Гениальное местечко

Шаргород — небольшой городок, районный центр Винницкой области, в 12 километрах от автотрассы Киев — Винница. В 1579 году король Речи Посполитой Стефан Баторий пожаловал эти земли канцлеру и верховному коронному гетману князю Яну Замойскому. Через четыре года князь заложил здесь укрепленный замок, под стены которого тогда же прибыло 260 поселенцев. Новое поселение получило название Шарый городок, где «шарый» означает «серый», седой» — так называли Замойского из-за его седой головы.

История Шаргорода богата и разнообразна настолько, что лишь изложение основных ее событий заняло бы не одну страницу. Польское и османо-турецкое владычество, казацкие войны, Директория и советская власть, процветающие еврейская, униатская, православная и католическая общины — все это так или иначе отразилось на характере города, сформировало его неповторимый облик. Среди всеобщего упадка, настигшего украинскую провинцию в последние годы, Шаргород получил новый шанс — фестиваль современного искусства «Арт-местечко». Инициировал его бывший шаргородец, Александр Погорельский. Лучшую кандидатуру для разговора об этом удивительном городе трудно было найти.

— Что вас связывает с Шаргородом?

— Во-первых, с XVI века там жили мои предки и до недавнего времени — мои родители. Во-вторых, я сам до 17 лет прожил в Шаргороде, окончил там школу. И вообще это мой город.

— Как давно вы покинули те места?

— В 1970 году.

— Скучаете?

— Как вам сказать...Там складывалась личность, и это очень важно. Воспоминания детские, юношеские. Вот, видите, потянуло — вернулся.

— Не могли бы описать Шаргород?

— Он расположен очень интересно — на высоком зеленом мысе между долинами двух рек — Мурашки и Колбасной. Огромный мыс, очень удобное место для замка, для укреплений, поэтому, наверное, его и выбрал князь Ян Замойский. Генеральный план не менялся с тех времен. Он состоит в том, что длинные улицы идут вдоль холма, а короткие их пересекают, то есть совершенно манхэттенская структура. Шаргород расположен географически очень правильно — с севера, где новый город, на юг, где находится старое местечко, а на востоке и на западе — реки. Интересно, что во время пленэра 2007 года архитекторы попытались наложить на план Шаргорода план Нью-Йорка. Получилось, что сам Шаргород — это Манхеттен. Слобода Шаргородская — Нью Джерси, Гибловка — Бруклин и Квинс. Мы шутили, что все великие города похожи друг на друга.

— Хотя это было уже очень давно — сохранилась ли у вас какая-либо яркая картинка тех лет, когда вы еще были шаргородцем?

— Воспоминания отражают очень интересные демографические процессы. Высокая рождаемость и низкая смертность 20-х годов дали обильное поколение 50 х — то есть наше поколение, амы уже дали 1980-е более-менее пристойные. И вот что было очень интересно для маленького города: когда люди гуляли в воскресенье по центральной улице, она не могла вместить всех, кто на нее выходил. Огромное количество людей, полнокровное поколение, все празднично одеты. Причем это не первомайская демонстрация — просто воскресенье. Вот тогдашний образ жизни — когда люди выходили в город, общались между собой, потом ходили в гости — одно из самых ярких впечатлений.

— Городе формировали несколько разных национальных культур — польская, украинская, еврейская...

— А было еще 27-летнее владычество османов, которые оставили очень заметный след... Все культуры, там бывшие, присутствуют поныне, и следы их бытования реальные, не мифические.

— И все же, чье влияние наиболее сильно?

— Трудно сказать, потому что воздействие было очень разноплановое. Ясно, что основу составляло украинское население, которое жило, живет и будет жить там. Однако украинцы называются по-разному, как это ни странно. Вот, например, там два кладбища — «польское» и «русское», то есть католическое и православное. Но и те и другие — украинцы. Ныне в Шаргороде живет всего 20 евреев. А ведь когда-то там было огромное иудейское население, составлявшее большинство жителей. Здесь была очень интенсивная духовная жизнь, совершались духовные прорывы. Допустим, первая книга хасидов написана Яковом Иосифом Каханом, который был раввином в Шаргороде, однако есть и масса других важных произведений. Особенный образ жизни состоял в том, что в доме раввина по субботам собирались люди и проводили дискуссии на религиозные темы. Разговор шел на идиш, а итог подводился на иврите. Иврит знали, потому что все были грамотными. Хотя эта очень своеобразная эпоха ушла, — осталась масса памятников интереснейших, как духовных, так и материальных. И замок Замойского, и костел 1591 года, и синагога 1589 года, и православные монастырь и церковь, и катакомбы, которые в этом году отрыли, приезжали из Киева, бурса старинная, где учились важные люди — Степан Руданский, Михаил Коцюбинский, Николай Леонтович. Все есть, никуда не делось.

