«У меня для вас других писателей нет»

Любопытное наблюдение последних лет: мои коллеги — критики и журналисты — решительно поумнели, а художники катастрофически поглупели и побездарнели. Что ни статья в прессе — то акт размазывания по стенке очередного имени. И чем имя громче, заслуженней — тем акт упоительнее и сладострастнее.

Мы в массе своей не хотим разбираться в грандиозных по смыслу и последствиям переменах, которые происходят с нашим обществом в целом, и значит, с каждым из нас. Зато точно, поименно знаем виновников всех наших проблем и бед: киностудию имени Довженко развалил ее директор Мащенко, Союз кинематографистов — его председатель Беликов, госдепартамент кино — Чмиль, Украину — ее Президент Кучма, а Советский Союз — Горбачев. Мы, так называемый народ, ни к чему этому не причастны. «Нас там не стояло», как говорят в Одессе. С нами это сделали, нас в очередной раз обманули и предали. Мы — вечная пассивная жертва, рабы чьих-то интересов, чужой воли и корысти...

Но ближе к теме — о принципах государственного финансирования кино. Голая реальность сегодняшней ситуации состоит в том, что кино осталось практически без господдержки. И это не чья-то личная злая воля, а объективный процесс, который происходит на всем постсоветском пространстве.

Весной в Москве проходил шестой по счету Форум кинематографий стран СНГ и Балтии. Как участница пяти из них, свидетельствую: положение дел примерно у всех одинаковое, и у нас далеко не самое худшее. Раньше других начало выбираться из кризиса российское кино, по вполне понятным причинам, одна из которых — вовремя принятый закон о кино.

В ситуации, когда денег нет, а национальный кинематограф должен каким- то чудом выжить, Министерство культуры и искусств Украины сделало свой экзистенциальный выбор в пользу авторского кино. И я счастлива, что дожила до уникального момента в нашей злосчастной истории, когда государственная машина не давила, а спасала, в первую очередь, самых талантливых, самых профессиональных художников. То, что сегодня чиновник Анна Чмиль защищает авторское кино от «свободных журналистов», — знак неслыханных перемен в нашем обществе. В 70-е годы это даже во сне не могло присниться.

Но дело не просто в художественных вкусах главы департамента кино, или экспертного совета, или коллегии Министерства культуры, принимающей окончательное решение.

Давайте говорить честно: привычная, знакомая до слез апелляция к вкусам «простого человека», который не пойдет смотреть «труднодоступное» кино, потеряло всякую почву — не осталось ни кинотеатров для простого человека, ни денег в его кармане. Сегодня дешевле сходить в театр, чем в хороший кинотеатр, где к тому же предпочитают крутить американские хиты. Снимать же фильм на кинопленку, чтобы показать потом разок по телевидению, — занятие слишком дорогостоящее. Тогда уж проще и дешевле клепать сразу телефильмы и телесериалы.

В ситуации нынешнего тотального кризиса и упадка производства кино как искусство (а не как инструмент идеологии или развлечение для все более скучающего обывателя) сохраняется только благодаря фестивалям. Участие в международных форумах — это форма существования национального кино сегодня. Там фильмы смотрят киноманы, критики, прокатчики и продюсеры. О них пишет пресса. Заявить о себе как о кинематографической державе мы можем только там. Мировой зритель нас пока не знает. Да и свой тоже.

«А где же тогда наши победы?», — спрашивают журналисты. Победы есть, хотя и не Золотая пальмовая ветвь в Канне. Она — одна на всех.

Ну, а почему наши дебютные ленты и короткометражки имеют на фестивалях больший успех, чем полнометражные? А так всегда было. Успешный дебют в коротком метре случается чаще, чем в полном. Хотите примеры? Дипломная работа Сергея Маслобойщикова по Кафке была приглашена в Канн, а большая картина, тоже по Кафке, «Певица Жозефина и мышиный народ» — уже нет. Роман Балаян после блестящих студенческих работ (которые тоже могли попасть в Канн или Берлин, живи он не в закрытом обществе) снимает большой и беспомощный фильм «Эффект Ромашкина». Короткометражка «Ребенок» так и осталась лучшей картиной Николая Мащенко (на мой вкус, конечно). Примеры можно множить.

Учтите и еще одно обстоятельство: в основном конкурсе международных фестивалей ставки крупнее, а потому игра более жесткая и менее честная.

А теперь «алаверды» — вопросы к собратьям по цеху. Почему? Почему мы так охотно кричим о неудачах нашего кино и так не любим поминать об успехах, пусть и скромных?

