Ультрафиолетовое житие Ионы

Для последней, впрочем, у нее были слишком хрупкие формы. Стрижка у нее была почти под ноль; оставшаяся поросль расписана небывалыми цветными иероглифами. Но поразил меня не ее экстравагантный, вызывающе не утренний наряд, а выражение полнейшей безучастности ко всему мирозданию на лице. Так, быть может, смотрят драконы на сожженные ими города. Мой приятель в силу своей природной склонности начал складно трепать языком, на зависть мне резво вспахивая целину нового знакомства. Девушка отвечала односложно. Половину букв она не выговаривала — то ли в силу речевого дефекта, то ли дурачась. Когда же наконец, решив, что пора брать последний бастион, мы поинтересовались ее именем, она произнесла: «Иона».

Хотя, по-настоящему, должно было быть «Ирина» или «Алена». Но вышло — что вышло, и для себя я ее так и величал с тех пор — Ионой.

В следующий раз я увидел ее через полгода, в окраинном киевском ночном клубе, на скорую руку переоборудованном из захудалого ДК. В своем марсианском одеянии она стояла вплотную к огромному динамику, изрыгавшему звук ураганной мощности. Танец ее выглядел так, как если бы биоробот вздумал исполнить сарабанду. Здесь, в искусственном мире, Иона была не в пример оживленнее и общительнее. Меня, к моему удивлению, вспомнила легко. Оказывается, нам с другом редкостно повезло при той первой встрече: увидеть ее на улице в дневное, даже в утреннее время — было гиблое дело. Иона неделями не видела солнечного света. Лицо ее от этого приобрело бледноватый оттенок, свойственный всем ночным существам. Днем она отсыпалась, вечером, после одиннадцати, перемещалась к ближнему клубу.

Не знаю, чем объяснить нашу дружбу. Она всегда появлялась одна, в любом клубе, на любой тусовке, и, похоже, нисколько от этого не страдала. За то время, пока мы общались более-менее регулярно, я достаточно много узнал о ней. О своей додискотечной истории Иона умалчивала. Откуда она брала средства на жизнь — также было непонятно, хотя они позволяли ей довольно часто мотаться в Москву, которую Иона ценила намного больше родной столицы: «Здесь все умерло сразу». В ее нарядах цвета хлестали через край: фиолетовое, салатовое, розовое. Ее можно было увидеть в банальнейшем кримплене в крупный цветочек. Из-за ее полудетской манеры держать себя я никак не мог понять, сколько ей лет — худая, щуплая, словно подросток, при этом — темные глаза и взгляд человека, немало повидавшего. Ни в каких развлечениях, кроме многочасового движения на танцполе или улыбчивых медитаций в чилл-ауте, участия она не принимала. Отказывалась даже от спиртного. Сама же практически кормилась веселящими таблетками «экстази»; однажды предлагала и мне, но я отказался.

Ее однокомнатную квартирку на Троещине сложно было назвать жильем. Отличительной чертой интерьера было сочетание дорогих вещей с полнейшей... нет, не нищетой — пустотой и бардаком. Обстановка комнаты ограничивалась велюровым диваном с прожженной дыркой, ди-джейским виниловым проигрывателем, звуковыми колонками типа «смерть соседям» и множеством переполненных пепельниц. Стены, без картинок и плакатов, сами по себе представляли безумную живопись. Но еще более поражала кухня. Никакие кулинарные процессы не оскверняли это помещение изначально. Строго и внятно: гора подушек, черные стены, расписанные специальными фломастерами, и диковинная лампа, от которой эти узоры загадочно светились. Этот клуб на дому функционировал исправно, и соседи вместе с участковым, похоже, давно с этим смирились.

Недостаток моей истории — в отсутствии эффектной концовки. Никаких драм, загубленных жизней и прочих финалов в стиле совкового кино периода ранней перестройки. Просто однажды Иона исчезла вместе со своей невероятной квартирой. Испарилась. Стерлась из всех файлов. В чреве какого Левиафана теперь эта бесполая странница. Тянет в себя кокаиновую линию где-нибудь в Петербурге? Перемещается в рапиде среди кованых интерьеров московского «Титаника»? Сидит, как всегда, в одиночестве, вперив взгляд в стену очередного чилл-аута? Растворяется в наркотическом раю Амстердама?

В моем варианте реальности по утрам по-прежнему невыносимо подвывают троллейбусы.