— А есть ли у вас в Шаргороде особенно любимое место?

— Объектов много, все они заслуживают внимания, просто если смотреть с научной точки зрения — не зря мы в этом году привозили архитекторов — главной достопримечательностью является синагога, не имеющая аналогов в Европе. Помимо того, что она создана в таком неожиданно мавританском стиле, она была частью оборонительных сооружений города, и построена еще раньше, чем замок. Просто Замойский поручил еврейскому населению, с которым уже имел длительные деловые отношения, укрепить юго- восточную часть города, что они и сделали. Это вынесенная крепость. К ней примыкал частокол, ров, в общем, оборонительное сооружение. Спасение синагоги — очень важный вопрос, потому что она, хотя и признана памятником национального значения, находится в жутком состоянии. Спасать надо и другие памятники.

— У города с такой историей должна быть не менее богатая мифология... Есть какая-то своя, особая легенда?

— На протяжении веков город обходили все беды. Это был город межконфессионального мира. Никаких острых межнациональных конфликтов за столетия. Все годы там люди уживались мирно.

— Как же это удавалось?

— За счет того, что существовали четкие правила игры, которые никто не нарушал. Что-то было можно, а что-то нельзя. И это все понимали с детского возраста. Даже мы это понимали, уже при советской власти. И поэтому там легенд много. Есть документ эпохи гайдамаков — можно грабить везде, кроме Шаргорода. Или такой факт — во время войны Шаргород попал в румынскую зону оккупации, и когда отступающие эсэсовские части должны были пройти через Шаргород, румынский комендант выставил при въезде в город надписи «тиф», чем спас значительную часть населения — немцы туда не вошли. В XIX веке через город должна была пройти северо-западная железная дорога, а местные помещики скинулись на взятки, чтобы провести дорогу чуть дальше, через Жмеринку, потому что нельзя было нарушать тот мир, который тут сложился на протяжении веков. Есть старинное еврейское кладбище в самом центре города; на новом хоронят с 1799 года — понимаете, что такое старое? Так вот там, на старом кладбище, находится могилы еврейских святых — цадиков. И даже сегодня, несмотря на отсутствие евреев, они в идеальном порядке. Когда я через 15 лет вернулся в город, то застал там утраты, развалины, просто кошмар. Когда зашел на старое кладбище — увидел чудо. Трава покошена, могилы покрашены, и никто за это не платит. Просто украинцы, которые там живут, понимают значение места и следят за могилами. При советской власти хотели это кладбище из центра города куда-то убрать. Когда открыли могилы, святые лежали нетленными. После этого все закрыли, и больше кладбище ни разу не тронули. Закрывали все храмы в городе, а костел святого Флориана не смогли. Каждый новый секретарь райкома заставал такую ситуацию: с одной стороны — райком, с другой — исполком, а посередине действующий костел. Ну как так может быть?! Надо закрыть немедленно. Но люди из, так называемых, польских деревень — украинцы католического вероисповедания — не давали этого делать. Они стояли как на Майдане — при Советской власти! Стояли ночами, никто не хотел скандала, и власти отступали. Так что там очень богатая история.

— А как насчет последних лет? Насколько изменился город сейчас?

— Старый город по законам Украины является зоной памятников. Тем не менее разрушения шли все эти годы. Так, разрушена малая бурса, в которой учился тот же Коцюбинский. Разрушена малая синагога. Утрачено огромное количество домов традиционной застройки, которые у нас на фотографиях только и сохранились. Разрушение шло очень быстрыми темпами, а за год, прошедший после нашего первого фестиваля, оно приобрело просто чудовищный характер. Дело в том, что люди из окрестных деревень ждали, что к ним придет газ, а он в связи с повышением цен не пришел и, судя по всему, придет не скоро. И поэтому они, недорого покупая эти здания, сносят их и строят то, что считают нужным. Нет главного архитектора, который бы следил за сохранностью исторического облика, как это происходит в Париже, Киеве или Москве. Поэтому нам пришлось применить экономические методы. Мы за время второго пленэра подняли цены на недвижимость в 10 раз. Теперь приехать и просто купить невозможно, по крайней мере в ближайшие три года.

