«У вас везде стена, а в стене всегда дыра», —

 Как уже сообщал «День», ученый совет Национального университета «Киево-Могилянская Академия» присвоил почетное звание доктора honoris causa выдающемуся ученому, академику российской Академии наук, профессору Венского университета Сергею Аверинцеву. 

Опасение скептиков, что в Украине уже выросло поколение, которое не знает, кто такой Аверинцев, — не подтвердилось. Хотя, безусловно, его основательные труды наподобие «Плутарх и античная биография» или «Поэтика ранневизантийской литературы» вряд ли могут сегодня претендовать на роль интеллектуальных бестселлеров — так, как это было в 70-е годы, когда любая, даже наиболее «узкопрофессиональная» статья этого ученого (например, «Стоическая житейская мудрость глазами образованного сирийца предхристианской эпохи. Увещевательное послание Мары бар Сарапиона к сыну») уважительно передавалась в интеллигентско-оппозиционных кругах из рук в руки.

Этот феномен, может быть, действительно непонятен сегодняшней молодежи, живущей в мире, где лжи хоть и не стало меньше, однако появилась возможность откровенно называть ее ложью, не рискуя быть подвергнутым за это репрессиям. В советские времена такой возможности не было: самое большее, что мог сделать образованный порядочный человек без задатков героя и без сознательного выбора для себя диссидентского мученичества, — это только уклоняться, отмалчиваться, не участвовать в постыдном окружающем действе, эвфемистически именуемом «утверждением марксистско-ленинской идеологии».

Сергей Аверинцев в этом не участвовал: его публикации удивительным образом сочетали в себе колоссальную эрудицию, компетентность и — научную порядочность, бескомпромиссность. Его тексты воспринимались словно послания из какого-то иного, нормального мира, где культура является просто культурой, а не «ареной идеологической борьбы». Важным было не только содержание его трудов, но и их стиль, тон — преисполненный глубокого внутреннего достоинства и отстраненности от вещей суетных и конъюнктурных.

Эту интеллектуальную честность и неуступчивость Сергей Аверинцев в значительной мере унаследовал от отца, известного ученого-микробиолога. Сергей Сергеевич вспоминает, как его отец, тихий и скромный человек, решительно отказался в 1952 году выгнать со своей кафедры двух сотрудниц только за то, что одна была еврейкой (а как раз шли массовые гонения на «безродных космополитов»), а вторая имела среди родственников «врагов народа».

Через неполных четыре десятилетия его сын, такой же скромный и тихий кабинетный ученый, решительно отказался от Государственной премии СССР в знак протеста против кровавой бойни, устроенной в январе 1991 года под Вильнюсским телецентром. Об этой «силе слабых» в свое время блестяще написал в одноименном эссе Вацлав Гавел; о ней вспомнили и участники разговора с Сергеем Аверинцевым, состоявшимся в редакции университетского журнала «Дух і літера», в котором участвовали Вадим Скуратовский, Микола Рябчук, Леонид Финберг, Константин Сичов, Екатерина Петровская и Виктор Малахов.

— В свое время один умный англичанин назвал советские энциклопедии — энциклопедиями лжи в алфавитном порядке. Однако где-то на рубеже 50—60-х годов в этой стране что-то все-таки начало меняться. Первый том «Краткой литературной энциклопедии», появившийся в конце 1961 года, открыл вдумчивым читателям мало кому известное до тех пор имя Сергея Аверинцева — имя, вскоре ставшее для советских интеллектуалов-вольнодумцев таким же эмблематичным, как имена Бахтина, Лосева, Лотмана, Мамардашвили. Понятие «ученый-энциклопедист» приобретает действительно особенную точность и полноту в случае Сергея Сергеевича Аверинцева — десятки его энциклопедических статей хорошо известны специалистам как украшение уже упомянутой семитомной «Литературной энциклопедии», знаменитого двухтомника «Мифы народов мира», трехтомника «Христианство». Однако наиболее удивительным было ваше участие в пятитомнике «Философская энциклопедия» — ведь это издание находилось под особым идеологическим контролем и в то же время оказалось (во всяком случае, его последний, пятый, том) чуть ли не наиболее «ревизионистским». Как это случилось?

