Зеленая трава сквозь асфальт...

Прискорбно-удивительно, что он умер. Заслужив славу и известность в ролях неотразимых героев-любовников, после 20 лет актерства Любимов предпочел перспективе почитания милого старичка, путь молодого режиссера, дебютировавшего успешным спектаклем в 40 лет.

С его исполнителями — студентами он создал «остров свободы в несвободной стране» — как называли шепотом Московский театр на Таганке.

О Юрии Петровиче написано очень много. Биография его подлинный роман с детективными перипетиями. Советская власть настолько ценила и любила режиссера, что лечила его в Кремлевской больнице. Как выяснили врачи за рубежом, планомерно отравляя его. Его выгоняли из театра, лишали советского гражданства, его боготворили ученики, ученики же его предали, он вернулся на Родину, в театр и сам ушел из него.

Андрей Вознесенский сидел рядом с Борисом Пастернаком на спектакле, в котором Юрий Любимов играл Гамлета. Актер фехтовал так темпераментно, что наконечник шпаги отломался и пролетел между гениями российской поэзии. Чудом уцелевший Вознесенский в спектакле Таганки по его стихам «Антимиры» в особых случаях самолично исполнял второе отделение.

Мне повезло видеть репетиции и спектакли мастера, несколько раз разговаривать с великим художником. Анатоль Франс говорил, что искусству угрожают два чудовища: мастер, который не стал художником, и художник, который не стал мастером. Юрий Петрович объединял в себе и воспитывал в своем театре гармоническое соединение этих двух начал, как-то просто, без позы, очень органично. Поэтому лицо его театра была всегда бесстрашно распахнуто зрителю.

Программа моего обучения на Всесоюзных высших режиссерских курсах включала посещения репетиций самых именитых режиссеров. Одна из сессий совпала с выпуском «Гамлета» в Театре на Таганке. На третий день на сцену ворвался, как выяснилось прямо с самолета из Парижа, Владимир Высоцкий. Актер и режиссер были переполнены внутренним видением роли. Они показывали друг другу придуманное, доказывали красоту своих решений, порой обрывая друг друга, как казалось посторонним грубо, на самом деле упиваясь взаимностью талантов, вместе добывая искру откровения, наполняя ее светом мгновения подлинного творчества. Л. Фейербах заметил, что прекрасное прекрасно лишь в мимолетности, в исчезновении.

Парадокс театра Любимова состоял именно в способности эти мимолетности исчезновения сделать неутомимой пробивной силой таланта театра. Театра самой жизни — костного мозга реальности.

Его театр любили, обожали, боялись и ненавидели. Премьеры закрывали, спектакли запрещали, гастроли отменяли. В Украине после показа спектаклей «10 дней, которые потрясли мир» и «А зори здесь тихие» театр был запрещен. С первым спектаклем связана забавная история, произошедшая в Париже. В сцене демонстрации рабочих перед царским дворцом у рабочих и крестьян в руках были плакаты с надписями «Хлеба», «Нет войне!» и т.д., которые решили написать на французском языке. Увидев их, зал встал и зааплодировал. Оказалось, что именно в этот день в столице началась забастовки на хлебопекарнях. Так талант пробивает реальность...

В Киевском театре оперетты через 20 минут после начала спектакля «А зори здесь тихие» — в сцене, когда девушки устраивают баню в прямоугольнике кузова грузовика, на авансцену вышел испуганный мужчина (зрители не знали что это директор театра) и попросил выйти из зала тех, кто прошел по ксероксным копиям билетов. Почти 100 зрителей с настоящими билетами, которых некуда было сажать, собрались в фойе и начали петь «Интернационал».

Потеснились, устроились на ступеньках, в проходах на стульях и начали смотреть спектакль с начала. По-моему оно было лучше первого.

Режиссер Любимов вошел в историю мирового театра революционером сценической метафоры. Все его спектакли восхищали особой пластической плотностью. К нашей гордости его верным соратником в этих поисках был киевский сценограф, начинавший в театре им. Леси Украинки, Давид Боровский. Вместе с актерами театра они исповедовали, воплощали театр содержания, а точнее театр общественного содержания.

Век ХХ Юрий Петрович называл веком большого одичания и считал, что пока мы находимся только в тамбуре века ХХІ.

98-й год жизни Мастера прошел в слабости и болезни. Уверен, что только это обстоятельство не позволило его всегда зычному правдивостью голосу прозвучать в поддержку Украине, пробить мощью слова своего асфальт черной пропаганды.