Жизнь без штор и занавесок

Музей пыток, Музей секса, «Шоу с вампирами»... Правда, очереди встречаются в давно известные музеи — Ван Гога и Анны Франк. Пытаясь бывать в этом замечательном городе последнее десятилетие раз в два года, каждый раз удивляюсь безграничности предложений интересного на любой вкус.

Мой интерес — плотное совмещение программ двух фестивалей. Театральный фестиваль Нидерландов и Fringe фестиваль, состоящий из странных спектаклей, хеппенингов, шоу, способных поражать, а чаще — шокировать зрителя. Церемония его открытия состоялась днем около камерного театра «Белевью». Дама с бородой, мужчина в смокинге с короткими рукавами, поскольку родился с недоразвитыми руками; все, что можно украсить — от столиков на проезжей части до туалетов, — в розовых шариках, цветах, салфетках, лепестках... И, наконец, сам величественный акт открытия: перерезание бело-красной полосатой ленты, обычно предупреждающей об опасных объектах.

Нидерландский театральный фестиваль с балкона Городского театра несколько раз извещал о своем открытии фейерверками, выступлениями певцов, танцами кукол. А на первом этаже в кафе «Станиславский» собиралась по-вечернему одетая публика. Возможно, я не тех спрашивал, но половина театралов о Станиславском вообще ничего не знала. Конечно, это не мешало радоваться встречам со старыми знакомыми, коллегами и пить вино вместо водки с расстегаями. В программах фестиваля были представлены члены жюри, отбиравшие лучшие спектакли сезона, а руководитель фестиваля Джеффри Мюльман принял решение открыть фестивальный показ спектаклем «11 минут» театра «Северный канал» в постановке Олы Мафаалани. Конечно, название спектакля сразу скоординировало с одноименным романом Пауло Коэльо, но к его сюжету никакого отношения он не имел. Хотя что-то общее все же было, ведь речь шла о жизни проституток, и стандартная длительность сексуальной игры в 11 минут, по-видимому, составляет важную часть их ненормированного рабочего дня. Сюжет довольно простой — микст «Золушки» с «Ромео и Джульеттой». Парень до умопомрачения влюбляется в бандершу борделя и вытягивает ее оттуда. Но какие эмоции, сколько слез и смеха! Сцена пуста, как под вечер окружная дорога, слева — огромная вешалка с невероятным количеством костюмов. Проститутки меняют одежду, походку, взгляд, пластику, словом, — перевоплощаются на глазах умело и ярко, только бы подцепить клиента, только бы заработать и, собственно, только бы выжить... Милая толстушка играет на виолончели. Неприличная, но оправданная инструментом поза ног привлекает больше внимания, чем умелость игры. Мопассан утверждал, что из проституток получаются прекрасные жены и мамы. Наша «Джульетта» отказывает своему «Ромео» аргументированно и открыто. Мажордом борделя, чтобы доказать бесстыдство профессии, раздевается, голым прогуливается по авансцене и выискивает глазами клиентов. «Ромео» раздевается в ответ, тоже прогуливается, одевается и объявляет, что тело не имеет ни памяти, ни стыда. Настоящая любовь способна возродить кого угодно! В аэропорт бандершу-«Джульетту» провожает весь бордель. Вроде бы те же кричащие платья, но какая-то дрожь надежды превращает на глазах опытных проституток в наивных золушек. Почему-то режиссеру захотелось закрепить этот момент очищения монологом героини о греховности их бизнеса, что, на мой взгляд, и так было ясно и произвело бы нужное впечатление, если бы в зале был не театральный бомонд, а работницы квартала красных фонарей.

Однако угол зрения на эту больную для всего мира проблему стал предметом обсуждения в антракте и после спектакля. Честно говоря, для меня это самое дорогое в театре. Когда еще долго после спектакля с бокалом вина, неспешно, зрители дискутируют об увиденном и так легко проявляют чисто свое, личное.

