У него были крылья

Он родился, страшно сказать, в 1917 революционном году, в наиболее глухой декабрьский период, когда дни самые короткие, а ночи длинные, темные, тревожные. Ведь не случайно такой день (21 декабря) сейчас назначен датой «конца света»?

Только родился Василько Цвиркунов в Запорожских степях, нынешней Запорожской области — и это многое объясняет. У него была какая-то особая манера держаться, напоминающая то гравюры средневековья, то росписи в казацких церквях. Лицо воина и в то же время юноши, который с радостью принимает мир во всей множественности его проявлений. Это живое простодушие держалось в Василии Васильевиче до конца.

И он ничего не боялся! В том числе выглядеть смешным, чего мы, мужчины, боимся чуть ли не больше всего. Не раз бывало: включается свет в демонстрационном зале Дома кино, и все отводят глаза, боятся говорить о фильме. Первым, без размышлений и осторожных подсчетов, поднимался Цвиркунов. Нет, он никогда не был злым, его критика никогда не была оглушительной, такой, чтобы «до печенок» достало. Зато был точным, зато был внимательным к автору. Так как знал, какой кровью дается кино.

Хотя бездарей не любил, конечно. Боготворил талант. Когда в 1962 году его назначили директором Киностудии имени Александра Довженко, он, изучив дело (так как до того никогда к кино не имел никакого отношения), понял главное: как бы хорошо не было организовано производство, а без талантливых творцов «кина не будет»! Искал их везде. В Киеве, в Москве. Ездил во ВГИК, спрашивал мастеров: есть ли у вас парни и девушки? Так нашелся Василий Ильяшенко, рекомендованный его учителем Сергеем Герасимовым. Новичку дали в руки сценарий «Проверьте свои часы» Лины Костенко и Аркадия Добровольского. О поэтах фронтового поколения. Молодой режиссер принялся выстраивать вокруг истории Поэта витиеватое концептуальное сооружение. И — столкнулся с чиновничьим противодействием. Специальная комиссия пересмотрела отснятый материал и вынесла вердикт: все это пахнет «чем-то враждебным». Идеологическая рентгенология в те времена была главным инструментом оценки состояния мастера и его фильма.

Василий Васильевич подробно рассказывал мне, как его и Ильяшенко вызвали на «самый верх», на заседание Политбюро ЦК Компартии Украины, и под руководством Петра Шелеста (первый секретарь ЦК) начали «чихвостить» и в хвост и гриву. Отступать от генеральной линии партии никак нельзя было, хотя где та линия и какой она «конхвигурации», каждый раз приходилось угадывать. Как ни отбивался Цвиркунов, а приговор был жестким: Ильяшенко дисквалифицировали из режиссуры, чем фактически сломали его судьбу (со временем он вернется, однако крылья таки подрезали), а весь отснятый материал сожгли. Пленка еще могла гореть, и это не было проблемой. В отличие от рукописей, кинопленка подвержена изменениям с точки зрения вечности. Фильм по тому же сценарию снял Леонид Осыка («Кто вернется — долюбит»), только в титрах вы не увидите имя сценаристов: Лина Костенко наотрез отказалась изменять режиссеру. И исполнитель главной роли в первой версии Иван Миколайчук также не захотел продолжать игру... Уроки благородного поведения, которое становится образцом, — именно такие поступки формировало поколение «шестидесятников». Потому что высокая эстетика не формируется на приземленной этике. Мастер, готовый к измене, разрушает в себе архитектуру таланта. Самое страшное в искусстве — изменить, даже не кому-то, а самому себя.

Цвиркунов это понимал, будучи администратором высокого уровня (в те времена директор киностудии — это было ого-го-го). Как правило, такому руководителю надлежало «держать вожжи», чтобы кони кинематографические пугались и не тянули куда-то окольными путями. Идеологические, потому что все время мерещились призраки «украинского национализма» (непременно «буржуазного») и буржуйской извращенности, наподобие всевозможных пессимистического Антониони и увязших в подсознании Бергмана и Бунюэля. Для «здоровых советских людей» это было абсолютно чуждо и даже враждебно. Конечно, не наблюдать за реакцией партийно-цековских вельмож Цвиркунов не мог, однако не мог и сдерживать вдохновенное течение молодых парней и девушек, которых воспринимал во многом как своих любимых детей. Кстати, точно так же и они — Юрий Ильенко, Лариса Кадочникова, Леонид Осыка, Антонина Лефтий, Артур Войтецкий, Николай Мащенко, Иван Миколайчук, Борислав Брондуков, Борис Ивченко — относились к Цвиркунову: как к отцу их объединения. Никто, кстати, невзирая на кинематографическую склонность к панибратству, не называл его иначе как Василий Васильевич. Это было так важно — входить в искусство поколением, а не в одиночку. Цвиркунов имел крылья, которыми и прикрывал их смелость и творческую решимость.

