«У меня сейчас другое ощущение повседневной радости»

В Национальной филармонии состоялся первый после перерыва, связанного с рождением ребенка, сольный концерт солистки Национальной оперы Сусанны Чахоян, выступившей вместе с Национальным симфоническим оркестром под управлением Владимира Сиренко. На вечере прозвучал классический оперный репертуар, который требует не столько безудержной силы юного голоса, сколько личностной зрелости певицы, эмоциональной опоры на собственный жизненный опыт. Все это — главные «козыри» Сусанны Чахоян. Сегодня ее голос звучит мощно, с массой оттенков! Певица с красивым колоратурным сопрано, идеальной интонационной чистоте и природному блеску которого может позавидовать любая оперная звезда. Киевский сольный концерт (как, впрочем, и недавнее выступление на Донецком оперном фестивале «Золотая корона», а также запланированные на этот год спектакли в Одессе и во Львове) Сусанна посвятила памяти своего педагога Е.С. Мирошниченко. Это не было формальное посвящение: программа началась с нереализованной мечты Евгении Семеновны — каватины Нормы из одноименной оперы В. Беллини, а продолжилась коронными партиями из репертуара певицы: Лючии («Лючия ди Ламмермур» Г.Доницетти), Виолетты («Травиата» Дж.Верди) и Джильды («Риголетто» Дж. Верди). Не удивительно, что наша беседа также получилась скорее о Евгении Семеновне, нежели о самой Сусанне Чахоян. Хотя — как сказать... Ведь известно, что окрылить, раскрыть и вдохнуть жизнь в человека может только другой человек. А то, что мы говорим о самых близких, во многом характеризует и нас самих.

— Партии, которые вы исполнили на концерте, можно услышать на сцене Национальной оперы Украины?

— В концертной программе прозвучала только Джильда из «Риголетто». Норму и Виолетту в театре, где давно работаю, я никогда не пела. Сцену сумасшествия Лючии исполняла пять лет назад, в спектакле в честь 75-летия Евгении Мирошниченко. С тех пор не приходилось... Сейчас «Лючия ди Ламмермур» вообще снята с репертуара. В прошлом сезоне спела всего два спектакля. Конечно, хотелось бы чаще, но у меня нет ощущения, что я простаиваю. Есть концерты, гастроли, записи...

— А где вы гастролируете?

— Моему сыну Даниэлю исполнился год и семь месяцев, поэтому последние два года я на длительные гастроли не ездила. Я считаю, что всему свое время. С некоторых пор я вообще перестала любить длительные поездки — такие, какие у меня были раньше. Помню свое самое первое турне в начале моего сотрудничества с Татарским академическим театром оперы и балета им. М. Джалиля (Казань, Россия): 45 спектаклей «Искателей жемчуга» за два месяца! Приходилось петь в самых разных залах с разной акустикой, в любом состоянии, учиться распределять нагрузку. Это была настоящая школа выживания! С Казанской оперой сотрудничаю уже много лет. После «Искателей жемчуга» (исполняла партию индийской жрицы Лейлы) дирекция театра пригласила принять участие в международной постановке «Волшебной флейты». Я не понимала, как один и тот же спектакль можно вывозить два раза в год и при этом заполнять полные залы! На гастролях в Голландии одни и те же люди приходили по нескольку раз!

— Что на повестке дня у вас сегодня?

— Материнские будни. Это так прекрасно! Совершенно другое состояние и ощущение повседневной радости... Я человек, который все в жизни старается делать добротно и капитально. Считаю, что замуж надо выходить один раз, и мужчина должен быть один-единственный — надежный и верный. Тогда брак приносит истинную радость и придает силы. С мужем (он австриец) три года мы общались на английском языке, а теперь — на немецком. Незадолго до родов, муж сказал, что с сыном будет говорить по-немецки. Пришлось и мне выучить! Уроки брала один месяц, пока пассивные знания не «активизировались». Языки — это мое хобби. Видимо, школа с математическим уклоном научила меня быстро схватывать структуру языка. Вообще, очень важно заниматься еще чем-либо помимо пения. Кстати, мой педагог Евгения Семеновна сама себе шила великолепные костюмы! Мирошниченко прекрасно разбиралась, как положить строчку, где сделать вытачки. Певческая профессия синтетическая по своей сути: чем больше компонентов — тем ярче образ.

— Существует мнение, что рождение ребенка очень сильно влияет на голос. Вы это на себе ощутили?

