Быть с Европой

Предложение образования нового союзного государства прозвучало 18 марта из уст председателя комитета Государственной думы РФ по экономической политике и предпринимательству Евгения Федорова, который заявил, что уже через полгода может быть опубликована программа создания объединенного государства, в которое войдут Россия, Украина и Беларусь. По мнению депутата, ради того, «чтобы гражданам России, Украины и Беларуси жилось лучше, чем в любом другом государстве Европы, нам необходимо запустить эти ускорители экономических процессов». При этом, ссылаясь на желание украинских коллег, он одобрил идею расположения столицы в Киеве.

Украинская власть не задержалась с ответом на озвученное Федоровым предложение. Поняв, что идти на экономические уступки без существенных политических уступок со стороны Украины Россия не намерена, 26 марта в эфире одного из политических ток-шоу вице-премьер-министр по гуманитарным вопросам Владимир Семиноженко заявил, что идея союза трех государств не лишена смысла и нуждается в обсуждении, ведь Украине следует определиться со стратегией развития (См. «День» от 30 марта). С точки зрения Семиноженко, даже если Украина войдет лет через 15 в ЕС, она все равно будет оставаться на задворках Европы, тогда как интеграция с постсоветскими странами будто позволит ей стать полноценным центром влияния. Правдоподобно, что данное заявление, скорее всего, является жестом, призванным предрасположить Россию и сделать ее более покладистой в газовом вопросе, а, следовательно, вряд ли повлечет за собой реальные действия (так, глава МИД Константин Грищенко в тот же день заверял, что Украина и в дальнейшем будет двигаться к ЕС). Впрочем, не исключено, что оно рассчитано не только на внешнего, но и на внутреннего адресата — украинского зрителя, которому таким «непринужденным» способом намекают на вероятные сценарии и тем готовят мнение общества. Общества, которое, по словам В. Семиноженко, и так благосклонно к этой идее: ссылаясь на данные Института социологии НАН Украины, вице-премьер-министр заявил, что большинство украинцев хотят войти в союз с Россией и Беларусью. Исходя из того, что вопрос действительно относится к ряду смысложизненных — таких, которые решают будущее Украины, — стоит подчеркнуть некоторые моменты.

РАДИ СОГЛАСИЯ И БЛАГОСОСТОЯНИЯ

Риторика о так называемой экономической выгоде, которой обосновывается целесообразность образования союза Украины, России и Беларуси, не является ни оригинальной, ни новой. Она является старым и не раз испытанным методом, который Россия неизменно применяла и при царизме, и при советской власти, чтобы, апеллируя к самым примитивным потребностям некоторых слоев общества, дискредитировать украинскую власть и втянуть Украину в сферу своего влияния (следует заметить, что на этом перечень «целесообразностей» никоим образом не завершался — скажем, некоторые другие прослойки, такие, как интеллигенция, напротив, привлекаются возможностью удовлетворения духовных потребностей путем приобщения к лучшим образцам мировой культуры — в противовес будто бы «местечковой» и второстепенной культуре, украинской). Мол, вместо того, чтоб «делать конкретные и реальные дела» и заботиться о населении, которое прозябает, украинские власть предержащие играют в демократию и проникаются малоинтересной и, по большому счету, нежизнеспособной украинской культурой, силой навязывая ее обществу. Отсюда — «логический» вывод, что демократия в Украине не сработала как в экономической, так и в политической перспективе, а, следовательно, крайне необходимо объединиться, передав власть тому, кто в ней знает толк — то есть Кремлю.

Чтобы продемонстрировать преемственность и неизменность такой риторики, не надо далеко ходить за примерами. Так, те же «мотивы» дальнейшего ограничения автономии Гетманщины находим уже в начале XVIII в. — после поражения Мазепы и разрушения Сечи. Как замечает автор «Історії Русів», бросая за решетку украинских чиновников, неблагосклонных к царю, но таких, чья вина не была очевидной, царь обосновывал это экономической целесообразностью: «По недоброжелательству их к нему, Государю, и Царству его, не только не развели они, но худо сберегли тех овец и баранов, кои вон (царь) выписал дорогой ценою из Шлезии и раздал было на содержание и прокормление в Малороссии, где они пропадали не по болезням своим, а вот неусердия и злых замыслов чиновников, которые мыслили только о сеймах и вредных выборах».

