Визит старой дамы

Слобожанская коллекция сокровищ поражает не только киевлян — иностранной Третьяковке на зависть. Гей, харьковчане! Так у вас и «Запорожцы» свои есть? Неважно, что на этот раз они остались дома. Все остальные, кажется, пожаловали на пятый этаж Украинского дома, что словно очистился от недавних арт-фестивальных миазмов. Хороших экспонатов здесь так много, что любой их выборочный обзор можно заподозрить в предубежденности. И самое лучшее в этом случае — своей предубежденности не скрывать. То, что зацепило «за живое» — то и стоит упоминания.

Прежде всего — лица. Лики. Любимый мой портрет здесь — «Татьяна» Александра Мураша: в тихом болоте и рак свистнет. («Мелкий бес» Сологубом еще не написан, а тихоня-обольстительница, юная русалка Людмила — под другим именем — вот, собственной персоной, и чертики пускает такие всамделишные). Как будто нездешнему достоинству, духу аристократизма учит нас тропининский Щербинин. А глазки бегают, как напуганные тараканы... О нет, не веришь этому изнеженному господинчику, бывшему воину 1812 года, слишком уж он импозантный. Не то что «скромный трудяга» Дмитрий Безперчий (автопортрет 1946 года). Или чумак Федор Мигас с непокорным, как нрав, чубом (рисунок Порфирия Мартыновича) — вот нам образцы для наследования. Вельможность как выбор — предопределена, плебеи — наши друзья? Но только аристократы знают цену настоящему равенству. Стихия «перевертышей» гуляет по Руси не с 1917 года, а как минимум на полстолетия раньше. Отсюда — «генеральская» осанка знаменитого критика-демократа Стасова на репинском этюде 1905 года, царственный характер его угадываемой «непререкаемости». И отсюда же — почти передвижническая (на самом деле — парижской школы) простоватость молодой телочки, склонившейся над книгой... Ее воплотила на своем полотне Мария Башкирцева, гайворонская дворянка, художник-дилетант и платоническая подруга Мопассана (последнее амплуа было для автора наиболее адекватным). Зато далее — шедевр мирового уровня «Матвеева» кисти Василия Сурикова. Пусть современные реалисты-академики попробуют хоть раз в жизни написать что-то подобное, а не торопятся объявлять себя потомками титанов ХIХ века. Портрет, который вырос на почве этюдно-этнографической непринужденности (а помимо этого, создавался в течение целого года) за столетие выкристаллизовался в мощный образ независимой русской женщины — «бой-бабы», которой бы вдохновляться «Сибириаде» и нашим феминисткам (но у тех — другие приоритеты). А мрачный старикан работы Джузеппе Мария Креспи побуждает к перефразировке классики: «Эта штука сильнее Фауста (Рембрандта)». Глазные впадины, великие провалы напоминают бездны харменс-ван-рейновских пещер...

В общем же восточно-западные подразделения большинства наших музеев (это касается и Харькова) кажутся почетной и не слишком перфектной каморой, построенной «на безрыбьи». Раритетным исключением данной экспозиции является ксилографическая серия Альбрехта Дюрера «Житие Марии», где каждая клеточка дрожит нервным напряжением протестантского Севера. Какую-то противоестественную поэзию выискиваешь в необычном заломе причудливого капюшона на голове селянина XVI века. Ба, да ведь это Священная История! Никогда еще волхвы не ощущались такими беззаботными и будничными, никогда — до Дюрера! Гавриил так по-хозяйски не тыкал двумя пальцами в живот Марии, что притихла у пюпитра. Подозреваю, что насупленные торгаши и лавочники — в гравюре «Введение в храм» — именно те, которых через 30 лет с таким рвением будет выгонять из храма Сын Марии...

Харьковский визит, бесспорно, одно из наиболее роскошных событий этого творческого сезона, однако кажется несправедливо обойденным вниманием прессы. Однако это невнимание является обоюдным: то, что работа со СМИ сегодня более важна, чем заигрывание с вельможами, является само собой понятным не только на далеком Западе, но и в столице. Для наших же добрых наивных провинциалов, одержимых иллюзией начальствующей опеки, это еще, видимо, «грамота за семью печатями».