Почему в украинских СМИ журналисты со злорадством писали и говорили о «позоре», «провале» фильма Юрия Ильенко «Молитва за гетмана Мазепу» на Берлинском фестивале, где они не присутствовали? И почему, грозно вопрошая: «Кто дал деньги?» — никто из них не вспоминал, что живой классик Ильенко десять лет (!) не работал как режиссер, и что последний его фильм «Лебединое озеро. Зона» получил в Канне (!) сразу два (!) приза: Фипресси и молодых критиков (жюри из самых независимых и неподкупных в мире).

Почему несколько украинских изданий охотно растиражировали нелестный отзыв В.Кичина о «Мазепе» в «Известиях» и ни разу не процитировали С.Новопрудского, обозревателя и ответственного секретаря тех же «Известий», написавшего после «Кинотавра» о «представителях российской интеллектуальной элиты, которая проявила чудовищную глупость в оценке настоящего шедевра — кино, равного которому на постсоветском пространстве не снимал и не пытался снять никто». Почему эти лестные для национального самолюбия слова не набрала крупным шрифтом ни одна газета?

Конечно, Юрий Герасимович своими последними публикациями в «Бульваре» сделал все, от него зависевшее, чтобы вызвать перед премьерой волну народной «любви» к себе. Он вообще мастер по наживанию себе врагов. Но, может, на это надо посмотреть как на его личную человеческую драму? Может, это повод для национальной скорби, а не для ликования и глумления?

Когда человека долго ломают через колено, когда он привыкает жить в состоянии агрессивной самообороны, «вопреки» и «наперекор всему» (название его фильма), — эта психологическая модель начинает срабатывать помимо воли и сознания в любых обстоятельствах, диктует стиль поведения, губительный, в первую очередь, для самой личности.

Кстати, не подозревайте, господа, в ангажированности — я не из «ближнего круга» Ильенко. Много лет мы едва здороваемся. Платон — не друг, но истина дороже.

Как историк украинского поэтического кино, могу сказать, что никто так не боролся с собой три десятилетия, не предавал других и себя, не шел на компромиссы и в то же время почти маниакально оставался себе верен, как Юрий Ильенко. Опыт его побед и поражений — это опыт выживания сильного характера, что дорогого стоит. У нас погибнуть всегда было легче, чем уцелеть. Особенно если это борьба не просто за бытовое выживание, а за бытие. За полноценное пребывание — в жизни, в искусстве, в истории.

Не главная ли это проблема самой Украины? И не об этом ли фильм «Мазепа»? О цене, которую платит личность за отказ быть пассивной жертвой. О балагане, в котором приходится участвовать, о необходимости лукавить и блефовать, скрываться за целой системой масок. О попытках перехитрить судьбу, переменить участь — и обреченности этих попыток. (Об эстетике фильма разговор отдельный — кажется, что этот постмодернистский киноколлаж создавали два разных режиссера: Питер Гринуэй и Николай Засеев.)

Новый фильм Юрия Ильенко — его вторая отчаянная исповедь. Первая была сделана в конце 80-х — в статье под названием «Плата за компромисс», где режиссер с редкой откровенностью, с горечью и болью судил себя как человека и художника. У меня этот мужской поступок вызвал глубокое уважение и сочувствие. А у вас нет? Догадываюсь, почему: вы считаете себя непогрешимыми, «сохранившими лицо». Вам повезло. А вот Пушкину — нет: «И с отвращением читая жизнь свою...» — это он о себе написал. И Параджанову не повезло: «Говорят, что я сохранил честь. Нигде, никогда, ни в чем… Я — трус! Сколько раз я сфальшивил, струсил…»

Это он сказал в своем последнем телеинтервью на всю страну и дал нам последний урок свободы и человеческого достоинства.

Несколько слов об отношении к другому помянутому Н.Влащенко украинскому режиссеру, помоложе, но тоже недоступному пониманию «тружеников полей» и отдельно взятых «завсегдатаев Дома кино», — к Сергею Маслобойщикову.

Маленькая, но характерная деталь: «Киевские Ведомости», информируя об итогах нынешнего фестиваля «Киношок», не считают нужным сообщить, что главный приз за лучшую операторскую работу в новом фильме Маслобойщикова получил Богдан Вержбицкий. Не потому ли, что о «Шуме ветра» была уже в этой газете рецензия с названием-приговором «Много шума из…»

Господи, ну откуда у всех этот развязный тон, когда речь идет о серьезных режиссерах (даже если у них что-то не получилось)? Эта легкость в мыслях необыкновенная, эта демонстрация своего вопиющего превосходства… Никто уже сегодня не считает нужным вникать в замысел художника, обременять себя доказательствами, хоть какими-либо аргументами. Я так думаю — и все. Но позвольте, а что как вы думаете поверхностно? Что как у вас вкус неразвит, ибо слишком много съели попсы, сникерсов и жвачек? Что как это про вас сказано: «Все вздор, чего не знает Митрофанушка»?