Вообще, формирование личности, как мне кажется, — довольно серьезная общественная тема для нидерландцев. Возможно, путь с запретами, общественным осуждением и указаниями на хорошее и плохое был бы более прямым, но в этой стране предпочитают испытание свободами. В кофе-шопах свободно покупают и курят дурман. Сексуальная жизнь не разделяется по количеству поклонников или традиционности форм. Вообще, жизнь с открытыми окнами без штор и занавесок, стремление стать самим собой и мужество быть не как все, но со всеми в согласии, кажется, составляют внутреннюю позу национального характера.

Поэтому, возможно, и два таких разных фестиваля проходят в одно время, чтобы тот, кто хотел побольше, успевал ежедневно побывать на трех-пяти спектаклях, а кто знает точно, чего хочет, не спеша изо дня в день составлял из театральных пазлов артистическую картину современности.

На этих путях были театроведческие ориентиры, и спектакль «Это мой папа. Обетованный день» по тексту, в постановке и исполнении Илана ден Бура и Герта ден Бура театра «Дом Бургундии» многократно назывался одним из лучших в урожае премьер сезона 2009 — 2010. В начале каждому зрителю выдали программку, в которой от рождения до сегодняшнего дня каждый год жизни старшего героя ознаменован определенным событием. На сцене огромный шкаф-картотека с ящичками квадратными, круглыми, продолговатыми, большими и маленькими. На каждом номер — точнее, год, помеченный в программке. Герои спектакля — отец и сын. Оба в спортивной одежде, будто перед спортивной забавой. Сын предлагает зрителям называть год, он вынимает из соответствующего ящичка какой-то предмет, отец комментирует событие своей жизни, остроумно парирует комментарии и подколки сына. Когда назвали 1970 (год создания рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда»), отец прямо подскочил, аккомпанируя себе на воображаемой гитаре, и запел арию Пилата из этой оперы. Такая игра в спрашивайте-отвечаем с веселыми сценками — картинками из жизни — продолжается с полчасика, и когда кажется, что собственно это и является сутью спектакля, сын после очередного вопроса переходит к воспоминаниям, как отец привел его в футбольный клуб. После тренировок они отрабатывали каждый прием дома. И сын в конечном итоге попал в молодежную сборную по футболу. Сын демонстрирует слайды, зафиксировавшие прекрасные моменты радости победы, отца со слезами от счастья и их автомобиль, испачканный грязью. Сын указывает на изображение шестиконечной звезды, а отец, как и тогда, пытается убедить сына, что это случайность и вообще это просто кажется так, потому что играли с машиной дети. Сын продолжает слайд-шоу, и мы видим отца, защищающего собой сына с мальчиками из футбольной команды от парней в масках, с палками и фашистской свастикой на рукавах. «Почему ты не сказал мне в детстве, что я не такой, как все? Почему ты никогда не говорил, что меня ненавидят за то, что я еврей?» Во время монолога парень снимает с себя одежду. Нагота мускулистого спортсмена показывает детскую незащищенность. Он выливает на свое пылающее обидой тело воду. Ее потоки кажутся совсем незначительными перед слезами отца. Отец обтирает сына, одевает его, и неисчерпаемая горечь беспомощности прокладывает соломинку над пропастью жестокости, бесчеловечности. В слабости уклонения от мести звучит победно голос отцовства и музыка творца.

Давно я не плакал на спектаклях, давно не видел, чтобы хором плакал зрительный зал. Ради только этого одного момента стоит терзаться трудами фестивальными и уж вовсе не каяться, если таких моментов единения на фестивале будет несколько.

Для программы фестиваля драматических спектаклей из всего поставленного в Нидерландах в сезоне 2009 — 2010 гг. жюри отобрало спектакли, которые в современных постановочных приемах говорят о точках, соединяющих сегодняшнее с непреходящим. Ведь театр не занимается действительностью, театр интересуется вечностью.