Следовательно, вместо того, чтобы ухаживать за дорогим скотом, который заботливый «царь-батюшка» передал украинскому народу, эти господа (вернее, воры) занимались вредными выборами. Двести лет спустя наблюдаем ту же логику — разве что более развитую формально, то есть воплощенную в совершенные с точки зрения манипуляции сознанием тезисы и лозунги. Имеем в виду большевиков, которые не обращали ни малейшего внимания на всероссийские и украинские Учредительные Собрания (то есть выборы в парламент), насильственно захватили власть, чтобы (на словах) построить справедливое бесклассовое общество и спасти украинский народ от враждебных элементов (буржуазных националистов).

Таким образом, обоснование союза (империи) всегда содержало, как одну из своих основополагающих составляющих, цель достижения благоденствия народа, — цель, которая никогда, ясное дело, не была реализована. В виду этого, обсуждать последствия объединения в экономической сфере нет никакого смысла — в отличие от других аспектов, к которым следует присмотреться пристальнее. В частности: действительно ли Украина, войдя в союз с РФ, будет оставаться отдельным центром влияния или будет полностью подчинена России?

ЗА ПРЕДЕЛАМИ ИСТОРИИ

Как убедительно доказывает история отношений Украины и России, любые союзы между ними всегда и неизбежно завершались для Украины потерей политической самостоятельности, а, значит, превращением из субъекта истории в ее материал. Ни о каком объединении наподобие ЕС здесь не идет речь — на данном этапе своего развития Россия не готова на равноправные отношения с соседями и будет всегда стремиться играть первую (если не единственную) партию.

Конечно, Украина в составе российской/советской империи никогда не была классической колонией, которая характеризуется, в частности, тем, что ее выходцы не имеют одинаковых прав и возможностей с жителями метрополии. Хорошо известно, что украинцы и в Российской империи, и в СССР всегда занимали высшие должности. Впрочем, эти возможности карьерного и иного роста не были безусловными: чтобы реализоваться в таком союзе, выходцы из Украины (как, впрочем, и представители других национальностей) должны были отречься (по крайней мере, для видимости) от своей национальности, встать на принципы «всероссийскости» или, впоследствии, «советскости» — следовательно, де-факто «русскости». Не стоит доказывать, что при таких условиях это была уже чужая, не украинская, игра — и, соответственно, чужая история, которая неуклонно вела к «духовной и физиологической смерти» (Юрий Андрухович). Иначе говоря, к превращению Украины в чисто географическое понятие, население которой не должно иметь никаких ментальных, культурных или каких-то иных отличий с населением метрополии («общерусский» или «советский» народ).

В конкретно-исторических условиях данный процесс, который растянулся не на одно столетие, привел к образованию нескольких типов украинского человека. Во-первых, того типа, который сопротивлялся духовной смерти и тем самым обрекал себя на казнь физическую (в пределах имперского дискурса таких называли мазепинцами, петлюровцами или бандеровцами). Во-вторых, того, кто пытался продвигать украинское дело легальными методами (образование, наука, литература). В-третьих, того, кто так или иначе приспосабливался к новой системе координат, но, однако, не находил душевного покоя и обрекал себя на косность и медленную душевную смерть (классическим примером этого типа являются потомки гетманской элиты ХІХ в., которые, будучи «отброшены к состоянию полуживотному, погружены в тупой сумбур, уже за пределами истории, где-то между кухней и спальней» (Евгений Маланюк), с болью переживали конец своей когда-то героической традиции). Наконец, того, кто (сознательно или невольно) избирал путь наименьшего сопротивления и принимал предлагаемые империей правила игры. Идет речь о так называемом малороссийстве.

КОЕ-ЧТО О СОЦИОЛОГИИ МАЛОРОССИЙСТВА

Если брать самое общее, под малороссийством понимаем отказ своему центру в субъектности, центральности и полноценной легитимности в интересах центра внешнего. Из этого ясно, что данное явление не является чисто украинским, не обозначает расположения к какой-то конкретной столице. В разные периоды нашей истории векторы расположения изменялись, однако сущность оставалась та же — отсутствие «самолегитимации» (Г. Дичковская) и «духовной суверенности» (Е. Маланюк).