— Конечно, потому что меняется гормональный фон. Очень легко было петь при беременности — до определенного момента, когда опускаешь диафрагму, дыхание отправляешь ниже, а тебе снизу отвечают: «Тут занято, имейте совесть!»... Легко было петь в период кормления. Но просто так, от одних гормонов, голос все равно не зазвучит. Пение — это ежедневный труд! Кроме того, разница между юной девочкой и женщиной в голосе — это не просто физиологическая разница. Это другая мировоззренческая позиция. На многое ты начинаешь смотреть иначе, проявляется то, что вложили в тебя когда-то давным-давно педагоги. В более зрелом возрасте появляется психологическая свобода. Понимаешь, что тылы защищены, кое-что уже сделано в жизни, какой-то след на этой земле оставлен. Это придает голосу уверенность и, соответственно, иное звучание.

— Мечтать вы тоже стали смелее и раскованней?

— Я просто так не мечтаю, не рисую «картинки», не пишу модные сегодня «wish list». Идея появляется в процессе жизни: какой-то звонок, интересная встреча, которые я потом домысливаю и довожу до реализации. Я практичный человек, по гороскопу — Телец, знак земли. Например, никогда не мечтала об оперной сцене. Мало того, в детстве ненавидела оперу! Играла на фортепиано (окончила в Одессе школу им. Столярского и консерваторию в классе выдающейся пианистки Людмилы Гинзбург, ученицы Генриха Нейгауза), стажировалась во Франции и Германии, слушала великих инструменталистов, симфоническую музыку.

— В таком случае кто открыл в вас певицу?

— Я считаю это провидением. Однажды, пробегая по коридору консерватории, случайно услышала дуэт Виолетты и Жермона из «Травиаты». И кроме этого я уже ничего не слышала... Тут же поняла: вот этим я хочу заниматься — хочу научиться петь в опере! До этого родители-музыканты не пускали меня петь даже в хор. Они понимали, что голос есть, но до 18 лет его лучше беречь и не эксплуатировать. Начала петь, когда диафрагма и грудная клетка уже сформировались, когда иначе ощущаешь свое тело, все мышцы. До рождения ребенка без фанатизма, но постоянно занималась спортом. Мне это необходимо не столько для фигуры, а просто чтобы хорошо себя чувствовать. Все-таки момент физики в профессии певца немаловажен.

— Сусанна, вы сразу попали в класс Евгении Мирошниченко?

— В Одессе я в качестве консерваторского факультатива занималась у Галины Поливановой, затем стала учиться одновременно на двух факультетах — фортепианном и вокальном. На пятом курсе мне попала в руки пластинка Евгении Семеновны с Концертом для голоса с оркестром Глиэра. Это был второй момент, когда время остановилось и стало понятно, что если учиться вокалу, то только у Мирошниченко! Как пианистку меня звали в аспирантуру, предлагали уехать за рубеж, но на тот момент все это было совершенно не важно.

— Вспомните, как прошла ваша первая встреча с Евгенией Семеновной?

— Она прослушала мои фортепианные записи и сказала: «Ты, конечно, музыкантша. Но я тебя посажу на манную кашу». После Рахманиновской Рапсодии на тему Паганини перейти на элементарные вокализы Панофки — это было нелегко! Мирошниченко меня распевала так, как это только она умела: постепенно разогревая аппарат, доводила до самых крайних нот, которые раньше мне даже не снились. Если до этого пределом моих возможностей была си второй октавы, то после занятий с Евгенией Семеновной — соль третьей октавы! Она услышала натуральную краску голоса (колоратурное сопрано — ее любимый тип голоса, с которым она любила работать). Меня взяли сразу на третий курс НМАУ, а на пятом я уже пела на киевской сцене. Первый выход — партия Мюзетты в «Богеме» Пуччини, а вскоре — «Ромео и Джульетта» Гуно. Считаю это большим везением, особенно наблюдая сегодняшнюю ситуацию с певцами, которые месяцами ждут выхода на сцену.

— Евгения Семеновна контролировала вашу работу в театре? Вы «сдавали» ей партии?

— Впервые в Национальной опере Украины она услышала меня на генеральной репетиции «Ромео и Джульетты». После этого мы — Мирошниченко, я и моя мама — пошли ко мне домой. Долго обсуждали детали. Неожиданно Евгения Семеновна приказала моей маме: «Галя, ложись на пол!». И потом уже мне: «Представь себе, что перед тобой умирающий Ромео. Ты должна доползти до него, фраза за фразой, миллиметр за миллиметром!» Это были последние мазки мастера, оживившие всю картину...

— Вы решались спорить с Мирошниченко?

