Украина в огне

Недавно премия «Украинская книжка года» в  номинации «За выдающиеся достижения в отрасли художественной литературы» присуждена изданию «Щоденникові записи, 1939-1956» Александра  Довженко (харьковское Издательство «Фоліо»). Над этой книжкой работали историки кино Москвы и Киева (составители Владимир Забродин, Евгений Марголит). Впервые дневник гениального художника увидел мир в том виде,  который сохранился (сохранилось, к сожалению, не все).

Мысли, рефлексии Довженко на события, связанные с оккупацией украинских земель немецкими войсками, выглядят на удивление современными. Особенно в контексте сегодняшних драматичных обострений. Довженко видел отечественную историю стереоскопически. И последствия далекой истории (прежде всего, предательство элит), и близкой, уже советской, 1920—1930-х годов, которые привели к катастрофическому опустошению украинской людности, упадку морали, уничтожению патриотизма, инстинкта национального самосохранения. Что там говорить — даже быта, который опустился к уровню абсолютного бескультурья.

Видел Довженко и другое, то, что имеем и сегодня. Перекладывание на народ вины за бездарность политических, идеологических и собственно культурных верхов (художник дает гротескные зарисовки некоторых «поетиків» и квазиученых, квазиинтеллектуалов). Эта карта разыгрывается до сих пор — о «бандерах», «фашистах», «петлюровцах», о «предательстве» украинцев как их якобы прирожденной черте. И разделение на «правильных» и «неправильных» украинцев, на Восток и Запад — все это еще тогда было  основой политики власти. А еще — странные случались освободители уже в 1943—1944 годах, которые в первую очередь должны были обнаруживать врагов среди тех, кто имел несчастье остаться на оккупированной территории.

«Народ — ні при чім» — один из главных тезисов Довженко. Из него делают только боксерскую грушу, которую и колотят, мстя за свою бездарность, за политическую близорукость, интеллектуальную убогость. События декабря 2013-го — февраля 2014-го  показали: народ все это  видит, все это понимает, и терпение его лопнуло. Да и вспомнил, кто он есть — то, о чем Довженко тоже ему напоминал; ведь и народ не без греха.

Давайте читать Довженко. Потому что Украина все еще в огне, ее душа, ее тело изуродованы многолетними историческими болячками и катаклизмами. Нужно лечиться — каждому и всем.

• — Как страшно жить. Как страшна наша судьба. Нас сорок миллионов. Скажите мне, почему мы такие несчастные и безголовые?

— Не стоит погружаться в древности. А как посмотреть вперед... Не время об этом думать. Опоздали лет на сто. Сейчас, сынок, не разъединяться, а ковать единение надо.

И наша гордость перед человечеством в единении.

Написать новеллу или эпизод, представленный в форме диалога, — может, о судьбе и характеристике народа, что в течение веков уничтожал свою интеллектуальную верхушку, которая бросала его по разным причинам и действовала в интересах культуры польской, русской, оставляя народ свой темным и немощным в понимании передовой культуры. Об отсутствии верности, о легкой ассимиляции и беспамятности. О безразличии к своей старине и истории. Вспомнить только наши памятники старины, они все в говне и упадке. Наша правительственная верхушка в этих делах, к сожалению, ничтожная и умственно слабенькая провинциалка, что и нашло свое жалкое завершения в Компанейце.

Каменец-Подольские башни, Меджибож, Винница; Лавра, «Арарат», Выдубец, Меджибож, Никольский собор, Черниговский заключенный музей и Спасская церковь. Растрелли для картины в Козельце. Прочие примеры. Сабля Богдана и Субботов. Новелла о заключенном музее. Разбазаривание Лавры. Николазино. Упадок музеев.

Вытравливание украинского в художественном институте.

Отсутствие украинского в архитектуре. Во имя чего? По чьему запрету? О сиротах и лакеях, и дурачках убогих, и о холодных трусах с замками на душевных окнах и дверях.

Такую неприглядную картину надо нарисовать, точную, и правдивую, и честную, и подать правительству, чтобы после войны по-новому подойти к своему культурному хозяйству. Сколько погибло в войне? Где музеи, где картины, сколько уничтожено памятников старины?

Неуважение к старине, к своему прошлому, к истории народа с признаком никчемности правителей, вредное и враждебное интересам народа.

2-IV-42

• Левко Царь — какие страдания. Какая адская мука... А ведь только подумать, еще придут наши и найдется и у нас молодчик не один, не разобравшись ни в чем и никому и ничему не веря, начнет издеваться надо мной, слугой, мол, Гитлера.

Такой-сякой, мол, а не бежал на восток.

А как ты скроешься. Не хватило бы чамайданов на все на 30 миллионов.

Будет побито. Будет много, много горя.

— А выживет ли народ, или, может, погибнет весь?