— Как вам это удалось?

— Я экономист. Произвел несколько покупок, которые действительно были нужны. После чего все поняли, что это покупается. Но это лишь передышка. Сейчас уже должно вступить в дело государство, то самое державное око: да, ребята, конечно, стройте, но не разрушайте то, что здесь было раньше, это памятник. Мы посетили окрестные города, тот же Могилев-Подольский — там положение еще хуже, просто кошмар. Так что это важная задача, которую нужно решать и экономическими, и административными мерами.

— Какие там люди? Можете дать какой-то обобщенный портрет?

— Вот удивительно. Из города уехало огромное количество людей. Всех национальностей. В первую очередь евреи, но также и очень много украинцев, потому что нет работы. Тем не менее, население остается стабильным и город не депрессивный, что очень приятно. Приспособились. Кто-то занимается сельским хозяйством, кто-то уезжает на отхожий промысел, кто-то торгует... И сейчас люди начинают возвращаться с заработков — из Киева, из Донецка, из Польши. Если появится какое-то занятие — а мы надеемся, что оно появится — тут будет другая жизнь. А обобщенный портрет — неровный. С одной стороны, много пожилых людей. С другой — много детей, в первую очередь в католических семьях. Дети очень способные, с невероятной фантазией. И население, которое как-то научилось адаптироваться. Вот портрет.

— Консервативен ли шаргородчанин? Вы, проводя фестиваль современного искусства, наверняка с этим столкнулись.

— В консерватизме ничего плохого нет, если разобраться. Роль консерватизма состоит, быть может, в том, чтобы не противиться переменам, а оптимизировать их темп. То есть темп должен быть такой, чтобы дать людям прийти в себя, адаптироваться — сопротивление связано, главным образом, с этим.. Поэтому, конечно, народ консервативный, но в меру, — также и любознательный, с воображением. Вот картину Маши Шубиной, когда она изобразила себя на фоне «русского» кладбища в капюшоне с косой увидела местная бабушка на выставке и сказала: «И все-таки, «Смерть прекрасна» — дав картине название. Сейчас во время второго пленэра петербургские архитекторы обратили внимание, что в городе нет указательных знаков, а на пруду много лебедей. И они нарисовали такие указатели в виде лебедей, сделали это максимально душевно. В городе есть дом, где находится главный вход в катакомбы, его все называют домом Клары. К нему прилепили белого лебедя и написали — «дом тети Клары». И вот во время закрытия пленэра подходит женщина, бывший работник Сосновецкого сахарного завода и говорит: «я увидела этого белого лебедя и представила себе, что это тетя Клара, как белый лебедь, взмахнула крылами, и улетела далеко-далеко, и я плакала...» — представляете, какое образное восприятие мира? А насчет консерватизма — он предсказуем, просто с людьми надо работать, объяснять, что мы собираемся делать. Главное — мы нашли путь к их душам.

— Какой?

— Через детей. Потому что на архитектурном пленэре мы работали с двумя группами детей. В каждой группе сначала было по шесть детей, а к концу — уже по 40. Группы вели известные архитекторы — Владислав Кирпичев и Филипп Пищик. У Кирпичева делали бумажную архитектуру и проектировали одежду, а у Пищика — собирали мусор. У него была концепция, что город задыхается без воды и от обилия дерьма, простите. Так он начал с того, что у нашего пруда дети собрали мусор добровольно, и сделали из него инсталляцию. Дальше они из него соорудили серебряный шар — потому что Шаргород — а также «шарый», что значит серый, седой — и в последний день прокатили его по всему городу от мельницы на юге до пруда в Сосновке на севере — и пустили плавать по пруду. Такой перформанс был.

— А как вообще пришла идея фестиваля?

— Я ее придумал. Есть какая- то иерархия методов познания. Мы начали с современного искусства, потому то оно может охватить главное — то, что мы видим в этом городе, в этой среде. Потом пошла вторая волна — архитекторы. Потом пойдут социологи. Ну и так далее. Так что сама идея такого этно-топографического исследования, как мы его называем, уже второй год реализуется.