— Тут совпали некоторые обстоятельства. Прежде всего, были люди, имевшие добрую волю и решимость что-то сделать. Кроме того, это были шестидесятые годы, когда начальство ужасно боялось «марксизма с человеческим лицом», увлечения молодым Марксом и так далее. А вот насчет «религиозного мракобесия» никто тогда никаких увлечений не ожидал. Статьи на религиозные темы в «Философскую энциклопедию» были с самого начала заказаны, естественно, воинствующим атеистам. И вот — приходит статья какого-нибудь важного атеистического начальника. А в это время в редакцию энциклопедии пришел Юра Попов — человек, совмещающий удивительные черты: порядочность, храбрость и глубочайшее невозмутимое спокойствие. Он посылает статью ко мне на отзыв. И я пишу рецензию — Боже избавь, никакого спора о de principiis, я лишь с прискорбием отмечаю, что не упомянуты такие-то и такие-то факты, ничего не сказано о таких-то и таких-то обстоятельствах. Причем я старался просчитать наперед, как нынче говорят, каких имен и обстоятельств автор заведомо не знает и просто никогда не слышал. Автор, понятно, приходил в глубокую ярость: рвал на куски рецензию, швырял ее в Юру Попова (иногда с криком: «Долой поповщину!»), стучал кулаком по столу и заявлял что-нибудь такое: «Я аннулирую все мои договора с вами, ничего вам писать не буду, а вы еще пожалеете!..» А затем начался уже совсем плутовской роман. Юра Попов просит меня написать статью о христианстве. Я ему говорю: «Юра, если у тебя хватает сумасшествия заказать мне такую статью, мне было бы очень стыдно, если бы у меня не хватило сумасшествия ее написать». Он для начала, понимая, что моя подпись в конце статьи крайне нежелательна, заказывает человеку вполне секулярному, но порядочному, все-таки не воинствующему атеисту, Юрию Леваде что-то такое социологическое, на несколько фраз, о мировом христианстве. Тот был полностью посвящен в наш замысел и написал свой фрагмент, пристроенный в конце, после моей большой статьи. Так что хотя мое имя там тоже было, но в конце стояло имя Левады. И если какой-то ленивый начальник или цензор смотрел на статью слишком бегло, он видел лишь его имя. Левада в то время уже шокировал некоторых социологов своим либерализмом, но профессиональным атеистам известен не был. Было предпринято Юрой немало и иных ухищрений. Все это выглядело очень забавно, но когда том вышел, разразился великий скандал.

— Том этот наделал много шума не только в СССР, но и на Западе. Даже французские коммунисты, говорят, возмущались «некритическим отношением г-на Аверинцева к теологическому материалу»!..

— Я помню очень забавное недоразумение с одним западным читателем пятого тома «Философской энциклопедии». Когда том вышел и скандалы вокруг него достигли идеологической комиссии ЦК, необходимым приложением к доносам стал перевод рецензии, написанной мюнхенским иезуитом, который, слава Богу, жив и здравствует до сих пор. Представьте себе: зачем человеку в Мюнхене читать советскую «Философскую энциклопедию»? Чтобы понять советскую политику, для чего же еще!.. Куда «они» там движутся... И вот достопочтенный рецензент пишет, что так, мол, и так, никто ничего не замечает, а между тем в установках советской власти наметился коренной поворот в отношении к религии и философскому идеализму, — и призывает обратить внимание на пятый том. Ну, я должен сознаться, мы долго не могли понять, как это он там все заметил. И лишь значительно позже я понял, что он и не мог по-другому все это увидеть.

— Это несколько похоже на известный анекдот об американском президенте, которому рассказали о зверствах Сталина, на что услышали в ответ: «Не может быть! Если бы он сделал хотя бы малую часть того, что ему приписывают, его бы уже давно переизбрали!»