— Выживет, а как и на что будет способен, бог один знает. Таких жертв и потерь, таких страшных и огромных, еще не знал никто в мире.

— Что потерял наш народ за четверть века?

— Четверть сотни миллионов народа?

Записать разговор МБ (Бажан.— С.Т.) о культуре, о тоненькой пленке, которая станет еще тонше из-за погибели многих людей.

АЛЕКСАНДР ДОВЖЕНКО ВЫСТУПАЕТ НА МИТИНГЕ КРЕСТЬЯН, ПОСВЯЩЕННОМ ВОССОЕДИНЕНИЮ ЗАПАДНОЙ УКРАИНЫ И УССР (СЕЛО ДОБРОСИН ЖОЛКОВСКОГО УЕЗДА, 5 ОКТЯБРЯ 1939 Г.)  / ФОТО ПРЕДОСТАВЛЕНО ЦЕНТРАЛЬНЫМ ГОСУДАРСТВЕННЫМ АРХИВОМ-МУЗЕЕМ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСКУССТВА УКРАИНЫ

Иногда как подумаю, что даже ничтожный Долматовский собирается расстрелять миллион украинцев, как это недавно заявил этот гомеопатический поэтик, бывшему поэту М. Б. делается так грустно на душе, что и не описать. Сколько же темной швали ненавидит наш народ. Сколько вшей ползает по народному телу.

Соберутся ли наши люди снова на Украине? — Вернутся ли они из той глубины дальних далей нашего Союза и заполнят ее вместо погибших от врага, от мора, от пули и петли? Или так и останутся там, а на наши руины наедут чужие люди и утвердят на ней мешанину. И будет она не Россия, не Украина, а что-то такое, что и думать грустно.

14-IV-42

• Единственная страна в мире, где не преподавалась в университетах история этой страны, где история считалась чем-то запретным, враждебным и контрреволюционным. Это Украина.

Другой такой страны на земном шаре нет, где же рождаться и где плодиться дезертирам, как не у нас, где расти слабым духом и предателям, как не у нас. Не вина это дезертиров, а горе. Не судить их надо, а просить прощения и плакать о плохом воспитании, за духовное увечье в великое время. Кто спросит? Братья-следователи из трибуналов, распивающие водку из столовой, с неприветливым взглядом.

Юноши мои слепые, горе мне с вами...

Никто не хотел учиться на историческом факультете. Посылали в принудительном порядке. Профессоров арестовывали почти каждый год, и студенты знали, что вот такая история, что история — это паспорт на гибель.

А что же такое история? История есть равнодействующая всех духовных сил и способностей народа.

В университете разговаривали по-украински только первокурсники и поэты. Остальные все по-русcки на радость Гитлеру.

А как «профессор» Стебун нажился на «фашистском» писателе Стефанике!

14-IV-42

• Сегодня у меня в комнате кто-то из участников Великой Отечественной войны украл книгу — избранные произведения Коцюбинского. Смерть немецким оккупантам! Да здравствует социализм!

22-IV-42

• Если вся доблесть сыновей Украины в Отечественной войне, все жертвы и страдания народа и вся победная сила после войны хитроумными руками и перьями соответствующих молодцов оформится в единый Победный советский котел, а на счет украинцев этими же руками выкормленная искусственно образованная гитлеровская петлюровщина и антисемитизм со всеми последствиями мясорубок — лучше бы мне умереть и не знать больше человеческой подлости и бездонной ненависти, и бездонной вечной лжи, которой опутаны мы.

4-V-42

• — Я глубоко убежден, что немцы вступают в брак с нашими девушками в соответствии с тайным приказом — убить вражеских солдат и забрать у супругов вражеских женщин. Они внимательные кавалеры, и так немного надо, чтобы купить женское сердце, что выросло среди грубости и равнодушия к своему женскому полу. А самое страшное, что девушки не знают, что, выходя замуж за немца, они предают родину. Их не учили чувству родины — их учили фальшивой вражде и борьбе, их не учили истории. Народ, который не знает своей истории, это народ-слепец. Какая родина? Были русские, пришли немцы — стали немцы. И из-за наших ужасных ошибок страдает теперь народ. Почему так много браков? Почему этого нет в Бельгии, в Голландии, во Франции? Почему так легко Гитлер набрал несчастных парней в свою армию? Почему даже трезубец выбросил как ненужную старую игрушку? Потому что она уже не нужна. Денационализированный, исторически несознательный народ, запутанный и сбитый с толку, и был в основе недоволен, темен, темная этнографическая масса катится в пропасть небытия. «Народ бессмертен!» — кричат патетики. Народ тяжело болен, ослеп в огне, страдает и гибнет из-за нас и погибнет — не оставит и следа на земле. Плачу я. Заморят его, сожгут дом, вымрет от голода. Уже опухли ноги, расстреляют за измены мужчин и женщин, повесят немцы, расстреляем и вышлем мы, и останется пустота, громадные руины, национальные по форме, социалистические по содержанию.

