Здравомыслящий волшебник

К нам Рене Магритт пришел в 91-м году репродукцией на обложке первого издания беспутного Генри Миллера. Тот покет-бук украшало возмутительно бесстыдное «Изнасилование», смущавшее, говорят, даже отнюдь не ханжу Поля Элюара, — квинтэссенция фрейдистского толкования женщины: вместо глаз — груди, вместо носа — пупок, вместо рта — ... Впрочем, нестандартность Магритта в кругу его друзей и соратников сюрреалистов заключается в том, что этот, похожий на Эркюля Пуаро, коренастый тучненький бельгиец в буржуазном черном котелке, судя по всему, никого никогда не собирался эпатировать. Его провокационные художественные гипотезы никак не подкреплялись личными поведенческими девиациями — всеми этими оголтелыми скандалами, непредсказуемыми выходками, задиристыми манифестами, которыми, как полипами, обросли биографии «лидеров течения». Он не бил стекол витрин и не сообщал публично о своих дефекациях, как Дали, не менял жен, как Макс Эрнст, не устраивал демонстраций и не изображал из себя вождя, как Андре Бретон. Жизнь его сложилась на редкость добропорядочно и чинно, что, пожалуй, заставляет относится к исторгнутым его фантазией образам намного серьезнее, чем к аффектированным и кичливым «видениям» многих иных сюрреалистов. То, что, скажем, у увековечившего писсуар Дюшана или стращающего обывателей «каннибальским манифестом» Пикабиа могло казаться забавой, бравадой, претенциозной игрой, у Магритта обретает основательность некоего драматического знания. Конечно, он, устраивая иной раз оптические головоломки, посмеивается над публикой и подтрунивает над наивной верой реалистов в то, что они достоверно отражают окружающий мир. Никакая виртуозность кисти и точность наблюдения не способны, по Магритту, «словить» на полотне реальный физический объект. Картина — вымышленное пространство, что, однако, не отрицает того, что сущность предметов и явлений может быть выражена в ней куда полнее и глубже, чем при самом добротном и добросовестном копировании реальности. Поэтому на известном автопортрете «Острый взгляд» (1936) Магритт программно запечатлевает свой метод, состоящий в визуализации незримого, отношении к живописи как к колдовству. На столе перед художником — яйцо, а на холсте на мольберте — уже птица.

«Художник казался мне человеком, наделенным волшебной силой», — вспоминая детство, написал Магритт на склоне лет в автобиографической статье «Линия жизни». Довольно странно услышать это признание из уст безупречного аккуратиста и педанта, никогда не имевшего собственного ателье и гордившегося тем, что ни разу в жизни не заляпал краской ковер в комнате, где писал свои картины. Добродетельность и бюргерский характер Магритта провоцируют сегодня некоторых радикальных критиков подозревать художника чуть ли не в холодном прагматизме и рвачестве. Дескать, он удачно прикидывался сюрреалистом, умело и расчетливо имитируя модную манеру, конструируя свои живописные парадоксы рассудочно, как робот. В качестве улик, в частности, предъявляются его неожиданное, с явным коммерческим привкусом увлечение импрессионизмом в 40-х годах (ни славы, ни денег Магритту, увы, не принесшее) и многочисленные повторы и вариации некоторых сюжетов («Владычество света» существует, например, в шестнадцати вариантах) в 50—60-х годах, когда к нему, в немалой степени благодаря дилеру Александру Иоласу, пришел феноменальный успех. Защищать Магритта от подобных упреков бессмысленно. Достаточно просто всмотреться в его работы (увы, в Украине их подлинники ни разу не экспонировались, но и доступные репродукции весьма красноречивы), чтобы почувствовать, что опрятный и уравновешенный, чуждый эксцентричности и скандальности бельгийский буржуа, действительно, был одним из художников-магов этого столетия. «Сюрреализм — это реальность, освобожденная от банального смысла», — заявил как-то Магритт. Иррациональное и таинственное, окружающее нас, он сумел выявить просто и сильно, принципиально оставаясь в русле фигуративной живописи. Он заставил отказаться от догмы и примитивизма восприятия жизни, открывая новые смыслы в, казалось бы, азбучных истинах. И, как любой крупный художник, предупредил каждого своего зрителя о том, что мир — трагичен, и даже в редкую минуту покоя и безмятежности мы не вправе забывать, что за призрачной пеленой, на первый взгляд, надежной реальности коварно скрывается хаос, готовый обрушится на нас уже в следующее мгновение.

