория, на которой, мне кажется, нет национальных и территориальных границ.

— Каждый театр, мы знаем это из театральной истории, не может существовать во времени ровно, есть даже расхожее определение, что театр рождается, поднимается на вершину и умирает в течение десяти-пятнадцати лет. Уже в нашей жизни мы видели, не только из истории знаем, как появлялись яркие звезды, имею в виду театры, и их не стало. Вы когда-нибудь думали об этом в связи с Театром Додина? Потому что, на мой взгляд (я знаю театр давно, и знаю все спектакли от начала до сегодняшнего дня), есть изменения. Вы, будучи внутри театра, ощущаете это, и какие видите перспективы у театра и свои — в театре?

— Изменения, конечно, есть. Изменения есть и во мне, и в театре. Знаете, я не буду комментировать.

— Вы сегодня вновь молодая мама, разница в возрасте младшей со старшей дочерью — семнадцать лет, но продолжаете интенсивно работать в театре, кино, даже на фестивали успеваете. Полтора года назад были членом жюри Вологодского фестиваля VOICES, а в гостиничном номере ждала новорожденная дочь, которую вы тогда еще кормили по часам. Как удается все успевать, не беря даже положенного на уход за новорожденной тайм-аута?

— Стараюсь принимать любые интересующие меня предложения в России, Италии, Франции. Ребята, занимающиеся Вологодским фестивалем, во-первых, приглашали меня давно, я не смогла, хотя обещала, поэтому у меня уже был долг перед ними. Это чуть не сорвалось, все-таки я приехала. Во-первых, просто огромное удовольствие смотреть фильмы на большом экране, потому что уже себя в обычной жизни просто из дому не заставить выйти и пойти, так как знаешь: есть диск, потом посмотрю, в самолете, машине или где-нибудь еще. Это все, конечно, безобразие полное, потому что кино надо смотреть именно так — в большом зале, на экране, оно для этого и сделано. Уже из-за одного этого я страшно благодарна, кроме того, мне кажется, что здесь программа, имею в виду не только конкурсную, очень хорошая. Очень разная, в ней логики не найти, но в этом даже есть свое очарование. Да и Вологда! Я была здесь семь лет назад со спектаклем, город очень сильно изменился, и это тоже очень приятно. Отреставрировали Софийский собор, туда можно попасть, музеи очень замечательные. То, что меня порадовало, — совершенно европейские музеи.

— Это вы говорите как любитель музеев или как персонаж фильма Дуни Смирновой?

— Я — не персонаж, но я, конечно, всегда стараюсь бывать, где это возможно. Кроме того, у меня бабушка была музейщица, потому не понаслышке знакома с делом.

— Благодаря музеям поддерживаете внутреннюю гармонию?

— Я знаю, что самое правильное и гармоничное состояние — быть здесь и сейчас, всем своим существом. Но в целом нашему времени, с его скоростями и невероятным количеством информации, я не очень, кажется, соответствую. Когда пытаюсь все успеть, понимаю, теряю что-то очень важное, начинаю суетиться и распадаюсь на какие-то куски. Думаю, позапрошлый век подошел бы мне больше. Качество проживания времени и жизни тогда было совсем другим. Связаться в одну секунду с человеком, который находился на большом расстоянии, было невозможно. Можно было только думать о нем, писать ему письма, ждать ответа... Сейчас что угодно можно проверить в Интернете, а тогда степень доверия между людьми была абсолютно другая. И доверия Богу. Мне понравилось понятие, которое сформулировал наш современник, петербургский философ Александр Секацкий, — «трансцендентальная беспечность». Вот это чувство беспечности мы сегодня теряем. Нам все труднее полагаться на Бога без тревоги о завтрашнем дне. Мы надеемся на что угодно — на наши машины, телефоны, деньги, власть... Мне кажется, лет сто-двести назад было больше пространства для веры, для мыслей, для жизни.

— Вы живете достаточно жестким ритмом. Это — прерогатива не только актерская, это прерогатива сегодняшнего дня и вообще женщины. Как при очень загруженном ритме вы заставляете себя или позволяете себе отдыхать? Как удается обеспечить душевную свою сохранность?

— Это большая проблема на самом деле, потому что, конечно, мир сошел с ума абсолютно, я не понимаю, как в этом ритме существовать, и мне кажется, что он набирает обороты, набирает и набирает. Это ощущение, которое сейчас всячески все обсуждают и пишут, оно есть и, мне кажется, возникает благодаря какому-то ускорению, при котором уже сцепление с землей теряется, и теряется сцепление с реальностью. И действительно, в этом смысле женщине еще сложнее, чем мужчине, потому что ей на земле нужно стоять двумя ногами. Поэтому у меня нет, к сожалению, рецепта никакого. Пытаюсь его сама найти. Нет, правда, нет рецепта, был бы, поделилась бы. Уже ничего не помогает.

— Что вы читаете?

— Сценарии.

— Только?

— К сожалению. И специальную какую-то литературу. Иногда философскую, иногда какую-то переписку. Очень редко уже — поэзию. Она почему-то меня ранит. В основном — сценарии.

— Что можно сказать своему   сегодня для того, чтобы ему хотелось жить и чтобы он верил в будущее?

— Я думаю, надо его послушать. Они намного больше нас знают. Надо просто быть рядом с ними.

СПРАВКА  «Дня»

Ксения Раппопорт родилась в Ленинграде. В 2000 году окончила Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства, была приглашена в труппу Санкт-Петербургского Малого драматического театра, актрисой которого является в настоящее время. Замечательно сыграла Нину Заречную в «Чайке», поставленной Львом Додиным. За роль Елены Андреевны в «Дяде Ване» удостоена «Золотого софита». Снялась у Карена Шахназарова во «Всаднике по имени Смерть». Участвовала во многих сериалах («Гибель империи», «Бандитский Петербург», «Есенин»). Получила «Золотого орла» за главную женскую роль в фильме Кирилла Серебренникова «Юрьев день» и главную итальянскую премию Давида Донателло — за «Незнакомку» Джузеппе Торнаторе. В ее творческом архиве более 40 киноролей.