Но такие неудобные мысли мало кого посещают. Все с беспощадностью друг друга судят. Вокруг свирепые от собственной непогрешимости прокуроры — и почти ни одного защитника. Разве что Вадим Скуратовский бросается на все амбразуры разом. «Ну, сумасшедший, что возьмешь…»

Три десятилетия (после ХХ съезда) мы жили уже не при тоталитарной власти, а при слабеющей авторитарной, которую постепенно научились игнорировать. Зато признавали над собой власть истинных авторитетов. Сейчас, вместе с авторитарной властью, испарились куда- то и авторитеты. Что бы это значило? (вопрос к социопсихологам). По моим наблюдениям, самая ходовая фраза на сегодняшнем телеэкране, на улице и в гостиной: «Да пошел ты…» Похоже, она просочилась к нам из окна, прорубленного даже не в Европу, а в Америку. В Америку «доступного» голливудского кино.

Если уважать некого, откуда возьмется самоуважение? Если гордиться нечем, то чем должно питаться чувство национального достоинства?.. А может, у нас комплекс провинциалов и неудачников, не верящих, что с ними может произойти что-либо стоящее? Или садо- мазохистский, как у Кочубеихи в фильме Ильенко?

Отвечу сразу еще на один вопрос, задаваемый журналистами: зачем снимается столько исторических фильмов? «Создаем прошлое», как это ни парадоксально звучит. И много еще случится крайностей и глупостей, смены знаков «плюс» на «минус», бывших антигероев — на героев. Идет нормальный процесс национальной самоидентификации, со всеми его детскими болезнями. И не только у нас — поглядите на северного и западного соседей.

Дорого обходится? А стоимость «Сибирского цирюльника» знаете? Или «Огнем и мечом» с «Паном Тадеушем» вкупе? Ничего не поделаешь, национальная мифология стоит дорого и создается веками. Но без нее нет культуры.

Да и не в тех карманах ищете «деньги налогоплательщиков», пани Влащенко. Кинематографические кошельки сегодня самые тощие и дырявые. («Не туда бьешь, Иван!», — сказал бы Довженко.)

А теперь о молодых. То, что с ними дела плохи и им надо дать зеленый свет, слышу с начала 70 х, когда пару раз была вжюри фестиваля «Молодость». Сначала по наивности удивлялась отсутствию перемен, потом поняла, что это такой ритуал, чисто риторическая фигура, а получить первую постановку как всегда трудно. Прорыв случился во второй половине 80-х, когда государственные деньги были еще немерены, но уже появились некоторые степени свободы. Возникло объединение «Дебют», чью работу хорошо знаю, ибо была там главным экспертом. Наши дебютанты успели снять по одному-два фильма. Когда ситуация в стране резко изменилась и у молодых появился выбор, самые жизнеспособные ушли в рекламу, клипмейкерство и на коммерческое телевидение.

По сути дела, поколение нынешних 30—40-летних — упущенное поколение. И не только для кино. Например, для науки. (И разве это личная вина академика Патона, что молодые ученые, вместо разработки новых фундаментальных идей, занялись мелким и крупным бизнесом?) Молодые хотят работать за нормальные деньги, а не за те гроши, которые получат на государственных студиях (или в академических институтах) после бесконечных мытарств и унижений. Кино сегодня (как и науку) не предали только истинные его фанатики, вроде Маслобойщикова, Дмитрия Томашпольского или Леся Санина. Но долго ли и они продержатся? Сергей заканчивал «Жозефину» на свои и оператора Шумовича деньги, а теперь Саши уже нет в живых, а сам режиссер начинает поглядывать в сторону телесериалов. Да и сынок просит «понятное»…

Знаю, Роман Балаян делал активные попытки вернуть в кинематограф Наталью Андрейченко, я лично — Сергея Лысенко и Славка Чернилевского. Но, увы… Кроме Леся Янчука (умеющего находить инвесторов среди украинской диаспоры), никто из бывших «дебютантов» не пришел с каким-либо проектом. Недавно, правда, предложила сценарий Галя Шигаева (с ее талантливой короткометражки «Голый» начинался «Дебют»). Но это и есть тот самый текст «про Федю и собачку Катю», который так не понравился пани Влащенко.