Народу отпущено страданий в такой мере, в такой новой невиданной степени, о которой даже и не подозревало человечество.

Народ украинский погибнет в этой войне, товарищи патетики. Не озлобленных темных жестоких молодчиков надо бы посылать в трибунал, а целителей духовных ран и увечий, чувствительных и умных, знающих цену крохе добра в беде. Народ наш гибнет... Погибает... Великая тризна...

— Не останется даже могил; никому большие насыпать — ничтожны души. Не останется и сооружений архитектурных — они почти все уничтожены уже давно, а сейчас и подавно. Ни живописи, ни литературы. Потому что и музеи разбиты или разворованы мерзавцами, изъедены древоточцем, точившим душу народную веками.

25-V-42

• Мы — рабы. Мы теперь погибли. Погибла вся Украина.

Страшные дела творятся на Украине. Страшные дела. Уже уничтожено много миллионов человек, а сколько вымрет от голода, от снарядов, от бомб и расстрелов, одному богу известно.

Лавру Печерскую взорвали минами. Зачем она?

Будут мстить украинскому народу следователи из трибуналов, будут мстить, уже мстят.

31-V-42

• Боже мой, сколько несчастий народа принесли наши тупоголовые военачальники, и сколько еще принесут. Они будут карать ни в чем не повинный народ за то, что не умеют командовать и убегали с орденами под хвостами кобыл, карать за факт отдачи народа в лапы немцев и карать за то, что народ просто был под немцами и должен был как-то жить, а не повесился и чуть ли не весь был расстрелян немцами. Одним словом, не расстреливайте же много, чертовы немцы, пусть же своим немного останется, — как говорил мужик, стоя под пулями около забора. «Придется после войны расстрелять миллион украинцев», — прицеливается уже «русский» поэт Долматовский, сын арестованного за измену профессора, бывший переводчик у немецких войск, «окруженец», поэт — ой-вей Днепр, Днепр. Евреи явно «спасают Россию». Предприятие выгодно со всех сторон. Присматриваюсь к лицам, прислушиваюсь к разговорам, к интонациям, всматриваюсь в холодные, пустые, хищные глаза — и не вижу ничего, кроме конъюнктуры, которая должна окончиться победой американской помощи. Что им народ?

Россошь 26-VI-42

• Нет уже на Украине ни инвентаря, ни людей. Люди бьются на фронтах, их убивают, они умирают от голода. Уже забираются в городах и селах прямо с улиц и вывозятся миллионами в Германию молодые женщины и девушки в бардаки, в батраки, в рабство, на дорожные работы, на рытье рвов, траншей, строят против нас огромные крепости под Киевом, Варшавой, Львовом, погибают тысячами и погибнут все, потому что возврата домой уже им не будет. А если и будет, то не на радость и покой и не на работу, а на ссылку и на надругательство на всю жизнь по Сибирям и Казахстанам как «немецким предателям, фашистским слугам, изменникам родины». А из Сибири и Казахстана вернутся на Украину хозяевами беглецы, те, что в начале войны убежали с чемоданами в грузовиках и поездах, спасая свою вонючую шкуру на английской границе. Какие великие страдания! В какую бездну горя упал мой народ, и сколько бедствий еще ждет его в будущем! Разделят его опять. Разъединят, как будто и не соединяли, разгонят, как журавлиный клин в бурю, да еще и обвинят, что не оттуда солнце всходит, не туда заходит.

2-VII-42

• В тысяча девятьсот тридцать девятом году воссоединилась Украина Восточная и Западная. Шесть долгих веков метались разъединенные в катастрофе половины в бурях, в крови, в поту. Шесть веков разные чужестранцы высасывали из половин соки и кровь, учили по-разному молиться, двигаться, думать. Шесть веков отравляли разными ядами, жгли разными огнями, освещали разным светом и поджаривали на разных сковородах, и жарили по-разному.

Сестры-половины забывали друг друга, не узнавали временами, притесняли бессознательно или невольно. Наконец, разодралось небо, попадали, исчезли враги. Сестры нашли друг друга, совпали близнецы, крикнули от радости, заплакали, обнялись. Взрыв полтысячелетней усыпленной правды был такой сильный, что на мгновение одно будто осветил весь мир. Счастлив был тот, кто это видел, кто плакал здесь от радости, у кого пылало сердце.