— Когда чувствовала, что я права на сто процентов. Когда мы работали над сценой сумасшествия Лючии, то поспорили из-за одного итальянского слова. У Евгении Семеновны, видимо, в памяти отложился «свой» вариант, но я сказала, что буду петь грамматически правильно. Как она неистовала! Я же просто стояла молча и ждала, пока гроза утихомирится. В три часа ночи звонит телефон: «Ты спишь?» — «Да...» — «Сволочь, ты была права». И бросила трубку...

— Все ученики Евгении Семеновны автоматически становились самыми близкими ей людьми, «приемными детьми»?

— Иногда даже чересчур близкими... Занималась она в НМАУ, домашних уроков не любила. Дома же, за чаем начинались другие бесценные жизненные уроки. К Мирошниченко постоянно заходили актеры, режиссеры. Мы слушали их разговоры, воспоминания, споры, проникались их отношением к профессии. Евгения Семеновна часами могла говорить о Лючии или Виолетте. Поэтому сейчас, к новому для себя материалу, я подхожу с определенным багажом, который отложился с тех пор. Кроме того, в классе Мирошниченко студенты, ожидая своего урока, целый день слушали друг друга. Поэтому из консерватории я вышла не только со своим репертуаром, но и с репертуаром моих коллег. Помню все, что Евгения Семеновна говорила о том ли ином произведении. Только прикасаюсь к материалу — и ее мысли, идеи тут же оживают во мне.

— Как вам кажется, Мирошниченко в музыке была интуитом или аналитиком?

— Это все — слитые воедино музыкальная и актерская интуиции. Такое ощущение, что какая-то божественная энергия заставляла ее все делать именно так, а не иначе на сцене. Конечно, Мирошниченко подолгу размышляла над партиями. Например, чтобы вылепить образ Лючии, она даже ездила в клинику для умалишенных, изучала их фотографии (к больным доктор певицу не допустил, сказал, что ее образ сумасшедшей должен быть прекрасным, а то, что она сможет увидеть в больнице — уродливо). С фотографий Евгения Семеновна переняла позы, выражение лица, характерные положения тела, рук. При помощи режиссера Ирины Молостовой она вылепила скульптурный образ Лючии, где в каждом жесте был свой смысл... Сегодня мне все равно, куда меня поставит или посадит режиссер, какой на мне будет костюм, будет ли это спектакль или концертное исполнение, — наполнение роли от этого не изменится.

— Скажите, «своего» режиссера вы уже встретили?

— Дело в том, что партии, которые я пою в Национальной опере Украины, я пела и на других сценах, готовила их с разными режиссерами и дирижерами. В итоге получается «собирательный образ». Я очень благодарна немецкому режиссеру Михаелю Гензелю, который в 2000 году в Киеве поставил «Ромео и Джульетту» Гуно. Он не ограничивал меня никакими рамками, а наоборот — показал, что оперный певец на сцене должен быть полностью свободным. Можно было бросаться подушками, лежать на животе у Ромео, кружиться в вальсе — и петь! Этот первый опыт оказался для меня очень важным.

— Сегодня в мире проходит много фестивалей. По-вашему мнению, для чего нужны оперные форумы?

— Я в восторге от организации Донецкого фестиваля «Золотая корона», снимаю шляпу перед людьми, которые тянут эту «карету». А в Киеве, по сути, нет ни одного оперного фестиваля... Считаю, что нам надо задуматься над ежегодным, постоянно действующим оперным форумом, куда бы привозили новые спектакли и приезжали солисты со всего мира. Фестиваль — это свежая струя. Даже когда в старом спектакле ты получаешь нового партнера, с его идеями, немножко и сам меняешься. Приглашенные солисты, дирижеры, интересная форма гала-концерта — все это способно превратиться в праздник оперного искусства. Ужасно не люблю состояние (мне пока что этого удавалось избежать), когда к спектаклям и к концертам относишься просто как к работе, «исполнению долга», когда тебя ноги не несут в театр. Тогда этим вообще не стоит заниматься. Евгения Семеновна говорила, что «каждый спектакль надо петь как последний. Публика любит мясо и кровь!»...

— Как вы проводите день после спектакля?

— Полдня разбираю цветы. А если серьезно, то стараюсь отдохнуть. Поменьше говорить не получается, потому что в этот день все звонят, чтобы поздравить, обменяться впечатлениями. Мне и самой это необходимо, я жду реакции. Спать после хорошего, настоящего спектакля невозможно, адреналин гуляет... Сразу после спектакля, как правило, все хвалят, а уже на следующий день начинается «разбор полетов», когда можно услышать и критику в свой адрес.

— А вы легко воспринимаете критику?

— Вначале тяжело было держать удар — идет реакция отрицания, но потом проходит время, информация дозревает, и уже думаешь — что-то в этом есть. Критика живет в тебе, как червячок, и постепенно превращается в бабочку...