«Учитель и ученик — понятие круглосуточное»

В современном русском театре Петр Наумович представлял собою стабильную величину, со свойственным ей непрерывным ростом значимости. Его сценическая судьба словно вместила две разные жизни: первую — одаренного режиссера, который не умел ужиться, кочевал по сценам столиц и киностудиям, и вторую — создателя прославленной «Мастерской Петра Фоменко» — театра, рожденного в аудиториях ГИТИСа, который очаровал и Запад, и Восток. Двужильность отца-основателя унаследована творением: в стенах «Мастерской» прекрасно уживаются абсолютно разные, равносильные педагоги и постановщики, актеры-«фоменки» исполняют роли в эстетически диаметральных спектаклях. Сам Фоменко признавал, что его «Мастерская» в этом очень похожа на театральные организмы 1920-х годов — ГосТИМ Мейерхольда или «Березіль» Курбаса.

Он не был выдающимся режиссером, но ему удалось вырастить целое поколение талантливых актеров и постановщиков — что иногда не удается даже гениям.

В свое время я встретился с Петром Наумовичем в Москве накануне гастролей его «Мастерской» по Украине. Ниже — фрагменты нашего разговора, который, кажется, за прошедшие годы ничуть не утратил актуальности.

— Нужно человека почувствовать. Сохранить, спасти, вырастить. Театр — опасное для жизни дело. Мало кто выдерживает. Я только теперь, очень поздно, понял, что учитель и ученик — понятие круглосуточное. Учить нужно на ошибках своих, а не на победах и успехах. Потому что лимит ошибок в профессиональном театре очень мал. «Мастерская» родилась из курса, который у меня учился. А учиться лучше на высоких образцах. Неслучайно мы постоянно возвращаемся к живой русской и мировой классике. И ничего современнее классики нет. Если ее беречь, в нее проникать, она всегда находит отзвук в сегодняшних днях. Современность иногда оборачивается временностью. Я ужасно рад, что не принимаю сейчас участие в спектаклях к юбилеям Пушкина, потому что они превратились в некий свальный грех. Театр, который реагирует на такие раздражители, — простите на слове, — суетится под клиентом. Мне кажется, что нужно выдерживать временную дистанцию. Классика в этом значении не подведет. Хотя все молодые люди театра и кино пытаются классику прочитать так, как никто до них. Есть своя корь, которой нужно переболеть. Все мы хотим быть Мейерхольдами или Таировыми, но они же буквально расплачивались жизнью.

Мы все переболели периодом разрушения традиций, все хотели быть революционерами. Нужны новые формы, безусловно. Нужно дать возможность это стремление новаторства реализовать в годы учебы. Поэтому я так серьезно отношусь к работе преподавательской. Потому что на своей шкуре помню, что это очень кропотливое дело — воспитывать людей. Ни в коем случае нельзя ничего запрещать. Я думаю, что это и в России, и во всем мире понимают люди, которые всерьез занимаются театральной педагогикой. То есть связью времен в театре.

Сегодня театру очень нужен синтетический актер — и пластически, и хореографически, и вокально одаренный, и способный к импровизации. Вот как футболисту попасть к Лобановскому? Он должен уметь все, чтобы его взяли? Но нет же таких, которые все умеют в одинаковой мере. Просто мы должны быть очень внимательны к тем людям, которые приходят к нам учиться. Это залог нашей, возможно, будущей жизни.

У меня корни наполовину казацкие. Мама — кубанская казачка. Бабушка — Сидоренко, дед — Фоменко. Отец был начальником хлебного порта в Новороссийске до революции. Последний раз, когда я был в вашем городе, там еще жил Виктор Платонович Некрасов, мы с ним встретились и познакомились. Кстати, Евгений Каменькович, наш режиссер — коренной киевлянин, отец его — известный балетмейстер в Киеве, мама — оперный режиссер — светлой памяти Ирина Молостова. Киев ее помнит, любит. Так что едем в Киев, как на радостную и серьезную работу.

