23.11.04, вторник

Вечер этого дня почему-то запомнил очень хорошо. Почему-то именно этот — хотя были и другие, заполненные тысячами людей, музыкой, морозом, клаксонами автомобилей, вспышками света, бессонными площадями, несвоевременным гриппом, телевидением, усталостью, фейерверками. Но тогда... Сидели на Лютеранской, в редакции «Української правди». Работал телевизор. «Правдовцы», серые от недосыпания, стучали по клавиатурам. Кто-то бросил — «Тимошенко призвала всех идти на Банковую». Банковая с администрацией президента расположены на квартал выше. Я и мой друг Михаил — он взял фотоаппарат — подхватились сразу.

— Помни, — говорил Михаил, пока мы неслись вверх по Лютеранской, — ты журналист, ты только наблюдаешь.

Я промолчал. Моей самой любимой, зачитанной до дыр главой еще в советском учебнике истории была та, где описывались события в Париже в мае 1968 года: студенты легко и весело захватывали Сорбонну и театр «Одеон» и заставили бежать за город самого де Голля.

У администрации, на углу Банковой и Лютеранской, было то, что хорошо известно по телевизионной картинке. Слева — ровные ряды черных блестящих шлемов, металлическая ограда. Перед нею — огромная темно-синяя коробка, неуклюжая милицейская машина-водомет, которая стояла почему-то жерлом к милицейским кордонам. Несколько самосвалов с песком, пара десятков манифестантов. Постепенно людей становилось все больше. Снизу начал нарастать гул голосов. Наконец, очень быстро, весь перекресток заполнился людьми, преимущественно — молодежью в возрасте не более 20-21 года, то есть теми же студентами, которые скандировали: «Присоединяйтесь к нам! Присоединяйтесь к нам!» Самосвалы превратились в оранжевые сугробы. Михаил где-то исчез. Юноша, увешанный оранжевыми лентами, залез на бампер водомета, и, вытянувшись, схватился руками за сетку, которая закрывала лобовое стекло. Еще один вскарабкался на крышу машины с флагом. Потом еще один. Еще... Еще... Началось? — мелькнуло в голове.

Впрочем, скоро, друг за другом, отчаянные покинули водомет, который зарычал мотором и начал сдавать назад. А водитель, через зарешеченное стекло, помахал нам рукой. После чего развернулся и под общие аплодисменты уехал. А толпа начала импровизировать: «Вы наши братья! Опустите щиты!», «До-брый ве-чер!», или даже «У-лыб-ни- тесь!» Один мальчишка каким-то образом добрался почти до верхушки одного из деревьев, которые росли на тротуаре, и уселся на не слишком надежной ветке. Встревоженные ровесники обратились и к нему: «Сле-зай! Сле-зай!» Обратный путь занял у того намного больше времени. Какой-то дядя в хаки пыталась общаться непосредственно с милиционерами. Вскоре начался разнобой. Кто-то начал двигаться вниз, скандируя «На Майдан!» — мол, Зинченко отдал именно такую команду. Кто-то остался: «Сто-им!»

В «Правду» я вернулся поздно. Михаил уже был там, немного злой — переволновался, ища меня. Вскоре подъехала его жена. Было уже довольно поздно, мы решили пойти съесть чего-нибудь. Пересекли палаточный Крещатик. На Богдана Хмельницкого нашли поздний ресторанчик со странным названием «Піта-Інн». Внутри людей было мало. В верхнем углу работал телевизор, где корреспондент интервьюировал по телефону Мирославу Гонгадзе. Посреди зала ходили несколько крепких грузин с сияющими лицами — очевидно, хозяева заведения. Пока мы ожидали заказ, к барной стойке за кофе подошел невысокий, однако крепкий парень в спортивном костюме, белокурый, с короткой стрижкой. Было видно, что не привык много разговаривать.

— Я со Львова, — объяснил он, мигая затуманенными от усталости глазами. — Весь день ехали. Семьдесят машин в колонне. Не вернемся, пока Ющенко президентом не станет.

Я ел с большим трудом. Таки, кажется, подхватил простуду.

— А что вы так поздно? — спросили мы у официанта.

— Мы вообще в восемь должны закрываться. Но это ничего — улыбнулся он.

Часы показывали половину первого ночи. Вторник, 23 ноября 2004 года, закончился.

На безлюдную, ярко, как днем, освещенную улицу падал роскошный, медленный, лапчастый снег.