— Я тоже могу рассказать почти анекдот об одной моей немецкой знакомой, которая посетила Санкт-Петербург и захотела в первый же день пойти в Летний сад, поскольку много о нем читала и слышала. Ну, а как западный человек идет в парк? Она подошла к главному входу. И там прочитала: «Летний сад закрыт на просушку». В тот же вечер в гостях она рассказала питерским друзьям о своей неудаче. Они долго смеялись, а потом объяснили ей абсурдность ее поведения. Потому что если бы она зашла за угол, то увидела бы, что там есть лазейка, да и вообще, как можно было не заметить, что Летний сад полон прогуливающимися людьми?!.. После этого моя знакомая вывела закон, который надобно бы печатать во всех учебниках советологии как «закон Эмми Риббенталь»: «У вас везде стена, а в стене всегда дыра». То есть, у вас ничего нельзя — по определению, но с другой стороны, за углом — можно.

— Вы говорили о временах более и менее «вегетарианских», а вот как бы вы оценили то, что происходит в России сейчас?

— Сейчас, под конец столетия и тысячелетия, во всем мире люди несколько растеряны. Прежде они были испуганы и несчастны, но не так растеряны. Какие-то простейшие слова оказываются оспорены, деконструированы не только в мышлении, но и в действии. Что же касается России, то сейчас, кажется, все смущены перспективами политических перемен. Непонятно, какой степени может достичь инфляция. Совсем недавно в телефонном разговоре с одним издательством я спросил, нельзя ли слегка отложить фиксирование наших договорных отношений, на что получил ответ: «Сейчас вообще ни о чем нельзя говорить. Может, издательство или даже все подобные издательства перестанут существовать в ближайшие месяцы». Речь шла об экономических причинах, но политические перспективы тоже беспокоят людей. То, что люди везде перестали относиться к политике с чрезмерной серьезностью, наверное, само по себе утешительно. Однако я боюсь, что мы, восточные славяне, в особенности уж точно мы, московиты, слишком сосредоточены на крайних полюсах этической вертикали: либо благородное самопожертвование, либо голая и глупая подлость. Между тем существует определенная середина — для решений, которые отнюдь не стопроцентно духовны и нравственны, но практически мотивированы, обусловлены понятием общей пользы, общего блага — очень древним, но все еще недостаточно усвоенным у нас понятием.

— А как вы оцениваете новые геополитические реалии? Кажется, в России еще далеко не все с ними примирились?

— Да, в Москве я встречаю иногда соплеменников, которые удивляют меня, заверяя, что никак не могли представить себе распада Советского Союза. Но я отвечаю, что всегда ожидал именно этого. Я ожидал распада Советского Союза, но совершенно не ожидал, например, распада московского общественного транспорта. Метрополитен, впрочем, еще работает, но автобусы и троллейбусы — уже нет. Что же касается распада Советского Союза, то моя мама (кстати, наполовину украинка, в детстве она мне пела песни на ночь, чаще всего на стихи Шевченко) еще когда Хрущев изменил статус Крыма... в каком это было году?..

— В 1954!..

— ...Да, еще тогда она спокойно произнесла: «Когда Украина будет отделяться, будет проблема».

— А что из современной философской литературы привлекает сегодня ваше внимание?

— Когда я был мальчишкой — в сталинском и послесталинском Советском Союзе, — я знал, по крайней мере понаслышке, что я современник таких-то и таких-то великих композиторов, художников, писателей, а вскоре узнал и о великих современных философах... Незадолго до смерти Германа Гессе я носился с идеей послать ему из Москвы письмо... И вот — боги поуходили один за другим, и сейчас, когда я разъезжаю по свету и могу посмотреть в библиотеке любую книжку, я в гораздо меньшей степени понимаю, чей я современник. Таково, видимо, наше время. Я не участвую в разговорах о конце философии, поэзии и всего остального — не участвую также и в том смысле, чтобы утверждать, будто этот конец не состоится. Я просто не знаю. Безусловно, мы должны, каждый человек должен знать и каждую минуту помнить, что он умрет. Но он должен также делать свое дело так, как если бы исходил из зыбкого допущения, что его жизнь будет продолжаться. В определенном смысле он должен быть готов каждую секунду уйти, а в определенном смысле — что, может быть, не легче — он должен быть готов существенно, всерьез, с какой-то наивной уверенностью оставаться, продолжать дело. И я полагаю, таким же должно быть наше отношение к жизни упомянутых универсалий.