Обнялись. Сжали, прижались друг к другу и... разошлись. Разомкнулись объятия, радость уступила место неуверенности, неуверенность — сомнению, сомнение сменилось удивлением, удивление разочарованием, а затем гневом и возмущением. Кто-то сказал, сказано было, что нужно заключать, притеснять, стрелять в спину, высылать, презирать, плевать в душу, позорить, не прощать, ничего не простить!!! И разошлись, окровавленные, расхристанные, забытые богом, обманутые богом и людьми, на радость врагам. Разорвались опять в еще большей мировой трагедии, чтобы более уже никогда не соединиться — и исчезнуть поодиночке в небытии.

Бессмертен ли народ? Бессмертен ли он в конечной своей судьбе? Смертный, как и все, что живет. Все идет, все проходит. А неумирание наше, длинное украинское, жизнь ли оно, или только хилое жалкое существование? Нас, говорят, больше, чем в хорошем европейском государстве. Мы есть — и нас нет. Где мы?

«Сейчас Украины нет! И украинские кадры кинематографии нам не нужны. Пусть сражаются. Отвоюем Украину, тогда снова будем заниматься», — изрекает дежурный ублюдок из Гнездниковского переулка Большаков (тогдашний руководитель кино.— С.Т.). Я не ответил ничего. Я сам бросил кино и поехал освобождать Украину на фронт. Может, я тот лев, который пошел умирать в пустыню. Может, Дон Кихот. Мне все равно уже, когда что и кто обо мне скажет. Будет ли жить мое имя, создателя украинского кино. Или нет. Мне все равно. Буду ли я и дальше в первых рядах, умру ли без вести, разлечусь ли от бомбы где-то здесь — мне безразлично. Я не хочу жить лучше своего народа, я не могу и не хочу жить и видеть уничтожение и закапывание моего народа. Я хочу разделить его судьбу полностью, сполна и без оглядки.

2-VII-42  

• В чем-то самом дорогом и важном мы, украинцы, безусловно, народ второстепенный, плохой и никудышный. Мы глупый народ и невеликий. Мы народ бесцветный. Наша нелюбовь друг к другу, неуважение, наше отсутствие солидарности и взаимовыручки, наше наплевательство на свою судьбу и судьбу своей культуры абсолютно поразительны и, объективно, абсолютно не вызывают к себе ни у кого хороших чувств, потому что мы их не заслуживаем. Вся наша нечуткость, трусость-малодушие, наше предательство и пилатство, и грубость, и глупость во время всей истории воссоединения Восточной и Западной Украины есть, в сущности говоря, полный обвинительный акт, что-то, чего история не должна нам простить, что-то, за что человечество должно нас презирать, что бы оно человечество, думало о нас.

У нас абсолютно нет правильного проектирования себя в окружающей действительности и в истории. У нас не государственная, не национальная, не народная психика. У нас нет настоящего чувства достоинства, и понятие личной свободы существует у нас, как что-то индивидуально-анархистичное, как чувство воли (отсюда индивидуализм и атаманство), а не как народно-государственное понимание (марксовское) свободы, как осознанной необходимости. Мы — вечные подростки. А Украина наша — вечная вдова. Мы вдовьи дети.

2-VII-42

• Самим лучшим наглядным пособием немецкой контрпропаганды в своих частях является внешний вид наших людей — наши дома, дворы, полы, нужники, сельсоветы, церковные руины, мухи, грязь. Одним словом, все то, что вызывает чувство ужаса у европейского человека, и что наши великие правители и их вельможные подхалимы-самобрехи не видят и не хотят видеть из-за оторванности от народа и оторванность от современного уровня среднеевропейского уклада вещей.

6-VI-42

• Бедные мои, родные люди, «хохлы мои ленивые и хитрые»! Бесхитростно и честно вы отнеслись к трагической судьбе своей великой социалистической родины. Честь вам и слава, и вечная память. Вечная память. Вечная память. Лучше погибнуть в бою, чем прозябать в личине второстепенного пасынка истории. Вечная вам слава, братья и дети мои. Не суждено нам расцвести в жизни. Все у нас было для этого — и земля добрая, и богатство, и люди честные и трудолюбивые, и здоровые и красивые. Всем взяли — не хватило только доброй судьбы. Погубила нас наша слава, наша география и неизвестная наша история. Доживу ли я до конца войны? Увижу ли пустыни, кладбища? Или поплачу на руинах и перечислю миллионы потерь? А потом умру от горя, чтобы не видеть, как будут заселять тебя, мать моя, Украина, чужими людьми, как будут карать твоих недобитых сыновей и дочерей за немецкое иго, за немецких незаконнорожденных детей, за каторжный труд в Германии, за то, что не умерли они от голода и дождались нашего прихода. Прокуроров у нас хватит на всех. Не хватит учителей, потому что погибнут в армии, не хватит техников, трактористов, инженеров, агрономов — они также падут в войне, а прокуроров и следователей хватит. Все целые и здоровые, как медведи, и опытные в своей холодной специализации. Напрактикованные почище немцев, еще с тридцать седьмого года.

12-VII-42