СПРАВКА «ДНЯ»

Рене Магритт родился в Лессине (Бельгия) в семье портного и модистки. Детство и юность провел в провинциальном городке Шарлеруа. В 14 лет лишился матери, которая утонула (согласно другой версии — утопилась). Смерти матери исследователи творчества художника придают очень важное значение, объясняя отроческой психической травмой заслоненность лиц (птицей, букетом фиалок, но чаще всего — косынкой, полотенцем или полотном) на большинстве его портретов: когда Регину Магритт вытащили на берег, ее лицо было обмотано ночной сорочкой. В 1916 художник покидает отца и братьев (младший из них — Раймон — впоследствии стал популярным в Бельгии композитором-песенником) и поступает в Королевскую академию изящных искусств в Брюсселе. Примыкает к футуристам, однако, разочарованный невозможностью продать свои картины и угнетенный нищетой, устраивается маляром на обойную фабрику. В 1922 году женится на Жоржетт Берже. Биографы Магритта считают, что Жоржетт, с которой 15-летний Рене познакомился на ярмарочной карусели в Шарлеруа, не только в качестве супруги, но и физически была единственной женщиной в его жизни, что для многих является дополнительным доказательством «мещанства» художника. Так или иначе, но женитьба, очевидно, явилась главным спасением Магритта от уныния. Он снова полностью посвящает себя живописи, а, увидев в 1923 году репродукцию картины Джорджо де Кирико «Любовная песнь», кардинально меняет свои представления об искусстве. Магритт входит в сообщество дадаистов, а вскоре создает свои первые сюрреалистические работы. Картина «Заблудившийся жокей» (1926) становится для него пропуском в сюрреалистическую элиту. В 1927 году в галерее «Кентавр» в Брюсселе проходит его первая персональная выставка, после чего чета Магриттов переезжает во Францию и поселяется в местечке Перро-сюр-Марн неподалеку от Парижа. Магритт знакомится с Максом Эрнстом, Сальвадором Дали и Полем Элюаром, которые становятся его близкими друзьями. Однако экстравагантная богемная среда, видимо, претит художнику и в 1930 году он, ни с кем толком не простившись, внезапно возвращается в Брюссель, где создает в последующие годы ряд своих знаменитых картин — «Удел человеческий», «Черная магия», «Портрет», «Изнасилование», «Тоска по дому». Нацистская оккупация Бельгии является сильнейшим психическим стрессом для художника. Он проводит ее мучимый постоянным страхом репрессий за свое «левачество» (Магритт некоторое время был членом Компартии, откуда, правда, быстро ретировался), а еще пуще — «дегенеративное искусство». Возможно, реакцией на переживания войны является его отход в 40-е годы от принципов сюрреализма и «штамповка» картин a la Ренуар. В 1947 году на «отступника» обрушивается Бретон и отлучает Магритта от сюрреалистического движения. Магритт, однако, скоро, после скандала вокруг «варварской», крайне натуралистической картины «Пожиратели птиц», возвращается к своей привычной манере и вскоре входит в круг самых дорогостоящих авторов современного искусства. В 1964 году проходит его грандиозная выставка в Музее современного искусства в Нью-Йорке, на которой он получает «официальное прощение» от «идеолога сюрреализма» Андре Бретона: «Во всем, что сделал Магритт присутствует то, что Аполлинер назвал «поистине здоровым человеческим разумом», присущим лишь самым великим поэтам». В 1967 году Рене Магритт умирает от рака поджелудочной железы. Самая большая коллекция работ художника находится в Бельгийском Королевском музее изящных искусств. Также они представлены в Лондонской галерее Тейт, Вашингтонской национальной галерее, Нью-Йоркском музее современного искусства. В музеях бывшего СССР картин Рене Магритта нет и видимо, не будет еще много лет. Уж слишком дорого они стоят на аукционах.