— И все же, что может дать небогатому городку современное искусство? Может быть, я ошибаюсь, но оно ведь во многом эгоцентрично.

— Искусство — очень сложный организм. Главное в нем — интуиция. Люди попадают в такую среду, когда не надо никого поражать, задевать, ни над кем не надо насмехаться — и совершенно меняются. Посмотрите, какие добрые работы вышли из Шаргорода. Посмотрите, какие граффитти сделали там в школе. То есть это неагрессивная вещь. Не надо мифов, они уже есть, они создаются прямо там на месте. Во-вторых, восприятие этого искусства шаргородцами. Есть люди, которые никогда его не воспримут. А есть дети, молодежь со своим видением, которое можно менять... За год, который прошел между двумя фестивалями, о Шаргороде узнали больше, чем за все века его существования. Он был представлен не только в Киеве или в Москве, но и на Венецианской биеннале. Вот сейчас мы начинаем туристическую программу, и группа чистейших американцев, не имеющих ни русских, ни еврейских корней, попросилась приехать. Потому что можно поднимать страну за счет нефти, черных металлов, а можно за счет креатива, туризма, каких-то других вещей. Поэтому я думаю, что в том, что мы делаем, есть некий смысл.

— А конкретные результаты?

— В прошлый раз перед фестивалем починили дорогу, покрасили бордюры, заработал фонтан. Сегодня на летний период мы создаем достаточно много рабочих мест — начинаем стройку. Люди останутся в городе, не поедут работать в другие места, расставшись с семьями, женами, детьми. Им тоже понадобятся какие-то развлечения. Поэтому наша программа многое может дать, если состоится.

— Вот насчет состоятельности — насколько, все же, воплотимо ваше «планов громадье»?

— Мы же не строим коммунизм. Мы строим гостиницу, и это реально. Мы проводим фестивали, и это тоже реально. У нас там работают люди. Мы договорились, что на следующий фестиваль вообще не будем брать специалистов из Киева — вырастим своих в шаргородских рядах. Главное — знать направление куда бежать, а бежать можно. Поэтому мы потихоньку бежим. Планы — это планы. Что-то получится, что-то нет. Но движение уже есть.

— А почему вы — успешный, состоявшийся человек мегаполиса — этим занимаетесь?

— Потому что мне это нравится. Я реализую какие-то свои идеи. Понимаете, Шаргород — это очень интересная модель. В его проекте содержится мысль об оптимальной форме поселения. Оказывается, в небольших городах, при современных коммуникациях, можно прекрасно жить, и, несмотря на то, что ты связан со всем миром, знать, что у тебя есть соседи, с ними общаться, а отсюда недалеко и до восстановления функций социального воспроизводства, которые прекрасно работали в деревне.. Важно будет то, что о тебе, в зависимости от твоих поступков, думают, и что будут думать о твоих детях. Еще в проекте заложена мысль о восточноевропейской цивилизационной модели. То есть многие вещи, о которых я думал на уровне идеологическом, там очень хорошо работают. Хотелось бы, чтобы Шаргород стал местом формирования новой восточноевропейской идентичности. Когда люди ощутят себя жителями не просто Украины — а Восточной Европы, региона, имеющего свое лицо. Там у нас строится резиденция — проект уже готов — где, надеюсь, будут жить и работать очень важные люди — и писатели, и социологи, и художники. Художники, кстати, могут работать уже сейчас, потому что для них куплено несколько домов под мастерские. В следующем году город открывает лицей для одаренных детей, на открытие даже хотят пригласить Президента. А если мы на лето будем туда привозить детей из России, Украины, Грузии, Армении, Болгарии — то вот вам пожалуйста — настоящий Артек. И когда мы говорим о будущем взаимопонимании элит Восточной Европы, то Шаргород может стать моделью. Вот почему я этим занимаюсь.

— Какая метафора наиболее подходит для Шаргорода?

— Это микрокосмос, который живет по своим законам. А то, что мы там делаем — в нем мало нового, это пройдено много раз, я вас уверяю. Про Бильбао, Сан-Ремо или Кассель никто бы не знал, если бы там не было своих фестивалей. Это вполне реальные вещи. На закрытии «Арт-местечка» в прошлом году я встретил людей, и они мне говорят: «мы не знали, что здесь такая красота, что здесь потрясающий город». Я спросил — «откуда вы»?

— И откуда?

— Из Жмеринки. Всего в 36 километрах. Представляете?