Теперь отвечу на ее и Юрия Минзянова вопрос: «Кто? Кто судьи и эксперты?» Ведущие наши критики, а также режиссеры и продюсеры (список поименно вам охотно дадут на улице Франко). Но экспертный совет — орган совещательный. Окончательное решение принимают те, кто несет персональную ответственность за «конечный продукт». Наверное, это правильно. Хотя художественный результат не может гарантировать даже самый профессиональный продюсер в мире.

Поскольку я сама уже несколько лет принадлежу к «таинственным силам министерства, дающим отмашку новым постановкам» (Е.Чередниченко, «Киевские Ведомости»), то задаю, в свой черед, вопрос: «Кто?» Кто этот таинственный, молодой или старый, но талантливый режиссер с «интересным для всех» сценарием подмышкой, которому в Минкульте показали на дверь? Если назовете хоть одно имя, в знак протеста первая выйду из совета.

Готова обнародовать любую из своих внутренних рецензий, за которые, увы, никто со мной борзыми щенками не расплачивался. Но признаюсь — ни одного из описанных Н.Влащенко сценариев не читала и об их качестве судить не могу, потому что в этом году взмолилась дать ближе к финалу только самые лучшие. Еще раньше меня отказался погружаться в «бурный поток» графомании Вадим Скуратовский — по причине вредности для души и зрения.

Страшный секрет, который «стыдливо прячется от широкой общественности», уже открыла А.Чмиль. Подтверждаю: у нас нет хороших кинодраматургов! Не дали больших результатов даже два объявленных конкурса. На одном из них (малобюджетное кино) набрал наибольшее количество баллов — вынуждена огорчить вас — все тот же Юрий Ильенко (сценарии подавались анонимно, под девизом). Хоть разбой кричи…

Но когда я знаю, что фильм будет снимать Кира Муратова, сразу говорю «да», ибо не сомневаюсь, что даже из мусора, найденного на улице, она сделает искусство. В этом смысле абсолютно согласна с политикой Министерства культуры, что авторам, типа Муратовой, Ильенко, Балаяна или Маслобойщикова, приходится просто доверять — они давно привыкли гулять в чистом поле без поводка (хотя и им позарез нужны первоклассные драматурги).

Вообще-то, на все претензии по части отсутствия приличных сценариев, фильмов-шедевров и вечных разборок в кинематографической среде, на месте Анны Павловны (не приведи, Бог!) я бы отвечала знаменитой репликой Сталина, брошенной первому секретарю писательского Союза в аналогичной ситуации: «У меня для вас других писателей нет».

И других режиссеров тоже нет. Особенно тех, которые умели бы делать жанровое, сюжетное кино с простой историей, интересной если не всем, то многим. (Кроме Вячеслава Криштофовича. Их тандем с Андреем Курковым — единственная удача последних лет в этом роде).

Короче, как говорил наш родной первый президент: «Маємо те, що маємо».

Открою еще одну неприятную тайну: громче других кричат «все отнять и поделить!» (знакомый до боли призыв…) те режиссеры, которые не умеют делать ни элитарное кино, ни массовое. Они умеют снимать фильмы, которые вообще никому не нужны. Увы, славная эпоха развитого социализма, вскормившая и такой кинематограф, закончилась навсегда. Наше общество с философией равенства, точнее, с психологией равного пайка для всех, прощается, хотя для многих это личная катастрофа: профессию, как и образ жизни, менять поздно. Эту взрывоопасную социальную проблему (актуальную не только для кинематографистов) обществу еще предстоит решать.

Конечно, людей жалко. А разве не жалко тех, самых талантливых и самых честных, у которых, в угоду философии равенства, была только одна привилегия: первыми сгнить в зоне. Или раньше других погибнуть от инфаркта, рака, язвы желудка, нажитых в неравной борьбе с Системой — в частности, со студийными редакторами и чиновниками родного Госкино. А если ухитриться выжить и не спиться — то стать глубоким невротиком...

И, под занавес, о самых юных. Весной этого года я была председателем жюри фестиваля «Открытая ночь», который существует благодаря героическим усилиям Михаила Ильенко, замечательного режиссера и декана кинофакультета Киевского театрального института. Очень порадовали работы наших выпускников: изобретательные, остроумные и жизнерадостные, даже когда это черный юмор. Знаю, что Министерством культуры планируется большой проект, в рамках которого на независимой киностудии смогут снять короткометражки с десяток начинающих режиссеров. Как говорит один из инициаторов проекта Роман Балаян, очень хочется проверить, на что окажутся способны молодые люди, работающие в условиях абсолютной, тотальной свободы, какие новые художественные идеи они принесут.