Мне кажется, что элитность и хамство — это два стороны одной медали. Я не считаю себя бескультурным человеком, но и не считаю себя человеком огромной культуры. Человек же, который осознает себя элитой, — бескультурный человек в душе. Поэтому мы не обращаемся ни к массе, ни к элите, а к тем, кому мы близки; ну, а дальше этот вопрос нужно задавать нашим спектаклям.

Важнее всего признание тебя дома. Это не фраза. Я считаю, что требования и уровень театра у нас не ниже. Я не хочу иметь вид индюка и говорить, что у нас самый высокий уровень театрального мастерства, школы. Есть чему учиться у англичан, французов, немцев. Однако важно сохранить верность своему дому, своим истокам — тогда ты интересен на Западе.

Режиссеры — одинокие волки. Артисты понимают, даже бессознательно, что нужно держаться группы. Природа профессии требует — без партнера не жить. Режиссеры работают не на притягивание, а на отталкивание. Учитель и ученик — это еще и борьба, конфликт, столкновение на всю жизнь — художественное, профессиональное, человеческое даже. Это, скорее, террариум единомышленников.

У меня нынче очень серьезные раздумья о том, что каждый театр имеет свой век. У одного он долгий, у второго — короткий, у третьего — оптимальный. И сколько нам отпущено, и сколько мы выдержим... Иногда театр заканчивается вместе с тем, кто уходит. Я в театре уже сорок лет — и, помню, даже большие люди говорили: вот, отдает Богу душу русский театр. Никуда он не денется. У нас все равно живет эта потребность в театре. И счастливы то государство, те люди, у которых есть закон — беречь своих художников. Нас многие уже хоронят — но хоронят часто люди, которые очень плохо знают, что у нас делают молодые. То, что они играют, — не видели многие из тех, кто пишет о нас. Критика сегодня не усердствует, она больше себя проявляет, чем погружается в судьбу театра и даже в его неудачи. Однако у нас особых неудач нет, у нас просто мало новых спектаклей. Хотя иногда нужен провал. Хороший, добротный, мощный провал дороже полууспеха.

У меня отношение к театру, как к живому человеку, живому делу. Поэтому театру, как и человеку, в жизни главное — понять, простить, покаяться, полюбить и не дать испоганить то, что дорого.

Я человек то верующий, то нет — Фома неверующий. Но это потому, что есть вещи, которые нужно оставлять в себе. Когда у меня спрашивают: «Вы верующий человек?» — сразу хочется сказать: «А это не ваше дело». Это знает только Бог и я, а может, и я еще толком не знаю. Страшный суд всех нас ожидает, но и при жизни уже вершится над нами, не только потом, когда мы там предстанем.

ЦИТАТА «Дня»

Николай БЕРМАН:

«В театральной среде, среди вечных споров и интриг, последние 20 лет Фоменко был, кажется, вообще единственным абсолютным авторитетом... Фоменко обладал невероятным обаянием, распространявшимся и на его спектакли, и на его театр. Обаянием своеобразного русского денди, советского интеллигента, в чем-то наследующего интеллигентам дореволюционным. Глядящего на мир с печальной иронией и сплачивающего вокруг себя людей своим азартом к жизни. Не только труппу, но и всех, кто когда-либо слышал его фамилию. В этом отношении Фоменко был у нас последним — даже не «одним из последних». И вряд ли кто-то придет ему на смену.

XXI век не терпит людей таких масштабов и такого безусловного признания. Те же из них, кто успел с этим веком встретиться, уходят безвозвратно.

Петр Фоменко, родившийся в 1932 году, в 1955-м окончил филологический факультет Московского педагогического института им. Ленина. Одновременно с ним там учились будущие барды Юлий Ким, Юрий Визбор, писатель Юрий Коваль, поэт Юрий Ряшенцев. Все они тесно общались между собой, дружбу с Кимом режиссер сохранил на всю жизнь. Они были из первого потока шестидесятников — и дух студенческого озорства в сочетании с поэтическим устремлением к свободе из них так никогда и не выветрился»

gazeta.ru, 9.08.2012