Сложнее складывались отношения с Сергеем Параджановым. Он был старше, входил в новые времена с платформы другой эстетики и мировоззренческих установок. Но все это поломал, все переформатировал, загнав в тень призраки прошлых эпох. Когда начали делать «Тени забытых предков», никто, очевидно, не надеялся, что произойдет перелом, что состоится своеобразная творческая революция. Но когда уже начали, директор был, кажется, одним из первых, кто почувствовал: рождается материал взрывной силы, взрывной энергетики. А в культуре тоже иногда следует что-то подрывать...

Но сначала мог взорваться сам фильм. Между Параджановым и оператором фильма Юрием Ильенко возник конфликт — одному хотелось снимать только динамичными планами, в движении, другому, собственно, режиссеру — больше статичными кадрами. Чуть не дошло до дуэли. Цвиркунов ринулся разнимать, но... Что делает директор студии, член партии и т.д.? Он соглашается на роль секунданта — вероятно, надеясь в последний момент затушить конфликт. Об этом рассказывали мне сам Василий Васильевич и Ильенко... Дуэль должна была быть настоящей, на гуцульских пистолях. «Я бы его убил!» — говорил мне Ильенко, и не поверить ему было трудно. Представляете, какой была бы история нашего кино, если бы случилось что-то подобное? Та же природа была против: когда шли на поединок, как будто разверзлись небеса, начался ливень, Черемош вышел из берегов. Таким, облаченным в мифологические одеяния, выглядит этот сюжет. Он не дошел до точки кипения — возможно, потому что Цвиркунов так хотел? Даже сама природа выступила на его стороне. И все в конечном итоге уладилось. А что случилось с фильмом, как повлиял он на развитие нашей кинокультуры и культуры в целом, все, надеюсь, помнят.

В 1973 году Цвиркунова уволили с директорской должности... Пленум ЦК решительно осудил «этнографические наклонности» (читай украинский национализм) в нашем кино и принялся «наводить порядок». Василий Васильевич работал в академическом Институте искусствоведения, фольклористики и этнологии (там я с ним и познакомился), а потому немало лет отдал кинофакультету Института театрального искусства имени И.Карпенко-Карого. В частности, потратил много сил на то, чтобы факультет стал Институтом кино и телевидения... В конце концов, это произошло — уже в рамках Университета. Просветительскую ниву Цвиркунов по-настоящему любил, опять-таки понимая, что без вот этой грядки ничего не посеется и ничего не вырастет.

Он был действительно мужественным, действительно смелым и решительным. Война оставила на его теле страшные раны, отобрала ногу, выжил он после страшного ранения каким-то чудом. Чего уж после этого бояться? Он и не боялся. Хотя сколько еще испытаний предстояло, сколько проблем, в том числе со здоровьем. Только никогда не слышал я, чтобы он на что-то жаловался. Разве что однажды, когда я советовался с ним относительно операции. «И не думай, — сказал он. — Меня вон сколько резали — и ничего. Такое лечение длинное и нудное, а здесь одним махом тебе здоровье вернут». И как в воду смотрел.

Но и вознаграждений, подарков судьбы было у него достаточно... Какая женщина полюбила его — Лина Костенко! На этой почве родилось столько стихов, столько шедевров. Вознаграждение нам всем.

Мы жили неподалеку, он нередко подвозил меня от Дома кино, который любил и куда приходил чуть ли не каждый день. Въезжая во двор дома на улице Чкалова (теперь Гончара), он придерживал меня за плечо: «Не спеши, давай поговорим». Говорили, иногда час, иногда два. Сколько воспоминаний, сколько интересного и мудрого в монтажах фрагментов истории — далекой и близкой...

Иногда я спрашивал Василия Васильевича: «А как там Лина Васильевна?» Он поднимал улыбающиеся глаза кверху, к их окнам, и нежно говорил: «Работает... Работает».

Работает душа его, Василия Цвиркунова, и сегодня. Вечная память и пожизненная благодарность человеку, чьи крылья расправлены над нами до сих пор.