В 1959 году, «в 41 годовщину провозглашения Государственности» Украины и, как оказалось, за 32 года перед ее полным восстановлением, Евгений Маланюк опубликовал глубокое исследование «Малоросійство», в котором предложил несколько актуальных и ныне тезисов по социологии одноименного явления. Во-первых, «...проблема украинского малороссийства, — писал историософ, — является одной из важнейших, если не центральных проблем, непосредственно связанных с нашей основной проблемой — проблемой государственности. Еще больше: это та проблема, которая первой встанет перед государственными мужами уже Государственной Украины. И еще долго, во времени держания и стабилизации государственности, эта проблема будет стоять первостепенной задачей, а для самой государственности — грозным мементо». Сегодня, после 18 лет независимости, есть прекрасная возможность убедиться в справедливости этого предостережения.

Во-вторых, «малороссийство, хотя явление частое и количественное, — менее всего касалось основной нашей национальной массы — крестьянства (что нас не должно особенно радовать, потому что не масса творит историю). У нас малороссийство было всегда болезнью не только полуинтеллигентской, но и — прежде всего — интеллигентской, следовательно, поражало слой, который должен был выполнять роль мозгового центра нации». С тех пор, в меру распространения советского образования (читай: идеологической обработки и денационализации), комплекс малороссийства серьезно поразил и другие прослойки населения, однако, и в дальнейшем преобладает среди образованных слоев. О губительных последствиях такого «образования» выразительно говорят социологические данные, которые показывают обратно пропорциональную связь между уровнем образования и национальным сознанием граждан: чем выше первый, тем слабее последнее. Так, согласно исследованиям И. Прибутковой, в 2000 г. доля лиц с начальным и неполным средним образованием, которые назвали родным языком украинский, составляла по Украине 67,9%; в группе лиц со средним общим специальным образованием этот показатель равнялся 60,9%, со средним специальным — 56,5%, с незаконченным высшим — 44,7%, наконец, с высшим — 37,6%.

Собственно, отмеченная социология (вместе с некоторыми другими факторами) и обусловила появление, а в советское время — утверждение представления об украинцах как о крестьянской нации — представления, которое отчасти было воспринято и самими украинцами (отсюда — быстрая ассимиляция в русскоязычном городе выходцев из украиноязычного села, которые пытались как можно быстрее «окультуриться», приравняться с жителями городов). Собственно, отсюда же — (внедряемое и распространяемое через образование) массовое представление о несамостоятельности украинского политического, а, следовательно, и культурного процесса, о его периферийном и дополнительном (или придаточном) в отношении общероссийского исторического процесса статусе. Собственно, отсюда же — недостаточное осознание реальных последствий обновленного объединения с Россией, или же — именно в результате осознания — выразительное желание их наступления.

В ПОИСКАХ ДУХОВНОЙ СУВЕРЕННОСТИ

«Напряженное созидание Духовной Суверенности! — вот рецепт, который был, есть и будет самым трудным, но и самым существенным и всеобъемлющим», — сделал вывод 50 лет назад Евгений Маланюк. Напряженное созидание духовной суверенности — вот рецепт, который и ныне представляется самым первым и основополагающим с точки зрения утверждения украинской государственности.

Ясное дело, политика влияет на историю (вернее, на историографию). Следовательно, если обосновать положение об имманентности (то есть большей или меньшей органичности и самодостаточности) украинского исторического процесса (составляющими которого являются политический, экономический, культурный и др.) украинцы смогли и в период безгосударственности (неважно, народническое или государственническое видение принимаем за ориентир), сегодня, после обретения государства, должны тем более приложить все усилия, чтобы утвердить его среди широких (и, прежде всего, образованных) слоев населения. Даже больше — духовная суверенность, которая означает ориентацию на собственный центр, признание за собой центральности и самодостаточности — вот основополагающие убеждения, которые должны быть принципами реализации как внутренней, так и внешней политики. Исходя из этого, союз с Россией не может быть актуален, поскольку едва ли будет способствовать (а по правде говоря, будет противоречить) данной установке. Будет ли способствовать этому ЕС — тоже надо обдумать. По словам Ю. Андруховича, «быть с Россией для Украины губительно — это духовная и физиологическая смерть, в чем можно было убедиться в течение трех с половиной веков. Быть с Европой, возможно, — то же самое, но в этом еще стоит убедиться».